Лежа на плетеной тростниковой циновке, Робин проворочалась без сна всю ночь. Значит, отец все‑таки проходил здесь! Но что же делать? Если не восстановить добрые отношения с вождем машона, то она ничего не узнает ни об украшении, ни об отце.
Робин не скоро представилась возможность снова встретиться с вождем и загладить свою бестактность. Туземцы сторонились ее, очевидно, надеясь, что она вскоре уйдет, но Робин упрямо оставалась в деревне. Навещал ее один лишь верный старик — визит белой женщины был самым важным событием в его долгой жизни, и ни вождь, ни кто другой не могли омрачить его триумфа.
Подумав, Робин послала вождю щедрый подарок, расставшись с последними бусами сам‑сам и топориком с двусторонним лезвием.
Предводитель туземцев не устоял перед царским подношением и, хотя держался теперь куда сдержаннее, чем прежде, согласился выслушать Робин. Она задавала вопросы на том же языке жестов, словно играя в шарады, а вождь, прежде чем дать ответ, долго советовался со старейшинами.
Ответ был — юг, пять оборотов солнца. Кроме того, племя согласилось дать белой женщине проводника. Вождь обрадовался ее уходу. Подарки пришлись кстати, но кто знает, какие беды принесет столь ужасное святотатство?
Проводником мудрый вождь выбрал седовласого старика, одним махом избавившись от бесполезного рта и опасной гостьи.
* * *
Тонкие ноги проводника не внушали никакого доверия, однако старик не переставал удивлять. Он вооружился длинным копьем, таким же древним и хрупким, как и он сам, а на голову водрузил скатанную циновку и глиняный горшок — всю свою движимую собственность. Подпоясав драную кожаную юбку, он зашагал на юг так проворно, что среди носильщиков поднялся недовольный ропот, и Робин пришлось сдерживать старика.
Проводник не сразу понял, что еще одна его обязанность — учить белую женщину языку. Робин указала на себя, потом на окружающие предметы, отчетливо называя их по‑английски, и вопросительно взглянула на старика. Старческие слезящиеся глаза смотрели непонимающе. Тогда она коснулась своей груди и произнесла имя «Номуса», и старик просиял.
— Каранга, — проскрипел он, хлопая себя по животу. — Каранга!
За новое дело он взялся с таким рвением, что Робин снова пришлось умерить его пыл. Через несколько дней она запомнила десятки глаголов, сотни существительных и научилась складывать простые фразы, приводя Карангу в полный восторг.
Прошло четыре дня, прежде чем выяснилось, что с именем возникло недоразумение. «Каранга» было названием племени. Однако к тому времени весь караван звал проводника Карангой, и тот охотно откликался. От Робин он не отходил ни на шаг, вызывая отвращение и неприкрытую ревность Джубы.
— Он воняет, — поджав губы, заявила она. — Сильно воняет.
Робин пришлось признать, что в словах юной матабеле есть доля правды.
— Ничего, привыкнем, — улыбнулась она.
Было, однако, кое‑что, к чему привычки не вырабатывалось. Это кое‑что высовывалось из‑под юбки старика всякий раз, едва тот опускался на корточки, принимая излюбленную позу отдыха. Рискуя вызвать гнев брата, Робин вышла из положения, выдав Каранге пару шерстяных кальсон Зуги. Счастье и гордость старика трудно было описать. Штаны болтались на его тощих ногах, как на вешалке, но он вышагивал с важным видом, словно павлин.
Все поселения, которые попадались на пути, Каранга старательно обходил стороной, хоть и уверял Робин, что они принадлежат его племени. Жители укрепленных деревень, похоже, не общались и не торговали между собой, замкнувшись во враждебной подозрительности.
К тому времени Робин достаточно овладела языком, чтобы расспросить проводника о великом колдуне, от которого вождь получил волшебный талисман. Рассказ Каранги взволновал ее и наполнил радостными предчувствиями.
