— Так как же, Соня… — тихо говорил Вадим, растеряв ту решимость, с которой, сидя за свадебным столом, собирался потребовать у Сони окончательного ответа.
Мягкие белые звездочки садились на Сонин пуховой платок, на мех воротника. Вот одна попала на ресницу и тут же растаяла.
— Я хочу сказать… как с нашей свадьбой… Будет она? — набравшись храбрости, продолжал Вадим. И, с трудом выговорив эти слова, напряженно ждал ответа.
«Нет». Сейчас скажет «нет», — почему-то казалось ему.
— Будет, — просто и не раздумывая, ответила Соня.
Отчего-то Вадим сегодня казался ей особенно дорогим. Она уверена была, что любит его, всегда будет любить. И почему это раньше казалось, что она полюбит кого-то другого? Нет, никого! Он очень славный, ее Вадим. И он так любит ее! Они будут счастливы, как Вера с Костей.
На сердце у Сони — теплота и покой. Вот и осуществились ее мечты, и кончилось это непрестанное, тревожное ожидание любви. Она станет женой Вадима. Все очень, очень хорошо, хотя и немного просто, буднично. Буднично?..
И вдруг умиротворенность, минуту назад царившая в сердце Сони, сменяется грустью. Где-то в глубине души возникает что-то тяжелое, нехорошее, похожее на протест. «Не любишь, не любишь, не любишь…» — слышится Соне, и наперекор этому внутреннему голосу она вслух говорит:
— Люблю! Я тебя люблю, Вадим. Хочешь, поженимся в новый год?
Так решительно она отрезала себе все пути к отступлению.
— Хочу, — говорит Вадим, заглядывая ей в лицо сияющими глазами.
— А жить где?
— Я найду комнату, — обещает Вадим. — Я все сделаю…
Они идут, не раздумывая, куда и зачем, сворачивают на какую-то улицу и оказываются на ней совсем одни — здесь нет даже дворников. И вдруг Вадим узнает ее — это та самая улица, которая в день приезда привлекла его яркими красками заката там, вдалеке. Вадиму хочется рассказать Соне, как он шел тогда навстречу расцвеченному небу и думал о ней, но трудно передать словами и то, что он видел тогда, и то, что чувствовал.
Да и зачем вспоминать! Тогда он был одинок и полон сомнений, а сейчас… О, сейчас он счастливее всех на свете. Соня, его милая, родная Соня — с ним. На всю жизнь.
— Вадим, куда мы идем? — спрашивает Соня.
— Не знаю. Все равно, — отзывается он, крепко обнимая сильной рукой ее худенькие плечи.
Окна домов темны. Город еще спит, набираясь сил для нового дня. На дорогу, на крыши домов, на заиндевевшие деревья, на Соню и Вадима все падают и падают мягкие пушистые снежинки.
«Сегодня ни за что не уступлю!» — думала Надя Королева, стараясь побороть свою робость и настроиться на боевой лад. Ах, если бы не эта ошибка…
Опытная и добросовестная пирометристка, она забыла однажды проверить заряд аккумулятора у прибора для замера температуры расплавленной стали. Показания прибора оказались неверными. Зуев на глаз определил, что пора разливать, а Надя твердила, что нет. Позвали мастера. Петр Антонович велел разливать. Все детали вышли годными, и этот эпизод давно забыли бы, если бы не Зуев.
Дня не проходило, чтобы он не упрекнул Надю за ее ошибку. «Опять у тебя прибор барахлит, — раздраженно говорил он ей, если показания были не такими, как ему хотелось. — Давай сам запишу в журнал». И он записывал ту температуру, какая была ему нужна.
Это было незаконно. Надя сама должна контролировать температуру стали при разливке, а не доверять бригадирскому глазу, хотя бы и очень опытному. Но Зуев подавлял ее своей грубостью и постоянным напоминанием о ее ошибке, и Надя тушевалась и уступала.
Она уже начала привыкать к этим постоянным упрекам и к своему зависимому от Зуева положению. Да и забот у Нади полно: двое детей, младший, трехлетний сынишка, часто болеет. Муж вообще советует ей бросить работу — детям нужен уход. Но Надя не решается. Работа у нее все-таки не тяжелая и хорошо оплачивается, а на одну зарплату жить будет трудновато.
В последнее время Зуев чаще обычного кричал Наде: «Опять у тебя прибор барахлит!» Он разливал сталь независимо от показания прибора и сам же делал в журнале записи. Надя несколько раз проверяла свой прибор и видела, что Зуев разливает металл при более низкой температуре, чем полагается по технологическому режиму, но едва она начинала спорить, он грубо ее обрывал и делал по-своему. И с каждым днем Надя чувствовала себя все более виноватой — не в той ошибке, на которой теперь играл Зуев, а в том, что покрывает его.
Может, он думал, что она всегда будет его бояться? Ничего подобного! Пусть ее уволят, а самовольничать бригадиру она больше не позволит.
