— Я пришел с севера, — нарушил молчание Зуга. — Люди зовут меня Бакела.
— Твой отец убил ту, что была до меня, — произнесла женщина.
Точеные губы едва шевелились, но сила и глубина голоса свидетельствовали о навыках опытного чревовещателя. Казалось, умолкшие звуки еще долго висели в воздухе, и майор понял, кто говорил с ним голосами ребенка и девушки, воина и дикого зверя.
— Он был болен, — ответил Зуга.
Он не стал спрашивать, откуда жрице известно, чей он сын, однако понял, что Умлимо — наследственная должность. Титул верховной жрицы передается от матери к дочери из поколения в поколение, и эта великолепная женщина — нынешняя его носительница.
— Болезнь в крови лишила отца рассудка. Он не ведал, что творит, — объяснил Зуга.
— Так говорило пророчество.
Звуки голоса жрицы отразились от стен пещеры и угасли; на долгие минуты наступила тишина. Женщина не шелохнулась.
— Вот это… — наконец произнес майор, указывая на покрытые пылью останки, — кто они, что с ними случилось?
— Народ розви, — ответила женщина, — они умерли от огня и дыма.
— Кто принес огонь?
— Черный бык с юга — ангони.
Зуга молчал, представляя себе страшные картины — толпы людей бегут как дичь перед загонщиками, пробираясь в убежище, в святое место; женщины прижимают к груди младенцев, оглядываясь туда, где колышутся кисточки на кожаных щитах воинов‑амадода и высокие перья их головных уборов; беглецы лежат в темноте и прислушиваются к стуку топоров и крикам осаждающих, которые рубят деревья и сваливают их у входа в пещеру. Потом треск пламени, удушливые клубы дыма, вопли умирающих, а снаружи, по ту сторону деревянной баррикады, превратившейся в стену огня и дыма, — крики и смех вражеских воинов.
— Пророчество говорило и об этом, — произнесла Умлимо и снова замолчала.
В тишине раздался еле слышный шелест, словно сухой лист прошуршал по черепице крыши. Зуга обернулся.
Из темной глубины пещеры вытекало что‑то черное, похожее на ручеек крови. Медленно приближаясь, оно отражало свет костра множеством мелких искорок. У Зуги мурашки побежали по коже. Раздувая ноздри, он глубоко вдохнул тот же сладковатый мышиный запах, который ощущал и раньше, но только сейчас узнал.
Это был запах змеи.
Майор застыл от ужаса. Змея была толщиной с руку и такая длинная, что хвост ее терялся в дальних закоулках пещеры. Между тем голова чудища скользнула в круг оранжевого света. Чешуя блестела, как цветное стекло, глаза, лишенные век, смотрели на гостя немигающим взглядом. Безгубый рот раскрылся в зловещей улыбке, и из него, подрагивая, выглянул черный шелковистый язык, впитывая запах человека.
— Боже милостивый! — хрипло прошептал майор, опуская руку на рукоять охотничьего ножа, висящего у пояса.
Умлимо по‑прежнему не шевелилась.
Страшная голова оторвалась от камня и опустилась в чашу с молоком.
Мамба, черная мамба, самая ядовитая из змей! От ее укуса умирают быстро, но в таких муках, которые страшнее всех кошмаров. Зуга понятия не имел, что мамба способна вырасти до таких размеров. Змея пила молоко, а часть ее длинного тела все еще скрывалась в сумраке пещеры.
Внезапно чудовищная рептилия подняла голову, повернулась к Умлимо и заструилась вперед. По сверкающему телу пробегали мелкие волны, заканчиваясь у широкой приплюснутой головы. Трепещущим черным языком мамба коснулась обнаженного колена женщины. Казалось, она, словно слепец тростью, нащупывает себе путь вдоль бедра. Слегка лизнув набухшие половые губы, змея приподнялась над животом, над грудями, облизывая по пути гладкую маслянистую кожу, затем обвилась вокруг шеи, скользнула вниз и наконец остановилась, вытянув голову вперед и слегка покачиваясь. Холодный неподвижный взгляд снова остановился на пришельце.
Зуга облизнул пересохшие губы и выпустил рукоять ножа.
— Я пришел искать мудрости, — хрипло сказал он.
— Я знаю, чего ты ищешь, — ответила Умлимо. — Но ты найдешь больше, чем ищешь.
— Кто меня поведет?
— Иди за маленьким искателем сладостей в кронах деревьев.
