-Сыграем в «Уно»?- Предложила Гермиона псевдо- миролюбивым тоном.
Драко отрицательно замотал головой. Ну, вот! Что и требовалось доказать. Она опять издевается... Причем, издевается упорно и злонамеренно. Точно так же, как и он прежде... С той лишь разницей, что Гермиона была в этом отношении, была чуть мягче его самого. Но не менее изощренной, это уж точно...
И улыбалась она левым уголком рта, в то время, как глаза ее выражали нечто особенное, дикую смесь насмешки, провокации и еще чего-то, подозрительно напоминающего сочувствие. Не жалость, а именно сочувствие... Так, наверное, сочувствуют рыбам, выброшенным на берег и пронзенным огромными блестящими крючками модерновых спиннингов, ярые, но уж очень голодные поборники экологических движений, разводя костер...
Так сопереживает Гермиона Грейнджер, раскачивая стол, на котором сидит, болтая ногами, обутыми в легкие теннисные тапочки и засыпая пеплом желтоватые страницы книги о своем любимом герое, социопате и наркомане... Непревзойденном сыщике всех времен и народов, мистере Шерлоке Холмсе.
Гермиона Грейнджер, не желающая даже прикасаться к «Истории магии», исподтишка шпыняющая младшего братца и выразительно закатывающая очи к потолку при одном лишь упоминании о маггловской средней школе. Гермиона Грейнджер, в жизни которой было слишком мало волшебства и слишком много нелепых детских обид.
И, в кое то веки, Драко благодарен ей, хотя бы за молчание...
* * *
Порой ноги Ремуса Люпина заводили своего обладателя в весьма и весьма экзотичные для обычного человека и вполне обычные для писателя места, как-то: уединенные скверы, детские площадки и безлюдные, пользующиеся сомнительной репутацией улочки на окраинах. Нет, само по себе посещение этих мест не было из ряд вон выходящим событием и для простого горожанина... А вот целью, с которой Ремус отправлялся на подобные променады толпы праздно шатающихся клерков или же, скажем, отягощенных семейными заботами матрон вряд ли могли бы задаться... Люпин искал вдохновения.
Все-таки, он лукавил, называя себя беллетристом и посредственным писакой в кругу близких знакомых... Ни тем, ни другим, к сожалению или же к счастью, Ремус Люпин не являлся. Он был достаточно образован. Не претендовал, конечно, на звание бакалавра филологических наук и в полной мере не мог считаться истинным знатоком изящной словесности, и, тем не менее, имел незаурядные дарования и способности. Проще говоря - потенциал. Но, как и многие одаренные люди, распорядиться этим потенциалом достойно, не растрачивая себя по мелочам, Ремус даже не пытался. В творческих простоях, не способности вовремя собраться и сдать рукопись в срок, он первым долгом винил окружение, погоду за окном, крикливых соседей и суетливость большого города, иногда и вовсе не беря в расчет собственную лень и ипохондрию, кои, к слову, играли немалую роль в его житейских неурядицах.
Сидя на расшатанной, неустойчивой, в общем и целом, дрянной и непригодной для комфортного отдыха парковой скамейке, Ремус, не замечая ничего во круг перечитывал чужие стихи. Поначалу это казалось ему чем-то пошлым, придти в запущенную и малолюдную парковую зону, усесться, почти что умоститься на грозящей в скором времени завалиться на бок скамье и самозабвенно препарировать плоды чужого творчества. Но со временем он привык, приноровился и начал получать удовольствие от процесса. Про себя он частенько рассуждал о том, где автор сбился с ритма, где подобрана неудачная рифма или слово, но особую радость ему, непрошенному критику, доставляли откровенно слабые фразы или даже целые строфы...
Только с раннего утра что-то шло не так. Люпин был задумчив и рассеян, и оставлял без внимания, казалось бы, очевидные ошибки. Приближались Эти ночи... Снова, неумолимо приближались... Полнолунье не желало ничего понимать в его графиках, сроках и письменных обязательствах перед издательствами, не желало разбираться в глупых человеческих причинах, оно просто приходило. И будило в нем потаенные страхи.
Глупый человечек, попавшийся на крючок судьбы, на голый крючок, без приманки и снастей, что ты можешь?
Ничего. Лишь ждать тех, кто ворвется в твою жизнь совсем скоро. Тех, кто изменит ее. Возможно, они уже и впрямь на пути к тебе. И друг к другу...
Возможно. Может статься, что они живут вон в том доме со старинным дымоходом, криво торчащим в одном из ребер крыши, точно стрела в тушке подстреленного на охоте кролика... Или в другом, каком... доме... живут...
Мужчина усмехнулся этим странным мыслям и снова предался прерванному занятию, на душе стало чуть легче...
