Окружающая местность радовала глаз, хотя по мере продвижения на юго‑запад по постепенно снижающемуся плоскогорью жара нарастала. Стояли последние дни долгого сухого сезона, увядшие травы золотились цветом спелой пшеницы, а деревья окрасились сотней разных оттенков, от красного и фиолетового до нежно‑абрикосового. Многие совсем скинули листву и вздымали к небу старчески искривленные голые ветви, словно вымаливая милосердный дождь.
Величественные нагромождения серебристых кучевых облаков стали теперь пурпурными и свинцово‑серыми, каждый день угрожая пролиться тропическим ливнем. Издали доносились чуть слышные раскаты грома, а по вечерам низко над горизонтом мелькали молнии, словно далеко на востоке сошлись в битве могучие воинства.
Стада крупной дичи стягивались к самым глубоким речным руслам и еще не иссякшим родникам, и численность диких животных поражала воображение. В одном из стад Зуга насчитал тридцать два жирафа, от матерого самца, почти черного от старости, чья голова поднималась над верхушками деревьев, до светло‑бежевых пятнистых детенышей с непропорционально длинными ногами, скакавших прочь характерным, враскачку, галопом, задирая длинные хвосты с кисточками на конце.
На открытых местах встречались целые семейства носорогов. Самки подгоняли детенышей, толкая их в бок мордой, над которой торчал тонкий изящный рог. Тысячные стада капских буйволов сплошной черной массой текли по лесным прогалинам, облака светлой пыли вздымались к небу, словно пар от вулканической лавы.
Хватало тут и слонов — не было ни дня, чтобы охотники не наткнулись на свежий след. Через лес проходили настоящие дороги, слоны валили высокие деревья или, оставляя стоять, сдирали всю кору, и голые стволы истекали свежим соком. Земля была усыпана изжеванными ветками и пучками свежих, только начинающих вянуть листьев; огромные кучи волокнистого помета вздымались, как башни, — в них азартно рылись бабуины и упитанные коричневые фазаны в поисках полупереваренных орехов и других лакомых кусочков.
Ян Черут поднял голову от следа и задумчиво произнес:
— Большой самец, тяжело ступает на передние ноги. Клыки первый сорт, клянусь невинностью моей сестры.
Зуга не мог устоять перед соблазном.
— Ставка проспорена много лет назад, — вздыхал он, — но, пожалуй, придется рискнуть.
Вечером, отпилив бивни и спрятав в тайник, охотники забирали с собой в лагерь лишь огромное кровоточащее сердце. Оруженосцы несли на шесте кусок сырого мяса весом в сорок фунтов — пиршество для всего отряда. Из‑за охоты экспедиция продвигалась медленно и не всегда по прямой, однако Зуга день за днем замечал на пути все новые ориентиры, указанные отцом.
Понимая, что цель близка, Зуга отказался преследовать трех больших слонов, что глубоко разочаровало Яна Черута.
— Никогда не бросай хорошего слона и охочую бабенку, — печально бормотал он, — кто знает, когда они попадутся в следующий раз.
Он не знал, чего ищет майор, и был немало озадачен. Зуга частенько ловил на себе испытующий взгляд живых узких глаз, однако готтентот дипломатично избегал прямых вопросов и в ответ на приказ майора бросить свежий след ограничился ворчанием.
Зато теперь заартачились носильщики. Возможно, старый Каранга упоминал об ужасной Умлимо у лагерного костра, а может быть, эти легенды давно передавались из уст в уста, хотя почти все нанятые туземцы были родом из долины Замбези, расположенной в сотнях миль к северу. Зуга достаточно изучил Африку и больше не удивлялся непостижимым, почти телепатическим, познаниям аборигенов о дальних местах и событиях. Как бы то ни было, впервые за много месяцев носильщики начали жаловаться на усталость и колючки в ногах.
Майор разгневался, подумывая о том, чтобы освежить в их памяти свое прозвище Бакела, то есть «кулак», однако понимал, что нежелание туземцев приближаться к гряде голых холмов на горизонте лишний раз подтверждает, что экспедиция идет по горячему следу.
Ночью он присел с сержантом в сторонке и стал объяснять, что к чему. Морщинистое желтое лицо болезненно исказилось.
— Nie wat! Ik lol nie met daai goed nie! — В суеверном ужасе маленький готтентот невольно перешел на голландский жаргон. — Ни за что! В такие дела я не лезу, — повторил он, спохватившись, по‑английски.
