Единственное холодное око «Вальтера» смотрит ему точно меж спокойных и
уставших карих глаз.
Прокол вышел, как всегда, в мелочах. Даже не прокол, а глупое, непредсказуемое
стечение обстоятельств. Такого просто не могло случиться никогда…
Но случилось! Сейчас, когда нервы на пределе и до черты осталось меньше шага,
уже ничего не объяснишь. Не убедишь, что все должно было сложиться иначе. Не так, как
вышло, а так, как планировал…
Он всегда шел прямой дорогой, оставаясь честным пред собой и окружающими. Не
кидал и не обманывал. Если искал и находил выгоду в делах, то она доставалась не только
ему, а всем участникам делового процесса. Вряд ли кто-то из коллег или партнеров смог
бы предъявить ему претензии по поводу его нечистоплотности. Вряд ли…
Но «Вальтер» не сводил с него своего внимательного взгляда.
Время остановилось. Уже никто не требует от него оправданий. Приговор вынесен, и
через мгновение будет приведен в исполнение.
Смерть!
Он не знает, как она выглядит. И давно уже не боится образа дряхлой старухи с
косой. Борис Андреевич Штурмин так часто ходил по краю и так часто чувствовал ее
холодное дыхание, что, в конце концов, свыкся с ее незримым присутствием и перестал
обращать внимание. Когда был мальчишкой – боялся до дрожи в коленках; под палящим
афганским солнцем – боялся, но совсем по-другому, чувствовал, что они единое целое, как
инь и янь, как обязательные детали одного механизма, немыслимые друг без друга. Она
присутствовала, как данность, как необходимая часть равновесия. Как вода. Как воздух.
Как пища материальная и духовная. Когда повзрослел и заматерел, страх переродился в
инстинкты, чутье. Без звериного чутья ни в мирной жизни бы не выжил, когда ходил по
самому лезвию, в любой момент мог рухнуть в бездну, ни на воинствующем Кавказе, в
Чечне, где инстинкт самосохранения ценился подороже любого бронежилета и автомата,
многократно спасал от неминуемой гибели. А потом и вовсе бояться перестал. Ни следа от
страха не осталось. Столько повидать на жизненном пути довелось, что когда к
полувековому юбилею время подошло, смешно стало еще чего-то пугаться. Пуганый он
уже, Борис Андреевич Штурмин…
Боже! О чем он думает пред смертными вратами! Все бабки считает, прикидывает,
кому должен, а кому – не очень. Хотя нет, он и правда, ответственность чувствует перед
людьми: перед друзьями, коллегами, жителями, семьей…
Хрен с ними, с остальными.
Семья – самое главное и самое дорогое. На кого он их оставит? Кому до них будет
дело? Если смотреть объективно, то только на него они и могли надеяться, на него
опереться. Как бы не упали, устояли бы под натиском трагического известия. Не
сломались бы, сдюжили…
Пистолет по-прежнему был направлен в основание его широкого лба, и Борис
Андреевич не находил в себе сил посмотреть в глаза убийце. Что это? Неужели страх
возвращается и увенчает финал его жизни? Неужели пронзительные зеленые кошачьи
глаза зародили в глубине его души семя давно забытого чувства?
Он не верит ни в Бога, ни в черта! И к кому уповать, когда стоишь на самом краю?
Когда дальше – небытие, а здесь, на грешной земле остаются единственно близкие и
любимые. В одиночестве. Кого молить о снисхождении? Кто поможет им в трудную
минуту?
В жизни бывало всякое. И споры, и конфликты. Но через годы они смогли пронести
самое светлое в отношениях друг к другу, самое возвышенное. Без обмана и лукавства.
Сегодня, уходя на работу, когда ночь еще не отступила, и вокруг царила мгла, он
склонился над женой, мягко прикоснувшись к ее губам, и в ответ услышал сонное:
– Я тебя люблю, милый…
Теплее слов не было в мире. Дороже серебра и злата. Как оказалось, это было их
прощание, последний миг влюбленных и любимых.
Нет, их любовь уже давно не такая, как прежде. Не взрывная и безумная,
феерическая и искрящаяся, а спокойная и рассудительная, нежная и чуткая. Когда-то их
безудержная страсть выжигала землю вокруг, испепеляла чувства, иссушала до самого дна.
