Один бандит тут же согнулся пополам, получив пулю в живот. Он ступил на горящее полено и рухнул в пылающий костер — волосы и борода вспыхнули, как сноп сосновых иголок, отчаянный вопль эхом отразился от скал.
Камачо вскинул ружье, целясь наугад в темноту, откуда доносился голос англичанина, отдававшего команды:
— Первое отделение, заряжай! Второе отделение, три шага вперед, целься…
Перейра понял, что одним смертельным залпом дело не кончится. Он не раз с презрительной усмешкой следил, как в жаркий полдень англичанин муштровал своих марионеток в красных мундирах. По команде передний ряд прицеливается и стреляет, потом второй ряд дружно делает три шага вперед, проходя через первый, и все повторяется. Те же строевые приемы, только в десять тысяч раз масштабнее, отбросили атаку французской кавалерии в битве при Катр‑Бра, и теперь они наполнили душу Камачо неописуемым ужасом. Он поднял ружье и выстрелил в темноту, откуда раздавался холодный механический голос англичанина. В этот самый момент один из бандитов, сбитый с ног первым залпом, но раненный легко, поднялся на ноги перед дулом ружья и получил пулю в упор между лопаток. Горящий порох опалил рубашку, и человек рухнул ничком. Ткань продолжала тлеть, пока струя крови не загасила светящиеся искры.
— Идиот! — завопил Камачо и пустился бежать.
— Пли! — скомандовал за спиной англичанин.
Португалец бросился ничком на твердую землю и взвыл — руки и колени погрузились в горячий пепел костра.
Второй залп просвистел над головой, послышались новые вопли. Камачо вскочил на ноги и помчался сломя голову, позабыв и про нож, и про ружье.
— Первое отделение, три шага вперед, целься…
Темнота наполнилась криками и мечущимися тенями — носильщики высыпали из своих хижин и разбежались во все стороны, прячась по окрестным кустам.
Прежде чем громыхнул еще один залп, Камачо успел нырнуть за гору тюков, накрытых брезентом, за палаткой англичанина. Он всхлипывал от боли в обожженных руках и коленях, а еще больше от унижения. Надо же было так попасться!
Ужас постепенно проходил, сменяясь жгучей, злобной ненавистью. Из темноты, спотыкаясь, выбежали перепуганные носильщики. Португалец выхватил из‑за пояса пистолет и застрелил первого, затем вскочил, завывая, как обезумевшее привидение. Носильщики бросились врассыпную — теперь они не остановятся, пока не упадут в изнеможении, став легкой добычей для львов и гиен. Камачо удовлетворенно огляделся по сторонам, ища, чем бы еще навредить. На глаза попался полупогасший костер перед пустой палаткой. Выхватив тлеющую головню, португалец раздул ее и швырнул полыхающий факел в груду припасов и снаряжения, тут же съежившись при звуке нового залпа.
— Стройся в цепь! В штыки! — послышалась команда.
Перейра спрыгнул в сухое русло и побрел по вязкому песку на другой берег, где с облегчением кинулся в густой прибрежный кустарник.
В условленном месте на вершине скалистого холма ждали трое. С ружьем остался только один, все так же запыхались и тряслись от страха, как их командир.
Пока они переводили дыхание, явились еще двое, включая тяжело раненного — пуля раздробила ему плечо.
— Больше никто не придет, — прохрипел он. — Эти желтые дьяволы перекололи их штыками.
— С минуты на минуту они будут здесь. — Камачо вскочил и посмотрел вниз, с мрачным удовлетворением отметив, что груда припасов ярко полыхает. Полдюжины темных фигурок метались вокруг, сбивая пламя. Однако наслаждаться этим зрелищем удалось недолго: внизу на склоне послышались воинственные крики готтентотов и грохот ружейных выстрелов.
— Помогите! — звал раненый, пытаясь подняться на ноги. — Погодите, не оставляйте меня!
Ответом была лишь тишина. Шорох шагов по ту сторону гребня уже стих. Раненый повалился на каменистую землю, обливаясь холодным потом от боли и ужаса. Страдания его прекратил штык, вонзившийся в грудь и вышедший между лопатками.