— Не понимаю, — нахмурился Зуга, не сводя глаз с огромной змеи.
Умлимо не ответила, очевидно, предлагая ему самому поразмыслить над ее словами, однако в голову ничего не приходило. Тем временем у Зуги возник еще один вопрос, но тут в темноте послышался шелковистый шорох. Майор испуганно привскочил: мимо него скользнула еще одна змея.
Еще одна мамба, гораздо меньше первой, не толще большого пальца, а длиной в человеческий рост, подняв прямую, как стрела, переднюю часть тела, продвигалась на хвосте к стоящей на коленях женщине с причудливым живым ожерельем.
Женщина не шелохнулась, и змея остановилась возле нее, слегка покачиваясь из стороны в сторону и постепенно опускаясь, пока не коснулась языком трепещущего черного языка огромной мамбы, обвившей шею жрицы. Змея поменьше снова скользнула вперед, виток за витком обвиваясь вокруг тела первой змеи — так матрос обматывает шкот вокруг мачты. При каждом обороте виднелся пульсирующий белый живот, покрытый узкими чешуйками.
Ни женщина, ни гигантская мамба не шевелились, устремив неподвижные глаза на бледное зачарованное лицо гостя. Тонкое светлое тело второй змеи начало колебаться, ритмично и чувственно, то разжимая, то сжимая кольца вокруг толстого тела первой. До Зуги наконец дошло, что это самец и самка.
На брюхе самца на расстоянии двух третей длины находились удлиненные щитки, прикрывавшие генитальный карман. По мере того как возбуждение самца нарастало, они раздвинулись, и наружу показался пенис, цветом и формой похожий на цветок ночного кактуса, — бледно‑сиреневый колокольчик, сияющий влажным шелковым блеском.
Самец настойчиво ласкал огромное темное тело, и наконец его усилия были вознаграждены. Самка пошевелилась, толстый белый живот, уступая, стал мягко пульсировать, щитки раскрылись. По телу самца пробежала дрожь, он вытянулся, белые чешуйчатые животы прижались друг к другу, и набухший сиреневый цветок проник в тело подруги. Самка широко разинула пасть, показывая ярко‑желтую глотку. На острых костяных иглах клыков дрожали перламутровые капельки яда. Большая мамба издала длинный свистящий звук — не то наслаждения, не то боли.
Майор смотрел как зачарованный, рубашка на нем взмокла. Капли пота стекали с висков на бороду. Необычайное ухаживание и совокупление длились всего несколько минут, на протяжении которых ни гость, ни жрица не шелохнулись. Наконец Умлимо нарушила молчание:
— Белый орел ринулся на каменных соколов и поверг их на землю. — Она сделала паузу. — Орел вновь поднимет их, и они улетят далеко.
Зуга подался вперед, стараясь не упустить ни слова.
— До их возвращения не будет мира в королевствах Мамбо и Мономотапа, ибо белый орел будет сражаться с черным быком, пока соколы из камня не вернутся в родное гнездо.
Тем временем сплетенные в соитии тела продолжали ритмично сокращаться в медленных судорогах, придавая словам жрицы непристойный и зловещий оттенок.
— Поколение за поколением будет длиться война, орленок будет сражаться с теленком, белый с черным и черный с черным, пока не вернутся соколы. Пока не вернутся соколы.
Умлимо сняла с шеи гирлянду сплетенных змей и осторожно положила их на каменный пол пещеры, затем легко, одним движением, поднялась на ноги. На маслянистой шелковой коже сверкнули блики костра.
— Когда соколы вернутся, — жрица торжественно воздела руки, и вслед за ними приподнялись круглые груди, — когда соколы вернутся, на этой земле снова станут править Мамбо розви и Мономотапа каранга! — Она уронила руки. — Так говорит пророчество.
Неслышной скользящей походкой Умлимо двинулась прочь от костра по неровному каменному полу. Узкая спина оставалась прямой, обнаженные бедра грациозно покачивались в такт шагам.
— Стой, погоди! — спохватился Зуга.
Он вскочил на ноги и бросился следом, но величественный женский силуэт уже растаял в темном коридоре.
Огромная мамба‑самка рассерженно зашипела, словно пар в кипящем чайнике, и упруго взвилась в воздух, опираясь на хвост. Страшная голова покачивалась на уровне лица Зуги. Масляно‑желтая пасть распахнулась, на шее сердито встопорщился гребень из сверкающих чешуек.
