— Номуса! Номуса! — взвизгнула рядом Джуба.
Доктор с трудом приподнялась, не понимая еще, во сне это происходит или наяву.
— Что такое?
— Дьявол! — вопила Джуба. — Злые духи пришли убить нас всех!
Робин откинула одеяло и босиком, в одной ночной рубашке выбежала из хижины.
В этот миг дрова в лагерном костре ярко вспыхнули, высветив мелькающие желтые и черные тела, белки выпученных глаз и разинутые в крике рты.
Маленький капрал, совершенно голый, возбужденно пританцовывал у костра, размахивая длинным «энфилдом». Робин подбежала к нему, а он, не целясь, выстрелил в темноту.
Робин схватила его за руку, мешая перезаряжать ружье.
— Что случилось? — крикнула она прямо ему в ухо.
— Leeuw! — Лев! — Глаза готтентота сверкали от ужаса, в уголках рта выступили пузырьки слюны.
— Где он?
— Он унес Сакки! Вытащил прямо из‑под одеяла.
— Тише! — крикнула Робин. — Замолчите все!
Все лица повернулись к ней.
— Тише! — повторила она, и испуганные голоса стихли.
— Сакки! — позвала Робин в наступившей тишине, и со стороны реки послышался слабый ответ:
— Die leeuw het my! (Меня унес лев!) Die duiwel gaan my dood maak. (Дьявол хочет меня убить!) А‑а‑а!!! — Издав пронзительный вопль, Сакки умолк.
Со стороны речного обрыва явственно донеслись хруст костей и приглушенное низкое урчание — так рычит собака, вцепившись зубами в кусок мяса. У доктора от ужаса мурашки поползли по спине — в нескольких шагах от нее человека пожирали заживо.
— Ну vreet my bene! — звенел в темноте голос, полный смертной муки. — Он ест мои ноги.
Раздался ужасный треск, словно что‑то рвалось. У Робин комок подступил к горлу. Не раздумывая, она выхватила из костра горящую ветку и крикнула:
— За мной! Мы его спасем!
Лишь добежав до обрыва, доктор осознала, что она одна и без оружия.
Она оглянулась. Ни один из мужчин, стоявших у костра, не пошел за ней. Они стояли, сбившись в кучу, сжимая ружья, топоры и ассегаи, но не трогались с места.
— С ним все кончено. — Голос капрала дрогнул. — Слишком поздно.
Робин швырнула горящую ветку вниз, и в свете угасающего пламени пронеслась огромная страшная тень.
Доктор подбежала к костру и выхватила ружье у одного из готтентотов. Взводя курок, она кинулась к берегу и вгляделась в сухое русло. Кто‑то подошел сзади с новым импровизированным факелом.
— Джуба, уйди! — велела Робин.
На Джубе не было ничего, кроме нитки бус вокруг бедер — гладкое черное тело отсвечивало бликами костра. В ответ на приказ вернуться она лишь отчаянно замотала головой. От ужаса она не могла говорить, по круглым щекам катились слезы.
Внизу, на белом песке речного русла, ясно вырисовывалась все та же зловещая тень. Вопли умирающего слились с отвратительным булькающим рыком.
Робин подняла ружье, но медлила, боясь попасть в человека. Огонь вспугнул льва, и хищник поднялся — огромный и черный. В лапах у него болталось жалко корчащееся тело. Застыв на мгновение, зверь метнулся в сторону, подальше от света.
Робин перевела дыхание, тяжелое ружье в руках дрогнуло, но она решительно вскинула подбородок и, придерживая подол длинной ночной рубашки, спустилась по тропе к сухому песчаному руслу. Джуба семенила по пятам, как преданный щенок, тесно прижимаясь сзади и едва не сбивая с ног. Поднятая над головой горящая ветка дрожала у нее в руке, языки пламени развевались, как знамя и испускали густой дым.
— Ты молодец! — подбодрила Робин. — Храбрая девочка!
Спотыкаясь и утопая по щиколотку, они побрели по глубокому белому песку.
Впереди, еле различимая во тьме, двигалась грозная черная тень, оглашая ночь низким глухим ревом.
— Пусти его! — крикнула Робин прерывающимся голосом. — Брось! Брось сейчас же!
В детстве она так же кричала на своего терьера, когда тот не хотел отдавать резиновый мячик.
Из темноты послышался слабый голос Сакки:
— Помогите… ради Бога, помогите! — Но лев упорно тащил его прочь, оставляя на песке мокрый черный след.