Майор сердито вышагивал по лагерю, залитому ярким утренним солнцем. Лицо и руки его покрывал слой сажи, покрасневшие глаза слезились от дыма, борода и ресницы обгорели. Большая часть запасов и снаряжения была потеряна. Зуга взглянул на обгорелые клочки брезента, втоптанные в пыль, — все, что осталось от палаток. Когда начнутся дожди, придется плохо, и это еще не самое страшное.
Он попытался прикинуть в уме список самых тяжелых потерь. Из сотни носильщиков осталось всего сорок шесть, хотя оставалась надежда, что Ян Черут и его готтентоты кое‑кого еще приведут — они прочесывали окрестные ущелья в поисках беглецов. Оттуда доносился рев рога. Тем не менее многие предпочтут долгое и опасное возвращение в Тете новому ночному нападению. Кто заблудится после панического бегства в темноте, кто станет добычей диких зверей, кто умрет от жажды. Полдюжины носильщиков погибли от шальных пуль и от ружей убегавших бандитов, которые намеренно стреляли в толпу безоружных туземцев. Еще четверо ранены так тяжело, что едва ли доживут до вечера.
Это самая серьезная потеря — без носильщиков уцелевшее снаряжение и товары для торговли могли быть с тем же успехом оставлены в Лондоне или сброшены за борт «Гурона».
Остальные потери подсчитать труднее. Потребуются долгие часы, чтобы выяснить, что сгорело, а что удалось спасти из вонючей тлеющей груды тряпок и брезента и подобрать в грязи на склоне холма. Сцена живо напоминала поле битвы: такие картины майору приходилось наблюдать не раз, и вид бессмысленных разрушений, как и раньше, оскорблял его чувства.
Туземцы, которых удалось собрать, уже взялись за работу. Они разбрелись по лагерю, как цепочка жнецов, тщательно выбирая из пепла и пыли все ценное. С ними была и крошка Джуба, которая искала лекарства, книги и хирургические инструменты.
Под раскидистыми ветвями дерева мукуси в центре лагеря Робин устроила импровизированный полевой госпиталь. Зуга взглянул на раненых, ожидавших помощи, и ряды мертвых тел, накрытых кусками обугленного грязного брезента, и снова чертыхнулся. Он был зол прежде всего на себя.
Впрочем, что еще можно сделать — превратить лагерь в вооруженную крепость и терпеть долгую изнурительную осаду? Волки Камачо рыскали бы вокруг лагеря и отстреливали их поодиночке, дожидаясь своего часа. Нет, он был прав, когда устроил засаду и покончил с негодяями одним ударом, — теперь португальцы со всех ног улепетывают к побережью. Однако цена оказалась чересчур высока.
Экспедиция, так тщательно задуманная и обильно снаряженная, закончилась катастрофой, не достигнув ни одной из своих целей. Потерянное снаряжение и человеческие жизни — тяжелый удар, но не эта мысль жгла огнем молодого Баллантайна, когда он смотрел поверх ограды опустошенного лагеря на высокие гребни южных гор. Главное то, что придется отказаться от экспедиции, еще не начав ее, а ведь цель близка, так близка: двадцать, пятьдесят, не более сотни миль отделяют его от границ империи Мономотапа. Позади, в ста милях к северу, лежит грязная деревенька Тете и широкая река, по которой начнется долгое бесславное возвращение обратно в безвестность, на службу в третьеразрядном полку, в тупую размеренную дисциплину индийского военного поселения. Только теперь, встав перед угрозой возвращения в прежнюю жизнь, Зуга понял, сколь глубоко он ее ненавидел и презирал, осознал, что желание сбежать от нее как раз и привело его в эти неизведанные края. Для заключенного, вкусившего желанной свободы, возвращение в клетку вдвойне мучительно. Майор глубоко вздохнул, ощущая боль, сдавившую грудь.
Он отвернулся от панорамы зубчатых пиков и черных утесов и побрел туда, где в тени дерева мукуси работала сестра. Робин побледнела, от усталости и напряжения под зелеными глазами залегли темные круги, блузка запачкана кровью пациентов, лоб покрылся капельками пота.
Она принялась за работу еще затемно, при свете фонаря, а уже близился полдень.
Робин устало взглянула на брата.
— Мы не сможем идти дальше, — тихо произнес он.
Сестра молча смотрела на него, потом опустила глаза и снова принялась накладывать мазь на обожженную ногу носильщика. Тяжелораненые первыми получили помощь, теперь дошла очередь до ожогов и ссадин.
