В некоторых районах «мушиного пояса» насекомые беспокоили мало, в то время как в других они кишели, как роящиеся пчелы, вылетая на промысел даже в лунные ночи.
Возвращаясь навстречу основной колонне, Зуга с готтентотом подверглись самому ужасному нападению мух за все время путешествия по долине Замбези. Мухи поднимались с земли, плотно облепляли ноги, спину и затылок, так что охотникам приходилось по очереди стряхивать их друг с друга буйволиным хвостом.
Выбравшись наконец с зараженной территории, путешественники присели отдохнуть в тени, благословляя избавление от пытки. Прислушиваясь к далекому пению и ожидая, пока караван приблизится, они курили и болтали о том о сем, как добрые друзья.
Во время одной из долгих пауз Зуге показалось, что в густой зелени на верхнем склоне неглубокой лощины что‑то мелькнуло — возможно, антилопа или бабуин, которые водились здесь стаями. Если не считать буйволов, это была единственная дичь, на которую майору довелось охотиться после выхода из Тете. «Наверное, приближавшийся караван кого‑то спугнул», — думал майор, отгоняя фуражкой крошечных черных ос. Назойливые насекомые облаком вились вокруг головы, привлеченные влагой глаз, губ и ноздрей. Движение на дальнем склоне не повторилось — видимо, зверь перевалил через гребень. Зуга снова прислушался к словам готтентота.
— Дожди кончились всего месяц‑другой назад, — размышлял вслух Черут. — Лужи и реки наверху еще полны — не здесь, конечно, тут земля высыхает слишком быстро. — Он указал вниз на сухое каменистое русло. — Потому они и уходят по старым тропам. — Сержант объяснял, почему в этих местах нет никаких признаков слонов, и ему можно было верить. — По древним слоновьим путям, которые тянутся от Капских гор до самых дальних болот. — Он указал на север. — Слонов с каждым годом все меньше, потому что охотники и такие, как мы, идут за ними и загоняют все дальше и дальше во внутренние земли. — Ян Черут замолчал, посасывая булькающую трубку. — Отец рассказывал, что еще юношей убил последнего слона к югу от Олифантс — Слоновьей реки. Он хвастал, что в тот день в одиночку убил двенадцать слонов из своего старого мушкета — слишком тяжелого, чтобы держать у плеча. Приходилось класть ружье на раздвоенную палку и всегда носить ее с собой. Двенадцать слонов за день в одиночку — настоящий подвиг! — Готтентот булькнул трубкой и сплюнул желтую табачную жижу. — Но в те времена отец слыл лгуном, а не охотником. — Ян Черут добродушно усмехнулся.
Зуга засмеялся в ответ, но неожиданно вскинул голову и прищурился. С дальнего склона лощины в глаз ударил лучик отраженного солнечного света. Нет, это не куду и не бабуин, а человек — так отражает только металл или стекло.
Ничего не заметив, сержант продолжал:
— Когда я ходил с великим Гаррисом, мы подстрелили первого слона в Кашанских горах, в тысяче миль к северу от того места, где отец убил то стадо. Но вот по пути мы ничего не встретили — слонов выбили начисто. Теперь и в Кашанских горах нет слонов. Мой брат Стефан был там два года назад и сказал, что к югу от Лимпопо нет ни одного. Там, где мы добывали слоновую кость, буры теперь пасут коров. Может, их нет даже там, наверху, а может, и во всем мире не осталось ни одного слона…
Зуга его почти не слушал. Кто‑то из экспедиции? Например, отряд, посланный вперед за дровами для ночной стоянки… но разбивать лагерь еще рано.
Пение носильщиков звучало громче. Походную песню вел знакомый голос. Высокий мужчина из племени ангони не только обладал хорошим тенором, но и сочинял новые стихи, прямо на ходу дополняя и изменяя их. Наклонив голову, Зуга прислушался.
Вы слышали, как кричит орел‑рыболов над Малави?
Видели кровавый закат на снегах Килиманджаро?
За ним вступал хор африканских голосов — трогательных, берущих за душу:
Кто поведет нас к этим чудесам, о, брат мой?