Робин устала и задыхалась, от тяжести ружья ныли руки, воздух обжигал горло, страх железным обручем сдавил грудь. Что‑то подсказывало, что зверь будет отступать недолго и в конце концов потеряет терпение.
Инстинкт не обманул. Внезапно лев выступил из темноты в полный рост, размером с шетландского пони. Хищник стоял над искалеченным телом, как кот над мышью, — черная копна гривы вздыбилась и сделала его вдвое больше; глаза горели в свете пламени свирепым золотым огнем.
Лев разинул пасть — громовой рев тяжелой волной ударил по ушам, вызвав физическую боль. Оглушенная невыносимым рыком, Робин отшатнулась вместе с уцепившейся за нее Джубой. Девушка в панике завопила, обмочилась от страха и выронила горящую ветку.
Лев шагнул вперед.
В глазах у Робин потемнело. Она подняла ружье, скорее инстинктивно, чем намеренно, и когда ствол оказался на уровне груди, изо всех сил нажала на спусковой крючок. Темноту разорвала вспышка пламени, на миг осветив льва. Зверь стоял так близко, что длинный ружейный ствол, казалось, уткнулся в огромную косматую морду. Разинутая кровавая пасть с длинными страшными клыками все еще издавала низкие раскатистые звуки, глаза сверкали желтым пламенем. Робин поняла, что кричит, но крик тонул в громовом рыке разъяренного зверя.
Приклад ударил в живот с такой силой, что у Робин перехватило дыхание. Она шагнула назад, но споткнулась о Джубу, которая отчаянно визжала, цепляясь за ее ноги. Робин опрокинулась навзничь — в тот самый миг, когда лев прыгнул.
Если бы не падение, то стремительный удар четырехсот фунтов мяса и костей переломал бы ей ребра и шею. Она потеряла сознание, а очнувшись, ощутила сильную кошачью вонь и огромную тяжесть, которая вдавливала тело в песок. Робин не могла шевельнуться, тяжесть душила ее, по лицу и шее текли струйки обжигающе‑горячей крови.
— Номуса!
Голос Джубы послышался где‑то совсем рядом, но других звуков не было. Осталась лишь невыносимая тяжесть и отвратительная вонь.
Внезапно ощутив приток сил, Робин принялась отчаянно барахтаться, работая руками и ногами, и наконец выбралась из‑под громадного тела. Джуба тотчас же прильнула к ней, обвив руками шею.
Робин успокаивала девушку, как ребенка, гладя по голове и целуя в мокрые разгоряченные щеки.
— Все кончилось. Ну же, все кончилось, — бормотала она, морщась от липкой львиной крови, пропитавшей волосы.
Мужчины, ведомые капралом, боязливо заглядывали вниз с высокого берега, поднимая над головами факелы из горящей травы. В тусклом колеблющемся свете они увидели льва, распластанного у ног Робин. Ружейная пуля ударила его прямо в нос, прошла через мозг и засела в основании шеи. Гигантский зверь умер в полете, не успев свалиться на женщину.
— Лев убит! — дрогнувшим голосом произнесла Робин, и мужчины осторожно спустились на дно высохшей реки, боязливо прижимаясь друг к другу.
— Выстрел настоящего охотника! — восторженно провозгласил капрал. — Дюймом выше, и пуля отскочила бы от черепа, дюймом ниже — не задела бы мозг.
— Сакки, — голос Робин все еще дрожал, — где Сакки?
Несчастный был еще жив, и его на одеяле отнесли в лагерь. Ужасные раны не оставляли готтентоту ни малейшего шанса выжить — рука от запястья до локтя изжевана, кости превратились в кашу; нога оторвана и, по всей видимости, проглочена целиком; таз и позвоночник прокушены насквозь; в разорванной груди шевелился в такт дыханию пупырчато‑розовый край легкого.
Робин хорошо понимала, что любые попытки зашить эти чудовищные разрывы или отпилить раздробленные кости лишь усугубят мучения раненого. Она уложила умирающего у костра, осторожно промокнула ватой зияющие раны и прикрыла тело теплыми накидками из звериных шкур. Успокоив Сакки сверхмощной дозой опия, Робин присела рядом и взяла его за руку.
«Врач должен знать, когда надо оставить пациента в покое и помочь больному умереть достойно», — учил профессор в больнице Сент‑Мэтью. Перед самым рассветом Сакки приоткрыл глаза — зрачки у него были расширены от опийной настойки, — улыбнулся и умер.
