Но они не отвечали. Просто улыбались или пожимали плечами, точно я сказала нечто совсем несуразное. Иногда пытались отвлечь меня конфетами или журналами. А отец всякий раз, когда говорил, начинал фразу с «давайте».
«Давайте посмотрим телевизор.
Давайте пойдем гулять в парк.
Давайте сыграем в «Монополию». Заодно и меня научишь, Грейс».
Но мне совсем не хотелось принимать предложения, что начинались с «давайте». Мне больше всего на свете хотелось увидеть Тилли.
Мама ходила по комнатам, пыталась скрыть тревогу. Пыталась спрятать ее за широко раскрытыми блестящими глазами и улыбкой, такой натянутой и фальшивой, что мне казалось: ни за что и никогда больше не поверю этой ее улыбке.
Часто заходила миссис Мортон. Сидела на кухне с родителями, пила чай с печеньем. Уж не знаю, почему я не замечала этого раньше, но теперь миссис Мортон казалась мне совсем старенькой. Возможно, прежде я была слишком увлечена чаем, или чтением книги, или больше смотрела телевизор, а не изучала ее, но теперь я видела, как сильно она изменилась. Лицо сплошь испещряли мелкие морщинки, и еще челюсть как-то странно смещалась, когда она жевала.
И вот я решила восстать против всех, когда в один прекрасный день они сидели на кухне и тихо перешептывались за столом.
Я встала в дверях, и шепот тотчас смолк. Мама нацепила фальшивую улыбку, миссис Мортон никак не удавалось изгнать из взгляда грусть.
– Я хочу поехать в больницу, – сообщила я.
Отец поднялся со своего места.
– Давай-ка лучше угостим тебя чем-нибудь вкусненьким, а? Хочешь сладкого заварного крема? Или, может, чипсов?
– Я хочу поехать в больницу, – повторила я.
Отец сел.
– Больница – не самое подходящее место для детей. – Теперь мама улыбалась уже во весь рот.
– Но Тилли там, – возразила я. – А Тилли ребенок.
Отец всем телом подался вперед.
– Тилли очень плохо себя чувствует, Грейс. И будет лежать в больнице, пока ей не станет лучше.
Я заметила, как отец с матерью переглянулись.
– Но она и прежде лежала в больнице, – сказала я. – И нянечки вплетали ей в волосы блестящие ленточки. И ей стало лучше. – Я почувствовала, что к горлу подступил ком, а на глаза навернулись слезы. – И она вернулась домой.
– Думаю, пусть уж лучше за ней приглядывают врачи и медсестры. – Мама тщательно взвешивала каждое слово. – Они должны выяснить, что с ней такое.
– У нее что-то не так с кровью. – Я поняла, что повысила голос, поскольку Ремингтон подошел и сел у моих ног. – Мы должны пойти и сказать им. Возможно, врачи и медсестры этого еще не поняли.
– Им это известно, Грейс, – вступила миссис Мортон. – Как раз и стараются понять, как с этим справиться.
Я смотрела на эту троицу, они смотрели на меня. Непроницаемая стена.
– Я поеду в больницу. Тилли мой друг, и у меня есть для нее подарок. Когда друг попадает в больницу, человек просто обязан навестить его.
Миссис Мортон осторожно опустила чашку на блюдце и посмотрела на моих родителей.
– Мне кажется, – начала она, – иногда детям все же надо разрешать видеться и общаться наедине. Иначе они могут заполнить эти провалы бог знает чем.
Отец кивнул и посмотрел на маму.
Теперь все мы трое смотрели на маму.
– Ладно, – чуть помедлив, сказала она. – Не обращайте на меня внимания. Делайте, что считаете нужным.
– Вот и хорошо, – сказал отец. – Мы едем.
Мама была разочарована. Привыкла к тому, что последнее слово всегда остается за ней.
Дренажная труба
13 августа 1976 года
– Почта! – Кейти кинул на колени Шейле пачку писем, и его велосипед тут же скрылся за углом гаража.
– Господи боже, Кейти! – Шейла открыла глаза и выпрямилась в шезлонге. – Так и сердечный приступ получить недолго.
Одно из писем было весьма необычное – в белом конверте, а адрес напечатан на машинке. Она сразу выхватила его из пачки, остальные коричневые конверты посыпались на траву. Брайан наклонился, стал их подбирать.
