Свою последнюю сигару он выкурил два дня назад, и потому, возможно, его обоняние обострилось. Сигару выкурили почти до конца и раздавили так, что она напоминала обломок сухой коры. Если бы не запах… Зуга раскрошил окурок между пальцами — изжеванный конец был еще влажным от слюны. Он понюхал пальцы — этот сорт португальского табака был ему слишком хорошо знаком.
Камачо оставил пятнадцать человек далеко за гребнем, в нагромождении скал, похожем на разрушенный замок. Пещеры и навесы давали тень и укрытие. Он знал, что они улягутся спать, и завидовал им. Лежа на животе, португалец тер слипавшиеся глаза и наблюдал, как караван разбивает лагерь.
На разведку он взял лишь двоих, чтобы те запомнили расположение костров охраны и палаток. В случае необходимости они приведут в лагерь остальных даже в полной темноте, до восхода луны. Камачо надеялся, что этого не понадобится: в темноте легко ошибиться, а для провала хватит одного выстрела или крика. Надо дождаться луны.
Англичанин вернулся раньше, еще до того, как караван остановился. С ним был готтентот, и оба спотыкались на каждом шагу. Видно, поход оказался долгим и трудным. Отлично, значит, Баллантайн будет спать крепко, а может быть, уже спит — за последний час он не показался ни разу. Наверное, расположился за палаткой женщины. Служанка только что принесла ей ведро горячей воды, от которой шел пар.
Сержант‑готтентот поставил всего двоих часовых. Похоже, англичанин чувствует себя в полной безопасности. К полуночи оба солдата крепко уснут и больше не проснутся. Перейра улыбнулся в предвкушении того, как своей рукой перережет одному горло. С другим справится еще кто‑нибудь.
Готтентоты на скорую руку соорудили обычный односкатный навес с настилом из веток и листьев. В это время года дождей не бывает, тем более при таком чистом небе. От навеса до палаток две сотни шагов, ни один стон не донесется. Камачо довольно кивнул — все шло даже лучше, чем он надеялся.
Как всегда, палатки поставили рядом, почти бок о бок. «Галантный англичанин охраняет женщину», — усмехнулся Камачо. В паху заныло, сонливость тут же развеялась. Скорее бы закончилась эта ночь, он так долго ждал.
Ночь опустилась с театральной африканской внезапностью. За несколько минут долина наполнилась тенями, закат напоследок залил ее абрикосовым и темно‑золотым заревом, и все погрузилось во тьму.
Еще час португалец наблюдал за темными силуэтами у лагерных костров. До холмов доносилось тихое пение и прочие привычные звуки — лязг ведра, стук полена, брошенного в огонь, сонное бормотание голосов. Все как обычно, в лагере никто ни о чем не подозревает.
Голоса затихли, погасли костры. Тишину нарушало лишь жалобное тявканье шакала.
Созвездия медленно совершали свой ход по ночному небу, отмечая час за часом, потом стали постепенно бледнеть, заслоненные ярким сиянием восходящей луны.
— Приведи остальных, — бросил Камачо в сторону и, поднявшись на ноги, потянулся, как кошка, разминая затекшие мышцы.
Люди тихо подошли и собрались вокруг, чтобы выслушать последние указания. Закончив шептать, Камачо обвел всех взглядом. В ярком лунном свете их лица стали бледно‑зелеными, как у свежевыкопанных трупов. Темные молчаливые тени двинулись вслед за предводителем вниз по склону, точно стая волков. Дойдя до сухого русла на дне долины, они разделились на заранее условленные группы.
Камачо шел в лагерь по свежевытоптанной тропе. В правой руке он держал нож, в левой — ружье, короткая сухая трава еле слышно шелестела под ногами. Впереди под раскидистыми ветвями дерева мукуси вырисовывалась фигура часового, поставленного шесть часов назад. Солдат по‑собачьи свернулся на твердой земле. Камачо удовлетворенно кивнул и подобрался ближе. Часовой спал, натянув одеяло на голову. «И этого донимают москиты», — ухмыльнулся Камачо и опустился рядом на колени.