Ее хотелось пить, пить безудержно до последней капли, жадно ловить губами
предрассветную росу, слышать каждый вздох и каждое слово, каждой клеточкой тела
ощущать близость. Когда-то их чувства были подобны стремительному бегу по залитому
солнцем лугу, когда крики безудержны и восторженны, а смех заразителен в своем задоре.
Сейчас же отношения больше походили на тихие прогулки затененными дорожками
осеннего парка, окрашенного пестрой багряной листвой. Когда он и она неспешно бредут
рядом, крепко взявшись за руки, будто овеянные невесомым едва заметным ореолом,
являясь одним неделимым целым. Он трепетно нашептывает ей стихи, а она, чувствуя
рядом его горячее дыхание, весело улыбается в ответ. Теперь все иначе, совсем не так. Не
хуже. Именно иначе, по-другому. Без головокружительной гонки, без ненужных слов, на
уровне мимолетного, но понятного обоим ясного взгляда, без лишних эмоций. Не с
ленцой, но медленно, неспешно. Не стремясь моментально поглотить, а растягивая
удовольствие на долгие годы, ощущая иногда сладкое, а иногда с легким налетом горечи
послевкусие. Покой без резких колебаний, плавное течение времени, словно течение реки
на равнине, сменившее стремительный горный поток. Тепло, ощущаемое всем телом,
тепло, даримое от всего сердца. Кошачья мягкость отношений и мурлыкание рядом в
подушку. Ради подобного чувства стоило и стоит жить. Такие ощущения нельзя передать
словами, можно только пропустить через себя…
Смерть!
Старуха может подождать более удачного момента. Еще не время и не место! Он
всегда встречал врага с открытым забралом, так не гоже пасовать и сейчас. Вся его жизнь –
борьба, непрекращающиеся бои за удачу и успех, признание и благополучие.
Собственное и своих близких. Никогда он не позволял себе положиться на повороты
судьбы, никогда не отдавался на волю волн. Всего, чего удалось достичь и за что
приходится расплачиваться сегодняшним утром, Борис Андреевич Штурмин достиг сам.
Потом и кровью. До мяса сдирая ладони и зубами вгрызаясь в твердый гранит. Выходил,
взлелеял не благодаря, а вопреки. Ему никогда и никто не покровительствовал, не
протягивал руку помощи, не подталкивал снизу и не тянул наверх. Он все взял сам. Не
отобрал у кого-то, а получил право взять и пользоваться, распоряжаться. Он и дорогая
супруга. Без нее, без крепкого тыла не вышло бы жесткого и несгибаемого Бориса
Андреевича Штурмина. На ее плечи лег тяжелейший груз терпения, бескорыстной веры в
его силы и его успех. Как там, в одном известном фильме: чтобы генеральшей стать, надо
с молодым лейтенантом по гарнизонам помотаться! Она все снесла: и тяготы, и лишения.
Стойко, как настоящий солдат.
И что же, теперь он позволит себе сдаться, отдать старания долгих лет без боя?
Ну, уж нет!
Не впервые он оказался под прицелом, бывало и хуже, и страшнее. Всегда выходил
из любой передряги с честью и живой. А сейчас ему не за что оправдываться и просить
прощения. Зато есть, ради кого жить!
…Холодные зеленые глаза, напрочь лишенные эмоций и чувств, внимательно
следили за жертвой. Воздух, подобно высоковольтным проводам, казалось, гудел от
напряжения. Ладонь, сжимавшая пистолет, вспотела, и указательный палец предательски
соскальзывал со спускового крючка. Руки не дрожали, но это была иллюзия – нервное
возбуждение достигло своего апогея.
Борис Андреевич Штурмин глядел прямо перед собой. Приняв окончательное
решение, почувствовал облегчение. Срез пистолетного ствола больше не сковывал его
движений, не парализовал волю. Только малахитовые глаза палача не сулили пощады. Для
убийцы тоже все было решено: приговор окончательный и обжалованию не подлежит!
Смерть!
Конец всего сущего. Просто конец. Конец, не сулящий облегчения ни для одной из
сторон. Не точка, а клякса в финале пьесы.
Сейчас, или никогда! На последнюю схватку может не хватить запала. Борис
Андреевич медленно и уверенно поднялся на ноги, не сводя непреклонного взгляда с глаз
оппонента, отметив, как качнулся в руке «Вальтер».
Ему не в чем было себя упрекнуть.
– Я всегда был с тобой предельно честен… Здесь не было никакого кидалова…
Разразившегося грома он не услышал, как не увидел и отскочившего назад затвора,
