Взяв по связке недовяленной буйволятины, Робин и Джуба вернулись на поле в надежде, что обмен подарками позволит наконец подружиться с туземцами. Однако час проходил за часом, а люди машона все не показывались. Полуденная жара сменилась прохладным вечером, на землю легли тени, и лишь тогда Робин впервые заметила в кустах легкое движение.
— Не двигайся, — предупредила она Джубу.
Наружу медленно вышел человек — хрупкий, сутулый, в потрепанной кожаной юбке. Непонятно было, мужчина это или женщина, а приглядываться Робин не хотела, боясь спугнуть визитера.
Человек робко подкрадывался к ним мелкими шажками и надолго замирал, то и дело приседая на корточки. Хилый, морщинистый и высохший, он походил на распеленутую мумию, которую Робин когда‑то видела в Британском музее.
«Мужчина», — поняла Робин, украдкой взглянув в его сторону. При каждом шажке из‑под юбки выглядывали обвисшие сморщенные гениталии. Шапка густых курчавых волос совсем побелела от старости, глаза под тяжелыми морщинистыми веками слезились, словно иссохшее дряхлое тело выжимало из себя последние капли жидкости.
Робин и Джуба сидели не шелохнувшись и старательно смотрели в сторону. Старик подполз к ним на несколько шагов, и Робин медленно повернула к нему голову. Старик всхлипнул от страха.
Было ясно, что его назначили послом как самого ненужного из племени. Робин вздохнула. Интересно, какими угрозами старика заставили спуститься с вершины холма?
Спокойно и медленно, словно перед ней сидел робкий дикий зверек, Робин протянула старику полоску полусырого буйволиного мяса. Туземец впился в лакомство горящим взором. Джуба, похоже, была права: эти люди кормились лишь скудным урожаем с полей, дикими плодами и корнями, а судя по взгляду истощенного старика, ему не досталось ни кусочка дареного буйвола. Он жадно облизнул беззубый рот, с опаской подкрался ближе и сложил ладони в просительном жесте, скрючив когтистые костлявые пальцы.
— Вот, возьми. — Робин вложила в протянутые руки кусок мяса.
Старик жадно вцепился в него и принялся обсасывать, шумно причмокивая и разминая мясо голыми деснами. Изо рта стекала слюна, глаза снова наполнились слезами, на сей раз явно от удовольствия.
Робин радостно засмеялась. Старик быстро заморгал и вдруг громко закудахтал над куском мяса, так смешно, что расхохоталась даже Джуба. Почти сразу же плотная листва зашелестела, и из зарослей медленно выступило еще несколько темных полуголых фигур.
Робин и Джуба поднялись по крутой извилистой тропинке в селение на холме. Сотня обитателей поселка все до единого высыпали им навстречу, смеясь и хлопая в ладоши. Давешний старик, лопаясь от гордости, вел белую женщину за руку и слабым скрипучим голосом хвастал встречным о своих достижениях. То и дело он останавливался и, шаркая ногами, исполнял короткий ликующий танец.
Матери брали младенцев на руки, чтобы те взглянули на гостей, детишки постарше дотрагивались до ноги Робин и, визжа от собственной храбрости, улепетывали вверх по тропе.
Тропинка следовала складкам холма, проходя между уступами скал и под укрепленными террасами. В удобных местах над тропой высились груды валунов, готовых обрушиться на голову врагу, но на этот раз чужаков ждало пышное гостеприимство. Наверху, в деревне, их мигом окружила толпа поющих и танцующих женщин.
Крытые листьями глинобитные хижины без окон с низкими дверными проемами располагались по кругу. Позади каждой возвышался амбар из того же материала, стоящий на сваях, чтобы уберечь зерно от вредителей. Если не считать нескольких мелких кур, домашних животных в селении не было.
Пространство между жилищами было чисто выметено, да и во всей деревне царили порядок и чистота. Робин окружали красивые сильные людей, стройные и гибкие, разве что, пожалуй, излишне худощавые — рацион их составляли почти исключительно растительные продукты. На живых, сообразительных лицах туземцев сияли искренние дружелюбные улыбки.
«И этих людей Зуга расстреливал, как диких животных», — думала Робин, оглядываясь вокруг.