Он осторожно протянул руку, но внезапно замер, удивленно хмыкнув, и резко откинул одеяло, под которым оказались лишь торчащие из земли корни. Португалец тихо выругался. Удрал с поста, подлец! Небось вернулся под навес к остальным и сладко храпит на циновке из сухой травы. Ничего, дождется своего позже. Португалец встал и пошел вверх по склону к лагерю. В лунном свете брезент палаток отливал призрачным серебром. Камачо перекинул ружейный ремень через плечо и поспешил было к левой, но остановился: из тени появилась темная фигура. Уже замахнувшись ножом, он узнал одного из своих людей, того, которого послал перерезать глотку англичанину.
Бандит молча кивнул, и они вместе двинулись дальше, разделившись вблизи палаток. Камачо не собирался идти через вход, закрытый откидным полотнищем, — он наверняка зашнурован; если внутри и заготовлены сюрпризы, то как раз у входа. Зайдя сбоку, португалец нагнулся к одному из вентиляционных отверстий, просунул в него лезвие ножа и рванул вверх. Брезент оказался плотным, но лезвие было заточено со знанием дела, и боковая стенка с тихим шорохом распалась надвое.
Камачо шагнул внутрь и, пока глаза привыкали к полной темноте, принялся расстегивать брюки, с довольной ухмылкой глядя на узкую складную койку под тонким белым шатром москитной сетки. Он не торопясь двинулся вперед, стараясь не споткнуться о ящики с медикаментами… и наконец яростным рывком сорвал муслиновую сетку и во весь рост растянулся на койке, освобождаясь от брюк и нашаривая голову женщины, чтобы заглушить ее крики. В тот же миг он оцепенел от ужаса — койка оказалась пустой. Португалец лихорадочно ощупал ее, дюйм за дюймом, потом вскочил на ноги и поспешно натянул брюки. Он был растерян, сбит с толку. Мысли, одна другой безумнее, проносились у него в голове. Может быть, женщина встала с койки по естественной надобности, но тогда почему так аккуратно зашнурован вход? Или она услышала его и прячется за ящиками, вооружившись скальпелем? Он в панике обернулся, выставив нож, но в палатке никого не было.
Вдруг его словно громом поразила догадка: отсутствие часового на посту, пустая палатка — таких совпадений не бывает. Камачо бросился к прорехе в брезенте, по пути споткнулся о ящик и упал, но тут же вскочил, гибкий, как кошка. Он выбежал из палатки, застегивая на ходу пояс, и сдернул ружье с плеча, еле удерживаясь, чтобы не окликнуть своих людей.
Португалец подбежал к палатке англичанина в тот самый миг, когда другой бандит, размахивая ножом, выскочил через темный разрез в брезенте. Луна освещала его бледное и напуганное лицо. Увидев Камачо, он завопил, сверкнуло длинное серебристое лезвие.
— Тише, кретин! — прорычал португалец.
— Он ушел, — выдохнул бандит, вглядываясь через плечо в глубокие тени между деревьями. — Никого нет, все ушли.
— За мной! — рявкнул Камачо и кинулся по направлению к навесу.
Навстречу гурьбой бежали остальные.
— Мачито? — тревожно окликнул кто‑то.
— Заткнись! — рыкнул Камачо, но тот продолжал:
— Никого нет, они ушли!
— Их забрал дьявол…
— Никого нет!
Бандиты дрожали в суеверном ужасе: темнота и безмолвный пустой лагерь обратили их в трусов. Камачо впервые в жизни не знал, что делать, какой отдать приказ. Люди беспомощно столпились вокруг него, сбившись в кучу, как овцы. Сжимая ружья в руках, они взводили курки, тревожно вглядываясь во тьму.
— Что теперь делать? — раздался вопрос, которого Камачо боялся больше всего.
Кто‑то подкинул полено в костер, тлеющий посреди лагеря.
— Не надо, — попытался остановить его Камачо, но все уже кинулись к костру, ища тепла и утешения в оранжевых языках пламени, что взметались ввысь, как огонь из драконьей пасти.
Они встали полукругом спиной к огню и смотрели в темноту, ставшую теперь непроницаемо черной.
Оттуда и налетела смерть. Без единого предупреждения на бандитов обрушились громовые раскаты и вспышки пламени, вылетавшие из длинного ряда ружейных стволов, а потом — тяжелые чавкающие удары пуль. Казалось, мальчишка бросил горсть камешков в грязную лужу.
Кучка людей у костра мгновенно превратилась в вопящее беспорядочное столпотворение.
