Ознакомительная версия.
19
В нашем Городе все менялось очень быстро. Если на пустыре стоял дом и нужно было построить новый, то его не ставили рядом, а сносили прежний и строили на его месте. Игрушечный военный городок, который я наблюдал из окна, через пару лет прибрали. Приехали бульдозеры, машины с ковшами, раскопали большую яму и на какое-то время исчезли. То, что мы обнаружили в котловане, оказалось не менее интересным, чем солдатские песни. Там было старое военное кладбище, где хоронили солдат еще с Первой мировой. Весь наш район сразу наполнился черепами, которые мы находили в яме и забирали домой. Ими мы пугали девчонок в школе, подкидывали учителям и просто дарили приятелям из других районов. В котловане имелось еще много костей, но нас они мало интересовали, а больше занимали старые пуговицы и царские кокарды. Я тоже принес домой один череп для занятий анатомическим рисунком. В то время я уже ходил в художественную школу, где черепа ставили в каждом втором натюрморте. Муляжи мы никогда не использовали. В нашем Городе не существовало проблем с натуральными черепами, необходимыми для изучения архитектуры «собачьей ямы», переходящей в верхне-челюстные кости и скуловые дуги. Сразу за раскопанным кладбищем начиналось другое, находившееся под Птичьим рынком. За следующим забором еще одно. За ним еще и еще. Вся эта часть Сторожовки строилась на месте старинных кладбищ, появившихся, когда тут проходила окраина Города. Войн через него прокатывалось немало, поэтому хоронили здесь много и часто. Кладбище, которое мы потом раскопали, находилось ближе к самой старой части Сторожовки. Оно примыкало к кварталам, спускавшимся к реке. Домов и заборов здесь не было. Скорее оно напоминало старинный парк с высоченными дубами, такими широкими, что мы своими детскими руками и втроем не могли их обхватить. Между дубами стояли редкие склепы. Единственной постройкой тут был серый мрачный дом, без окон, с толстыми колоннами. Он походил на те дома из фильмов, в которых обитают маньяки и всякие полуистлевшие вурдалаки. В каком-то смысле они действительно там жили. Однажды, когда после занятий нас отправили расчищать дорожки парка от листьев, я зашел в него за инструментами. Внутри я обнаружил несколько полутемных высоких комнат, доверху заполненных деревянными стеллажами. На них стояли металлические цилиндры – сотни больших и малых цилиндров, таинственно поблескивавших в тусклом свете свисавших с потолка желтых ламп. В цилиндрах тоже скрывалось кладбище – умершие проекции отраженного света, старые кинохроники на металлических бобинах. Дом без окон оказался киноархивом, который приютился в перестроенной после революции церкви. Но через пару лет и на это кладбище приехали экскаваторы и принялись прокладывать через него дорогу. В разрытых местах мы снова находили черепа, но здесь их встречалось меньше. Тут не было больших братских могил, зато иногда попадались старинные крестики и украшения. Некоторые приятели из соседних дворов целыми днями ковырялись лопатками в больших глубоких песочницах, пытаясь отыскать что-нибудь ценное. Но на игры в песочницах у меня времени уже не оставалось. После занятий я отправлялся в художественную школу, находившуюся неподалеку от площади Мудрости. А когда возвращался, в телевизоре уже появлялся жизнерадостный кролик Степашка – и с плюшевым поросенком Хрюшей они визжали всем малышам Города Солнца «Спокой-но-о-ой но-о-чи-и-и!» В нашем Городе ничего долго не засиживалось на одном месте. Еще через пару лет после того как снесли старое кладбище и спилили высоченные дубы в три обхвата, архив с кинохрониками из дома без окон выселили. Пришли строители, пробили окна и принялись снова перестраивать его в церковь. К тому времени преимущество передового взгляда, стало, видимо, уже не таким очевидным, поэтому мракобесие потихоньку возвращалось в места, в которых ранее обитало.
Все религии в Городе Солнца были равны. Все делилось по справедливости – имелся один открытый костел, одна церковь, одна синагога и одна мечеть. Правда, мечеть позже снесли, когда прокладывали новый широкий проспект. Были еще протестантские церкви, но с ними все обстояло сложнее. Молебны они устраивали в частных домах или вовсе подпольно. Детей Города Солнца редко при рождении крестили. Это потом, много лет позже, когда даже коммунисты заявили, что поверили в Бога, это вошло в моду. Меня же крестили в том еще возрасте, когда я не мог этого помнить. Хотя с детства я недолюбливал православных попов. Наверное, это был голос крови, ведь крестили меня в старообрядческой церкви. Наш род по отцу происходил как раз из тех самых раскольников, которые, спасаясь от религиозных гонений, ушли из России и поселились на землях княжества Литовского еще в XVII веке.