— Много дождей назад — старый Каранга не знает, сколько именно, он слишком стар, чтобы обращать внимание на такие мелочи, однако не очень давно — из леса вышел очень странный человек, у которого была в точности такая же светлая кожа, но волосы и борода цвета пламени… — Старик указал на лагерный костер. — Все сразу поняли, что он великий колдун, потому что в день его прибытия долгую засуху прервал страшный ливень с громом и молнией и реки наполнились водой впервые за много лет. Бледнолицый колдун творил и другие невероятные чудеса: превратился сначала в льва, потом в орла, поднял мертвого из могилы и вызвал молнию мановением руки…
Робин усмехнулась.
— Кто‑нибудь говорил с ним? — спросила она.
— Мы очень боялись, — признался Каранга, театрально трясясь от ужаса, — но я сам видел, как белый колдун в обличье орла пролетал над деревней и уронил с неба талисман.
Для наглядности проводник замахал тощими руками, как крыльями.
Робин решила, что острый запах анчоусов привлек птицу к пустой банке, но предмет оказался несъедобным, и птица бросила его, по случайности пролетая над деревней Каранги.
— Колдун побыл у нас недолго, — продолжал старик, — и отправился дальше на юг. Мы слышали, что он идет очень быстро, наверное, в обличье льва. Вести о его чудесах передавались от деревни к деревне на языке барабанов. По пути он излечивал смертельно больных, а потом шел в священное место, где обитают духи каранга и кричал на них. Все, кто слышал эти ужасные слова, валились на землю от страха. Он убил великую жрицу мертвых, всесильную умлимо, в ее собственном святилище. Убил, а потом сжег все священные реликвии. Колдун наводил ужас на всю страну, как кровожадный лев, которым он, конечно, и был, а потом поселился на Железной горе — Таба‑Симби, где до сих пор творит чудеса. Толпы людей приходят к нему из всех деревень с зерном и другими дарами.
— Значит, он все еще там?! — воскликнула Робин.
Старый Каранга закатил слезящиеся глаза и развел руками: «Кто возьмется предсказать приход и уход великих колдунов?»
Путь оказался не столь прямым, как надеялась Робин. По мере удаления от родной деревни уверенность Каранги убывала вместе с его познаниями о том, где находится страшная Железная гора.
Каждое утро он доверительно сообщал Робин, что сегодня они обязательно достигнут места назначения, а по вечерам, когда разбивали лагерь, клятвенно обещал, что уж завтра‑то это произойдет непременно. Он не раз указывал на скалистые холмики: «Вот Железная гора!» — но всякий раз путешественников встречал град летящих камней и копий.
— Я ошибся, — виновато бормотал Каранга, — иногда мои глаза застилает тьма, даже под полуденным солнцем.
— Ты правда видел ту гору? — сурово прищурилась Робин, теряя терпение.
В крайнем замешательстве Каранга опустил седую голову и принялся усердно ковырять костлявым пальцем в носу.
— Нет, я сам на ней не бывал, но один человек, который говорил с тем, кто сам…
Выйдя из себя, Робин чертыхнулась по‑английски.
Старик понял если не слова, то тон, каким они были сказаны, и так расстроился, что Робин невольно пожалела его и благосклонно разрешила нести бутыль с водой и мешок с провизией. Воспрянув духом, проводник преисполнился благодарности.
Робин сгорала от нетерпения. Она не знала, насколько опережает брата и его охотников. Возможно, Зуга уже вернулся в лагерь и нашел записку, а может, до сих пор, ни о чем не подозревая, охотится на слонов в сотне миль отсюда.
Гнев на брата пробудил чувство соперничества. Робин многое сумела сделать сама, и ей не хотелось, чтобы Зуга явился на готовенькое в миг желанного воссоединения с отцом. Она догадывалась, как эта история будет изложена в дневнике Зуги, а затем и в книге, которая выйдет в Лондоне. Героический майор Баллантайн ни за что не упустит возможности приписать все заслуги себе.
Когда‑то Робин Баллантайн искренне полагала, что слава и почести ничего для нее не значат и она охотно уступит их брату, получив в награду объятия отца и удовольствовавшись сознанием своей помощи страдающим народам Африки. Теперь же, объявляя один за другим двойные переходы и гоня измученных носильщиков форсированным маршем, она стремилась как можно больше оторваться от брата, где бы он ни находился.