Мы оставим женщин плакать,
Пусть остынут их циновки,
Мы пойдем за сильным, мы пойдем за ним, о, брат мой!
Слушая следующий куплет, Зуга усмехнулся в усы.
Бакела поведет нас, как отец ведет своих детей,
Бакела даст нам бусы, много хете бусин сам‑сам,
Бакела накормит нас мясом буйвола, жиром гиппопотама…
Зуга отвлекся, мысли о человеке на той стороне не давали покоя. Здесь, в сотне миль от любого человеческого жилья… наверняка кто‑то из экспедиции — лесоруб, сборщик меда, дезертир, кто знает?
Он встал и потянулся. Ян Черут выбил трубку и тоже поднялся на ноги. Из‑за деревьев показалась колонна: красно‑бело‑синее знамя лениво колыхалось, то и дело обвисая. Майор бросил взгляд вверх — никакого движения. Он вздохнул. Измученные ноги болели так, словно прошагали весь день по горящим углям, едва зажившая рана на бедре глухо ныла. Тем не менее надо подняться на холм и проверить. Но склон крутой и каменистый, чтобы дойти наверх и вернуться, потребуется не менее получаса…
Робин шагала навстречу следом за знаменосцем легкой мальчишечьей походкой. Зуга помахал ей шляпой. Сестра кинулась к нему с радостным, почти детским, смехом. Они не виделись три дня.
Под отполированной черной стеной, с которой при разливах реки низвергался ревущий водопад, находилась излучина сухого русла, устланная чистым белым песком. На берегу, дотягиваясь корнями до воды, росли высокие мощные деревья. В песке под берегом что‑то выкапывал бабуин.
Робин и Зуга сидели рядышком на краю высохшего водопада, глядя на людей, также копавших песок в поисках воды.
— Только бы нашли. — Робин заинтересованно наблюдала за работой. — Я не принимала ванны с самого Тете.
Эмалированная сидячая ванна была самым громоздким предметом из снаряжения экспедиции.
— Я буду рад, если хватит на чайник, — рассеянно ответил Зуга.
— Тебя что‑то беспокоит?
— Я думал об одной долине в Кашмире.
— Там было похоже?
— Да нет, просто… — Брат пожал плечами.
В той долине, еще молодым поручиком, он командовал разведывательным патрулем, шедшим впереди батальона, и увидел что‑то впереди, точно так же как сегодня. Что‑то непонятное — движение, блик света, то ли на ружейном стволе, то ли на рогах дикого козла. Тогда, как и сейчас, у него было достаточно других хлопот, проверять он не пошел, и той же ночью потерял троих солдат, пробиваясь с боем из долины. Заработал, правда, благодарность от командира полка, но мертвых это не воскресило.
Майор взглянул на заходящее солнце — до темноты оставался еще час. Он знал, что должен идти. Робин озадаченно смотрела на брата. Поколебавшись немного, Зуга почесал шрам от ножевой раны, сердито крякнул и поднялся. Ноги по‑прежнему болели невыносимо. Прогулка предстояла непростая.
Чтобы не привлекать особого внимания, Зуга вышел из лагеря глубоким узким оврагом и пробирался над сухим руслом сквозь густой прибрежный кустарник, пока не наткнулся на завал из стволов, принесенных рекой во время последнего сезона дождей. Прячась за этим укрытием, он перешел на ту сторону и осторожно поднялся на дальний склон, перебегая от дерева к дереву и внимательно прислушиваясь.
Наверху повеяло легким прохладным ветерком. Вечерний бриз, дувший с гор, осушал пот, помогая переносить тяжкий подъем. Никакой другой награды, впрочем, не предвиделось. Твердая каменистая почва не хранила следов, вокруг не наблюдалось никаких признаков жизни, ни животных, ни человека. Зуга спешил, полный решимости искупить свою лень, однако он слишком долго тянул. Ночь наступит еще до возвращения в лагерь, луна сегодня взойдет поздно, а спускаясь по такой местности в кромешной тьме, можно и ногу сломать…
Он повернулся, намереваясь идти обратно, и вдруг остановился как вкопанный. По телу побежали мурашки, в животе похолодело, хотя запах был самый обычный. Майор нагнулся и подобрал темный смятый комочек.