Дворец офицеров
У моих родственников в Полоцке до сих пор сохранилась коллекция старообрядческих книг и древних икон. Хотя родню по отцу я знал плохо. Когда я спрашивал у матери, где мой отец, она всегда отвечала: «Его на войне убили», или: «Он в речке утонул». Произносила она это скороговоркой, словно много раз хорошо отрепетированную фразу. Мне всегда очень хотелось найти ту речку, в которой погиб отец. Часто, когда мы ехали по какому-нибудь мосту, я спрашивал: «Не в этой ли реке утонул папа?» Однако когда я уже повзрослел, папа целехонький и здоровенький выпрыгнул из какой-то речки. Тогда я узнал, что наш прадед до революции был человеком небедным, владел землями и усадьбой под Полоцком, позже переделанной большевиками в детский дом. У него было двенадцать детей, большинство из которых после революции перебрались в Москву. Прадеда расстреляли в тридцать четвертом, сразу после убийства Кирова. Дед служил офицером, но за какую-то провинность был разжалован в рядовые и проработал до конца дней в полоцких доках. Зато бабушка имела множество военных наград. Во время оккупации она была связной в подполье. Какие бы у меня ни были отношения с отцом, но во многом благодаря ему я покинул страну Счастья гораздо раньше, чем мои сверстники. Отец всегда был настроен антисоветски и иногда, напившись, рассказывал, как мы могли бы жить, если б не революция, что он бы пешком пошел до Парижа, если б на мгновенье открылась граница. Хотя и в стране Счастья ему жилось не так уж плохо. По крайней мере, тем деньгам, которыми он ворочал и тому количеству женщин, которые у него были, любой мог позавидовать. Правда, когда позже границы открылись, он никуда не пошел, зато уехал мой младший брат от другой жены отца, которому, наверное, истории про Париж доводилось слышать чаще, чем мне. Но отправился он не в Париж, а в Марсель, где какое-то недолгое время, до того как перебрался в Германию, служил во французском Иностранном легионе.
В XIX веке страна утратила свое историческое имя. Раньше эти земли не назывались Беларусью. Название это существовало с XIV века, но было именем-призраком, который блуждал на востоке от одной местности к другой. Ни одна летопись не может точно определить, за какой именно территорией это имя было закреплено постоянно. К началу XX века призрак распространился на всю территорию. В 1840 году указом императора страну вообще лишили собственного имени. Вместо запрещенных Литва и Беларусь, ввели название Северо-Западный край. К этому моменту Беларусь – это только восточная часть Страны. В воззваниях 1863 года предводитель повстанцев Кастусь Калиновский обращался еще к литовскому народу. В 1918 году, когда государственность страны ненадолго возродилась, она уже называлась Беларусь. Ко второй половине XIX века литовская аристократия – хранитель традиций Великого княжества – была уже практически уничтожена. Но на сцену выходит новая сила, которая поднимает знамя национально-освободительной борьбы вместе со знаменем классовой революции. Новая сила приходит из народных низов – мелкой шляхты, крестьянства, городской бедноты – и начинает борьбу под знаменем Беларуси, альтернативой как имперскому Северо-Западному краю, так и собственной, чуждой для нее аристократической традиции. Два призрака слились в одном. Призрак блуждающей территории и призрак коммунизма, который в это время «бродил по Европе». Поднять знамя Литвы на ее исторических землях на тот момент было просто некому.
В Городе Солнца не было наций. Вернее, имелись, но признавались чем-то неважным, скорее, декорацией к праздничному концерту. Я помню, как они появлялись на экране, счастливые, улыбающиеся представители разных народов в вышитых национальных костюмах, и говорили о том, как им хорошо живется в стране Счастья, где после многих лет угнетения они наконец-то получили свободу и возможность развивать национальную культуру. Надо признать, в стране Счастья все нации действительно были как братья. Все имели одинаковые учебники по истории, где говорилось, как ужасно им жилось до революции и как потом все изменилось. Помню свой первый учебник по белорусской истории. Это была книга позора, прочтя которую у человека должно было появиться желание побыстрее ее забыть и всеми силами устремиться в новый народ – в сообщество созидателей Нового мира. В Городе Солнца не существовало национальной вражды. Единственный народ, который вызывал не то чтобы неприязнь, но подозрение, были евреи. Все догадывались, что они почему-то хотят уехать. А люди, которые собираются покинуть Город Солнца, не могли не вызывать подозрения. Но никто не мог купить билет на выезд из страны Счастья. Право выехать и вернуться имела лишь небольшая группа особо доверенных людей. Зато у нас была возможность путешествовать по бескрайнему континенту, гордо именовавшему себя одной шестой частью Земли. Все были обязаны физически, всем телом почувствовать его грандиозность, узреть Новый мир, где сотни народов переплавлялись в новую расу людей, которые в будущем откажутся от национального во имя гордо звучащего: «Я – гражданин Советского Союза». Даже если не было возможности путешествовать в детстве, каждый знал: когда исполнится восемнадцать, его непременно отправят года на два подальше от дома, познавать страну Счастья. Все, кроме женщин, были обязаны отслужить. Обычно человека отправляли за тысячи километров, на другой конец бескрайнего материка, где в гигантском котле под названием Армия выплавлялось новое братство людей, строителей общества Счастья. Я гордился своей огромной, самой сильной в мире страной. Ее окружали враги, готовившиеся к войне. Мы же войны не хотели. Помню огромные транспаранты, взывавшие с крыш домов. Их буквы высотой в несколько человек кричали небесам: «МИ-РУ – МИ-И-ИР…», «МЫ ЗА МИ-И-ИР ВО ВСЕМ МИ-И-ИРЕ…». Эхом им отвечали транспаранты с других домов: «ПОДВИГУ НАРО-ОДА ЖИТЬ В ВЕКАХ…», «ПОДВИГ НАРО-О-ДА БЕССМЕРТЕ-Е-ЕН…». Я знал: если на нас нападут, мы дадим достойный отпор. Я был горд нашей самой мирной и счастливой страной во всем мире.
Ознакомительная версия.