Гостью усадили в тени на низенькую резную табуретку, а Джуба опустилась рядом на корточки. Старик с важным видом что‑то прошамкал, и одна из молодых девушек, хихикая, поднесла Робин горшок просяного пива. Только после того, как она отпила глоток, толпа затихла и расступилась, пропуская вождя.
На голове у него красовался головной убор из звериного меха, точно такой же, как у предводителя воинов в ущелье на слоновьей дороге. На плечах лежала накидка из шкур леопарда, потрепанных и очень старых на вид, — возможно, символ власти, передававшийся по наследству. Вождь с достоинством опустился на табуретку лицом к Робин. Это был человек средних лет с приятным, добродушным лицом и, вероятно, неглупый — он внимательно следил за знаками, которыми объяснялась Робин, и отвечал ей вполне понятной мимикой и жестами.
Отвечая, откуда она пришла, Робин указала на север и, указывая рукой на солнце, сделала столько кругов, сколько прошло дней. Вождь захотел узнать, кто ее муж и сколько у нее детей. То, что таковых не оказалось вообще, привело в крайнее изумление всю деревню.
Появились новые горшки с пивом. У Робин слегка закружилась голова, щеки порозовели, глаза поблескивали. Джуба, однако, отнеслась к хозяевам свысока.
— У них нет даже коз! — презрительно заметила она.
— Может быть, их похитили ваши храбрые юноши? — язвительно парировала Робин и, приветствуя вождя, подняла горшок с пивом.
Вождь хлопнул в ладоши, подавая знак к общему веселью. Музыканты столь яростно били короткими деревянными колотушками по выдолбленным из стволов барабанам, что пот ручьями струился по черным лицам, а глаза остекленели под гипнотическим воздействием ритма. Вождь сбросил леопардовую накидку и первым пустился в пляс, крутясь и подскакивая под звяканье многочисленных ожерелий и браслетов.
На груди у него красовалась подвеска из слоновой кости, отполированной до белоснежного блеска. Солнце давно село, и блестящая поверхность отражала блики костра. Робин не сразу заметила украшение, прежде прикрытое накидкой, но теперь подпрыгивающий белый диск все чаще привлекал ее внимание.
Форма диска была слишком правильной, и, когда вождь, приблизился к гостье, чтобы выполнить особенно хитроумную фигуру танца, Робин заметила по краям какой‑то сложный орнамент. В следующий миг ее сердце подскочило от волнения — узор оказался не орнаментом, а надписью, причем выполненной латинским шрифтом. К сожалению, вождь, пританцовывая, двинулся к музыкантам, чтобы вдохновить их на новые усилия. Робин рассмотрела странный диск, только когда вождь, выбившись из сил, вернулся за новой порцией пива.
Она ошиблась. Диск был сделан не из слоновой кости, а из фарфора, что и объясняло его белизну и правильную форму. Четкие заглавные буквы складывались в слова:
«ПЕРЕЧНАЯ ПРИПРАВА «ПАТУМ ПЕПЕРИУМ» — УСЛАДА ДЖЕНТЛЬМЕНА».
Робин похолодела от волнения. Отец пришел в ярость, когда выяснилось, что в кладовой их дома в Кингс‑Линне подошли к концу запасы этого деликатеса. Ей, маленькой девочке, пришлось под дождем бежать по деревенской улочке в бакалейную лавку за баночкой приправы.
«Это моя слабость, единственная слабость», — вспомнились Робин слова отца, когда он, довольно улыбаясь, намазывал приправу на поджаренный хлеб. — Без «Услады джентльмена» у меня вряд ли хватило бы сил пересечь Африку».
Мать отправилась в свое последнее злосчастное путешествие с дюжиной ящиков этой «услады» в багаже. Фарфоровая крышечка попала в эту забытую Богом деревню только одним путем.
Робин протянула руку и коснулась подвески, но вождь переменился в лице и отскочил. Пение и барабанный бой внезапно прервались, люди оцепенели от ужаса. Робин поняла, что фарфоровая крышечка — это личный магический амулет, которого ни в коем случае не должна касаться чужая рука.
Попытки умилостивить вождя ни к чему не привели — он поспешно набросил на плечи леопардовую накидку и с суровым видом направился к своей хижине. Праздник был явно испорчен. Туземцы, опустив головы, разбрелись вслед за вождем, и с гостьей остался лишь седой беззубый старец. Взяв Робин за руку, он повел ее к хижине, отведенной для ночлега.