– Не трудись, Брайан, – заметила Шейла. – Если и затеряются счета из электрической компании, за ними не заржавеет, они тут же пришлют новые.
Она посмотрела на пустующие шезлонги.
– Тихо-то как, правда?
Брайан уселся на свое место.
– Гарольд ушел. Говорит, что больше не уверен, что это Иисус. Говорит, что все мы только сами себе голову морочим.
Шейла покосилась на Иисуса, прищурилась.
– Ну, а все остальные где?
– Дороти как-то пришла и сказала, что очень расстроена из-за Тилли. Сказала, просто больше не может видеть этого Иисуса, и пошла домой прилечь.
– Есть новости?
Брайан отрицательно помотал головой и уставился в землю.
– Бедная малышка! – Шейла выпрямилась, поставила ноги на покрышку, из которой соорудила нечто вроде табурета. – Знаешь, эта история мне просто сердце разбила. Ну, сам поймешь, когда обзаведешься своими детишками.
– Шансов немного. – Брайан засмеялся, но глаза смотрели невесело.
Она окинула его оценивающим взглядом. Тощий, неуверенный в себе парень, мужчина, который так и остался подростком. Даже в Кейти уверенности было больше.
– Ты должен уехать из дома номер два, пока еще не слишком поздно. Обрубить концы, развязать домашний фартук, Брайан.
– Слишком уж туго она затянула узлы, – пробормотал он. – Так что и тут шансов совсем мало.
Шейла покачала головой и снова взглянула на конверт.
– Вроде бы из муниципалитета, – сказала она. – Насчет волонтерской работы. Маргарет говорила, что мне понравится. – Она протянула конверт Брайану: – Прочти мне, пожалуйста. Я очки дома забыла.
Но конверт остался у нее в руке.
Она удивленно посмотрела на него.
– Брайан?
– Тебе вовсе не обязательно читать его сейчас, – сказал он. – Ведь там ничего важного, верно? Прочтешь позже.
– Но мне надо знать, что там понаписали. – Она подсунула ему письмо поближе. – Хотелось бы знать, берут они меня или нет.
Он поднял на нее глаза.
– Не могу, Шейла.
– Что это значит, не можешь? – Она видела, что Брайан начал краснеть, сначала шея залилась краской, потом – щеки. Он смотрел на стулья и шезлонги, на дренажную трубу, на свои ноги – на что угодно, только не ей в глаза.
– Брайан?..
– Я же сказал, не могу, – пробормотал он. – Не могу, и все тут.
– Придурок несчастный! Почему же ты раньше молчал?
Брайан стоял у дренажной трубы, курил сигарету Шейлы, хотя вроде бы говорил раньше, что бросил курить, и первые минут десять вообще не мог произнести ни слова, потому что раскашлялся.
– Но как я мог? – пробормотал он. – Как я мог сказать людям такое?
– Они бы поняли, Брайан.
– Они бы поняли, какой я тупой, – тоскливо проговорил он. – Какой я законченный дурак и идиот.
– Никакой ты не идиот. Ты мог прочесть хотя бы немного? Ну, хоть несколько слов?
– Ну, разве что несколько. – Он снова затянулся сигаретой. – Но все буквы так и расплываются по странице, я не могу выстроить их в правильном порядке. Все они путаются и перемешиваются.
Он посмотрел на нее, Шейла не сводила с него глаз.
– Вот видишь, даже ты не понимаешь. Даже ты считаешь меня тупицей.
– Я так не считаю, Брайан. – Она видела: его отчаяние постепенно переходит в гнев. – Я пытаюсь понять, Брайан, правда, честное слово.
– Маргарет Кризи понимала. – Он сделал последнюю глубокую затяжку. – Она мне помогала.
– Как это она тебе помогала, интересно?
– Назначила встречу, – ответил он. – Она учила меня читать. Велела принести книгу из библиотеки. Ну, которая бы мне понравилась, хотя бы по виду.
– Ох, Брайан. – Шейла отложила письмо и поднялась. – Ну почему ты молчал все время, чего ждал? Какого черта не рассказал никому?
– Маме говорил. А она сказала, что это неважно. – Он посмотрел на Шейлу. Каким-то детским взглядом, полным покорности. – Она сказала, если мне надо будет что-то прочесть, она всегда сможет прочесть это вслух сама.