Надя тщательно осмотрела прибор, проверила все контакты, зарядку аккумулятора и, вся напрягшись от ожидания, готовилась дать Зуеву решительный отпор.
Зуев вводил присадки. Он бросал в сталь кусочки графита, кремния, марганца. В последнюю очередь добавил алюминий. Горячие опоки были вынуты из печи, Вадим с Андреем уже стояли с ковшами, готовясь разливать сталь.
Надя, волнуясь и стараясь взять себя в руки, чтобы не ошибиться, стала определять прибором температуру.
— Брось ты, — сказал Зуев, — и без твоей бирюльки обойдусь.
— Не мешайте, Михаил Степанович, — оборвала его Надя. Зуев отошел.
— Тысяча семьсот пятнадцать градусов, — сказал он и обратился к заливщикам. — Готовы?
— Готовы, — кивнул Вадим.
— Давай, подходи.
Но в это время Надя закончила замер и, в упор глядя на Зуева, проговорила:
— Тысяча шестьсот девяносто. Разливать нельзя.
— Не ври! — крикнул Зуев.
— Я не вру. Это вы всех обманываете. Разливаете холодный металл, а мне велите молчать. Не буду я больше молчать! И прибор у меня правильный, точно показывает.
— Так вот почему шел брак, — сообразив, в чем дело, тихо проговорил Андрей. — Ты что же это, Михаил Степанович?
— Значит, Петр Антонович правильно угадал, — мрачно сказал Вадим. — Холодный металл лили.
— Не ваше дело! — крикнул Зуев.
— Нет, наше!
— Она не умеет замерять, а я виноват? — начал оправдываться Зуев. — Это не первый раз, вечно у нее прибор врет.
— Неправда! — крикнула Надя. — Прибор в порядке. Я запишу в журнал, как есть.
— Я сам запишу! — и Зуев направился к столу.
— Нет, что хотите, Михаил Степанович, а я тоже за это отвечаю. Журнал я вам не дам.
— Неси ковш, Вадим, будем заливать, — распорядился Зуев, оставив пирометристку в покое.
Теперь уже медлить нельзя было: с каждой минутой присадки выгорали, и качество металла понижалось. Поэтому Вадим с Андреем молча подчинились Зуеву. Разливая сталь, оба следили за тем, как скоро она застывает на поверхности форм. Вадим едва успевал досчитать до пяти или до семи, как сталь уже застывала. А Петр Антонович сказал, что это должно происходить через восемнадцать — двадцать секунд. Выходит, Надя права. И Нилов был прав.
К концу разливки пришел Минаев. Он дождался, пока Зуев в последний раз наполнил металлом ковш, и сказал ему:
— Придется калить по-прежнему, семь часов. Игнатов проверил и считает, что брак получается из-за недостаточной прокалки.
— Не так это, Иван Васильевич, — вмешалась Надя. — Я тоже виновата. Но я не буду молчать. Михаил Степанович льет холодный металл.
Подошли, закончив заливку, Вадим и Андрей.
— Брак вовсе не из-за прокалки, — сказал Андрей.
— Зуев… — начал было Вадим, но бригадир перебил его:
— Что вы все расстроились? Спишут брак. Дело-то новое, непроверенное.
— Спишут? — переспросил Вадим со сдержанной яростью. — Нет, ты что сказал? Спишут?!
— Да ну тебя, отстань, чего ты взбесился!
Только Карасик, обрадовавшись неожиданному отдыху, сидел в стороне на куче лома и бесстрастно глядел на спорящих.
— Пошли ко мне, разберемся, — сказал Минаев.
В кабинете Минаева Зуев попытался было разыграть невинно оскорбленного:
— Наговорить напраслину каждый может…
Но Минаев оборвал его:
— Сядь пока, помолчи и послушай, что другие скажут. Так что случилось?
Надя вдруг заплакала.
— Конечно… я сама… виновата, — сквозь слезы говорила она.
Минаев налил ей воды. Кое-как успокоившись, Надя рассказала обо всем: о том, как она ошиблась, и как Зуев использовал это, и как она малодушно подчинялась ему. Вадим рассказал об Игнатове — как тот, ничего не проверив и никого не выслушав, сделал свои выводы; и о беседе с Петром Антоновичем, и о своих с Андреем наблюдениях.
Минаев слушал молча и хмурился.
— Так что же, правда все это? — спросил он, глядя на Зуева, когда Вадим умолк.
Зуев чуть помедлил, размышляя. Улики были неопровержимы, и он решил покаяться.
— Правда, Иван Васильевич, — вздохнув, сказал он. — Думал побольше отливок сделать, вот и стал быстрее готовить металл. За брак, вы сказали, не будут высчитывать, я и решил ребятам дать подзаработать. Ну, и себе, конечно. Тем более, что дело новое, так и так должен был брак идти.