Зуга насмешливо улыбнулся ему через пламя костра.
— Не узнаю тебя, Ян Черут. Ты же с голой задницей бежишь на раненого слона и отгоняешь его шляпой.
— Слоны — другое дело, — мрачно возразил Ян Черут, — а вот колдовство… — Внезапно он приободрился и весело прищурился, как озорной гном. — Все равно кто‑то должен остаться с носильщиками, а то они растащат все добро и сбегут домой.
Зуга оставил людей в лагере у маленькой мутноватой лужи в часе ходьбы от ближайшего гранитного холма. Рано утром, когда на земле еще лежали длинные тени, а трава не высохла от росы, он наполнил водой эмалированную флягу, смочив ее толстую войлочную обшивку, подвесил на пояс полный кисет с порохом, мешок с провизией и зашагал вперед с тяжелым слоновым ружьем на плече.
Впереди высились купола из жемчужно‑серого гранита, гладкие, как колено, полностью лишенные растительности. Майор с замирающим сердцем взбирался по редколесью, размышляя о предстоящей задаче.
С каждым шагом холмы, казалось, поднимались все выше, ущелья между ними становились глубже и опаснее, колючий кустарник забивал расселины все плотнее. По этим непроходимым местам можно было блуждать месяцами, у отца хотя бы был проводник… Однако в конце концов все оказалась настолько просто, что Зуга разозлился на себя за несообразительность.
«Даже Мзиликази, кровавый тиран, шлет ей свои дары», — писал отец в дневнике.
Глазам внезапно открылась ровная вытоптанная дорога, на которой могли свободно разойтись два человека. Путь уверенно устремлялся с запада в лабиринт гладких гранитных холмов. Несомненно, именно здесь проходили посланцы короля матабеле.
Поднявшись на первый пологий склон, дорога неожиданно углубилась в ущелье между скалами и, сузившись, запетляла среди огромных гранитных валунов. По сторонам рос густой кустарник: колючие ветви тесно сплелись над дорогой, образуя полутемный туннель, по которому приходилось пробираться пригнувшись.
Ущелье было таким глубоким, что на его дно не проникали лучи солнца, но от нагретых гранитных стен шел жар, как от открытой печи. Зуга взмок, пот холодными каплями щекотал бока. Кустарник постепенно стал реже, ущелье сузилось, сжатое сходящимися скальными стенами. В этих воротах, созданных самой природой, горстка воинов с копьями могла бы сдерживать целый полк. Высоко над головой, на уступе скалы, виднелась небольшая крытая листьями сторожевая хижина, в неподвижный знойный воздух отвесно подымался голубой дымок сигнального костра, однако никаких признаков часового не наблюдалось.
Майор оперся на ружье и перевел дух, украдкой осматривая утесы в поисках врагов, готовых осыпать незваного гостя градом камней. В раскаленном ущелье царила тишина, не слышалось ни пения птиц, ни стрекотания насекомых, и это подавляло сильнее, чем невыносимая жара. Зуга запрокинул голову и громко крикнул вверх, в сторону сторожевой хижины. Эхо запрыгало по скалам, затем стихло до смущенного шепота и сменилось той же зловещей тишиной. «Последним белым человеком, прошедшим по этой дороге, был «Меч Господень» собственной персоной, и шел он далеко не с добрыми намерениями», — с горечью подумал Зуга. Едва ли того, кто следует за ним, встретят как героя.
Майор закинул ружье за плечо и двинулся к гранитным воротам. Что бы ни поджидало за ними, оставалось лишь идти вперед. Узкий проход был выстлан хрустящим серым песком с крупинками слюды, которые сверкали, как алмазы, даже в сумраке. Коридор плавно изгибался, не позволяя видеть ни входа, ни того, что впереди. Зуге захотелось ускорить шаг: место чересчур походило на западню, и он сдерживался, чтобы походкой не выдать страха и нерешительности.
За поворотом гранитные стены широко раздвигались. С одной стороны по гранитному утесу струился небольшой ручеек, с тихим журчанием вливался в естественный каменный бассейн и, переполняя его, бежал дальше. Зуга вышел из каменного прохода и огляделся. Перед ним расстилалась уютная долина в полмили шириной и примерно вдвое длиннее. Берега ручья поросли свежей зеленой травой.
