– Сударыня, не могли бы вы разменять мне сто долларов?
– Увы! Но благодарю за комплимент!
Талант – он как прыщик, не выбирает, на чьей заднице вскочить. (Это – о чрезвычайно глупом артисте.)
В Одессе, в магазине шляп:
– Соня, посмотри, эта дама богиня?
– Форменная богиня.
– Эта шляпа сделает вам счастье.
В Столешниковом:
– Маня, отпусти даме шляпу.
– Не могу, я сегодня на кепах.
Фаина Георгиевна не раз повторяла, что не была счастлива в любви: «Моя внешность испортила мне личную жизнь».
…У них у всех друзья такие же, как они сами, – контактные, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как завидую им, безмозглым!
Ужасно раздражают голоса.
Успех– единственный непростительный грех по отношению к близкому.
…Торговали душой, как пуговицами.
«Усвоить психологию импровизирующего актера – значит найти себя как художника». – М. Чехов. Следую его заветам.
Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.
Четвертый раз смотрю этот фильм и должна вам сказать, что сегодня актеры играли как никогда.
– Фаина Георгиевна, как ваши дела?
– Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по сравнению с моей жизнью – повидло.
– Как ваша жизнь, Фаина Георгиевна?
– Я вам ещё в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.
Читаю Даррела, у меня его душа, а ум курицы. Даррел – писатель изумительный. А его любовь к зверью делает его самым близким сегодня в злом мире.
Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в его дикарей.
Чтобы мы видели, сколько мы переедаем, наш живот расположен на той же стороне, что и глаза.
Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости – рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.
«Я Бог гнева! – говорит Господь» (Ветхий Завет). Это и видно!!!
Я вообще, мой дорогой, очень не люблю высказываться. Для меня актер полностью самовыражается только в своем творчестве. Я всегда завидовала актерам, которым удавалось выявить себя творчески до конца – завидовала им светлой завистью.
Я в своей жизни не сделала 99 % из 100.
Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала, как комар.
Я – выкидыш Станиславского.
Я говорила долго и неубедительно, как будто говорила о дружбе народов.
Я – многообразная старуха.
«Я не знала успеха у себя самой… У меня хватило ума глупо прожить жизнь», – уже перед самой смертью жаловалась Фаина Раневская.
Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.
Я не знаю системы актерской игры, не знаю теорий. Все проще! Есть талант или нет его… Научиться таланту невозможно, изучать систему вполне возможно и даже принято, может быть, потому мало хорошего в театре.
Я дожила до такого времени, когда исчезли домработницы. И знаете, почему? Все домработницы ушли в актрисы. Вам не приходило в голову, что многие молодые актрисы напоминают домработниц? Так вот, у меня домработница опекает собаку. Та живет, как Сара Бернар, а я – как сенбернар.
Я, как старая пальма на вокзале, – никому не нужна, а выбросить жалко.
Я не прима-балерина, не душка тенор, даже не драматическая героиня. Я – характерная актриса. И играю-то часто людей смешных, совсем не симпатичных, а иногда даже просто отвратительных.
– Я обожаю природу.
– И это после того, что она с тобой сделала?
…Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести.
Я себя чувствую, но плохо.
Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!..
«85 лет при диабете – не сахар», – сетовала Фаина Георгиевна.
Актрису, мнившую себя неотразимой красавицей, Раневская спрашивает:
– Вам никогда не говорили, что вы похожи на Брижит Бардо?
– Нет, никогда, – ответила та в ожидании комплимента.
– И правильно, что не говорили.
– А вы куда хотели бы попасть, Фаина Георгиевна, – в рай или ад? – спросили у Раневской.
– Конечно, рай предпочтительнее из-за климата, но веселее мне было бы в аду – из-за компании, – рассудила Фаина Георгиевна.
В 1950 году на гастролях в Ленинграде ей был предложен роскошный номер в гостинице «Европейской» с видом на Русский музей, сквер, площадь искусств. Раневская охотно заняла его и несколько дней в хорошем расположении духа принимала своих ленинградских друзей, рассказывала анекдоты, обменивалась новостями, ругала власть и чиновников. Через неделю к ней пришел администратор и очень вежливо предложил переехать в такой же номер на другом этаже.
– Почему? – возмутилась Фаина Георгиевна. – Номеров много, а Раневская у вас одна.
– Да, да, – лепетал администратор, – но мы очень вас просим переехать, там вам будет удобнее.
– Мне и здесь хорошо, – отказалась Фаина Георгиевна.
Пришел директор «Европейской» и, включив воду в ванной, объяснил, что ждет на днях высокое лицо, а этот номер в гостинице единственный, оборудованный прослушивающим устройством.
После этого Фаина Георгиевна моментально переехала и не спала на новом месте оставшиеся ночи, вспоминая свои высказывания в прежнем номере и размышляя о том, что с ней теперь будет.
В Доме актера Раневскую остановил один из руководителей Союза писателей:
– Здравствуйте, Фаина Георгиевна! Как ваши дела?
– Очень хорошо, что вы спросили. Хоть кому-то интересно, как я живу! Давайте отойдем в сторону, и я вам все расскажу.
– Нет-нет, извините, но я очень спешу. Мне, знаете ли, надо на заседание…
– Но вам же интересно, как я живу! Что же вы сразу убегаете, вы послушайте. Тем более, что я вас не задержу надолго, минут на сорок, не больше.
Собеседник решил спастись бегством.
– Зачем же тогда спрашивать, как живу?! – кричала ему вслед Раневская.
Эрзац-внук (Алексей Щеглов) пришел к Раневской с любимой девушкой и представляет ее:
– Фаина Георгиевна, это Катя. Она умеет отлично готовить, любит печь пироги, аккуратно прибирает квартиру.
– Прекрасно, мой мальчик! Тридцать рублей в месяц, и пусть приходит по вторникам и пятницам.
Во время войны не хватало многих продуктов, в том числе и куриных яиц. Для приготовления яичницы и омлетов пользовались яичным порошком, который поставляли в Россию американцы по ленд-лизу. Народ к этому продукту относился недоверчиво, поэтому в прессе постоянно печатались статьи о том, что порошок очень полезен, натуральные же яйца, наоборот, очень вредны.
Война закончилась, появились продукты, и яйца стали возникать на прилавках все чаще. В один прекрасный день несколько газет поместили статьи, утверждающие, что яйца натуральные очень полезны и питательны. Говорят, в тот вечер Раневская звонила друзьям и сообщала:
– Поздравляю, дорогие мои! Яйца реабилитировали!
– Вот ваши снотворные таблетки, Фаина Георгиевна, этого вам хватит на шесть недель.