В твоих глазах поселилась осень.
И, пусть не много мне чести в том,
Готова я свою шкуру сбросить,
Лечь у порога... Стеречь твой дом.
Лечь у порога... Одеть другую,
Примерить личину цепного пса...
Знаешь, ведь я ни о чем не тоскую,
Если не вижу родного лица.
Лишь в голове моей кружатся мысли,
Пляшут, роятся тысячей пчел...
Ну, почему, мой невольный убийца,
Ты снова другую мне предпочел?
Лечь у порога, стеречь твой дом,
Готова я, свою шкуру сбросив.
И, пусть не много мне чести в том...
Зато к тебе не подступится осень.
Просто стихи. Старые, блеклые, безжизненные. Ремус напишет лучше, они будут живыми, дышащими, пронизанными чувствами... Только дайте срок, только заберите чертовы ночи полной Луны, в которые он сам себе кажется врагом...
Глава 16. Из хроники солнечных дней (в двух действиях))
Не сдаться, не сломаться, не пропасть, не сбиться,
Жить, как будто бы в последний раз встает над нами солнце.
Средь каменных лесов, домов, бороться... за каждое мгновенье
Призрачного счастья... До неба достучаться!
Lumen, «Мы с тобой одной крови»
Все что ты видел в зеркале - все ложь,
И все, что прежде слышал от людей...
Ты мне ответишь: «Ну, и что ж...
Я до всего дознаюсь сам, скорей!
Я до всего дознаюсь сам, увижу.
И ты мне никакая не помеха...
Я эти путы с детства ненавижу,
Когда ты связан, знаешь, не до смеха».
A. Bellatriss
Спокойной ночи, и... удачи!
Над чувствами не властен никто, по крайней мере, так говорят... Над порывами, эмоциями, сиюминутными влечениями и долголетними привязанностями... Откуда они приходят и вследствие чего возникают? Ни академик, ни заправский колдун не ответит вам. Сколь бы витиевато не выражался человек, сколь бы ни были широки его познания... Есть вещи, в которых сам черт ногу сломит, а человеку в них и подавно не разобраться! Думая об этом начинаешь понимать, что иногда проще верить на слово, нежели терзать себя сомнениями и недомолвками.
Энн не смотрела в окно, как могло бы показаться стороннему наблюдателю, она смотрела в себя. До боли, сомкнув пальцы на бортике подоконника. Стояла, прижавшись щекой к идеально гладкой поверхности стекла, а руки ее мелко подрагивали от какого-то странного внутреннего напряжения, охватившего девушку.
Анна Кирквуд улыбалась, нервно и зло. Улыбалась темноте, разноцветным огням, пляшущим перед глазами, улыбалась слепой ревности, играющей ее внутренностями, словно базарная торговка - бусами. О, да, Анна ревновала! Умом понимая, что все ее подозрения смешны, более того, абсолютно беспочвенны. И, тем не менее, ничего не могла с собой поделать. Зерно страха, упавшее в благодатную почву, тут же было сдобрено субстратом из ее домыслов и уже дало первые всходы...
Гермиона отдалялась с каждым днем. Совсем понемногу, почти незаметно. Но отдалялась, это было столь же очевидно, как и то, что пересаживание ростков мандрагоры без берушей и защитных перчаток - занятие для кретинов или самоубийц, а то и тех и других вместе взятых... Мальчишка определенно заинтересовал ее. Они все больше времени проводили вдвоем. Сказать по чести - лаялись безбожно, фыркали при упоминании друг о друге и, вообще, были мало похожи на людей, довольных своим случайным окружением. Казалось бы, чего в таком случае опасаться? Но, Энн знала, что может за этим последовать....
Иан тоже поначалу не был в восторге от ее подруги, скорее даже наоборот...
Общепринятый формат мышления никогда не вызывал у Грейндж особой приязни. Жить она привыкла по каким-то чуждым остальной цивилизации законам и правилом, понятным и привычным лишь ей одной.
Ее не пугали ни досужие сплетни, ни подковерные игры, просто потому, что они никогда не касались ее. Люди были для нее чем-то вроде упитанных домашних хомячков, пушистых и совершенно бестолковых, они бодро крутили каждый свое колесико, в урочный час получали корм, спаривались и иногда даже пожирали собственных детенышей... Не все, конечно, но в общей своей массе, люди для Гермионы были таковы. Кем была для них она, Грейнджер, казалось, не интересовало вовсе. Ей проще было найти в человеке чертову уйму недостатков, чем повнимательнее приглядеться к его достоинствам. Найти недостатки, прикинуть что-то в уме, вычислить способ, как больнее по ним ударить в случае чего, суммировать все это, задвинуть в дальний угол и... перестать обращать на недавний объект изучения хоть какое бы то ни было внимание.
