«8640».
Он смотрит на надпись и исчезает в другой комнате. Потом появляется, на руках у него перчатки. Он держит мой рюкзак, который выглядит как древняя реликвия, как артефакт из иной жизни.
— Держи, — говорит охранник и сует мне рюкзак. — Тут вся твоя жизнь, точно? — У него на лице появляется полунасмешливое выражение. — Та еще жизнь!
Я смотрю на рюкзак. Что будет, если его расстегнуть? Вдруг оттуда появится Рэй и наведет на меня свою пушку? Или мама? А может быть, отец. Может, Крошка с Чико. Или солнце Гватемалы и гамак у нас в патио. А может, умирающий дон Фели, который прижимает руку к окровавленной шее.
Все хорошее, что у меня было. И все плохое.
Я киваю и хватаю рюкзак — со всей моей жизнью. Так и есть.
Охранник ведет меня в другую часть здания, в кабинет, где я никогда раньше не был. Там меня ждет адвокат, и с ней еще одна женщина.
Здравствуй, Пульга, — говорит адвокат.
Вторая женщина, похоже, нервничает. Она кажется мне знакомой. В ее глазах стоят слезы.
— Ты меня помнишь? — спрашивает она.
Мне нужно время, чтобы погрузиться в далекое прошлое и вспомнить это лицо, которое теперь смотрит на меня в реальной жизни, а не со страниц фотоальбома. Но это она — сестра моего отца. Моя mua. Слезы бегут по ее щекам, но мое сердце и мысли оцепенели. Я ничего не чувствую, даже когда подмечаю в ее лице те же черты, что и у отца, знакомого мне лишь по фотоснимкам.
Я киваю, и она бросается ко мне, крепко обнимает. Но я так ничего и не чувствую, только боль оттого, что она слишком сильно прижимается к моей прогнившей груди. Мне не хочется, чтобы гниль перекинулась и на тетю тоже, поэтому я отстраняюсь.
— Ты поживешь у меня, пока мы будем ждать суда по твоему делу. Тебе незачем больше тут находиться, понимаешь?
Я киваю, а тетя снова и снова благодарит адвоката, которая тоже кивает, обещает мне сделать все, что в ее силах, но для меня все это пустые слова.
Мы выходим из здания, и я вдруг вспоминаю Нене. Я представляю, как он ждет, когда я вернусь из душа, как будет ждать меня вечером и на следующее утро. Думаю о том, что он голоден, потому что я уже не подкармливаю его. Сердце в груди слабо екает. Мы выходим на улицу, и глазам сразу делается больно от яркого света. Когда мы садимся в машину, mua спрашивает, все ли со мной нормально.
Я киваю и говорю:
— Да, спасибо. — Голос у меня какой-то чужой, холодный, каку робота, и бесчувственный.
Я сижу, уставившись через окно машины на здание, которое ломает тех, кого там держат, перемалывая последние оставшиеся в нас проявления человечности, превращая их в ничто.
Потом, на стоянке, тетя говорит по телефону. Отсюда мне по-прежнему видна ограда вокруг центра, в котором я провел неизвестно сколько времени. Я слышу, как тетя произносит мамино имя, и чувствую, что сердце опять слегка сжимается. А потом слышу, как она говорит:
— Да, он со мной. Я сейчас смотрю на него, Консуэло. Он прямо тут! С ним все нормально, честное слово. Да, он здесь! Да, живой!
Она подносит телефон к моему уху, потому что я не могу заставить себя его взять. И впервые за целую вечность я слышу мамин голос:
— Пульга, Пульга, hijo… сынок… Все в порядке. Я все понимаю. Я не сержусь. Те quiero… Я люблю тебя! Ты слышишь меня? Те quiero! Dios mio, ты живой! И Крошка тоже! Ay, gracias a Dios! Слава Богу!
Она плачет. Ее голос доносится как будто из другой вселенной. Я чувствую, как далеко мы друг от друга. Дальше, чем когда бы то ни было.
— Скажи что-нибудь, сынок. Рог favor, hijito… Пожалуйста, сыночек…
Я вцепляюсь в трубку и не знаю, что сказать. И вообще не понимаю, что должен делать. Просто сижу, слушаю ее голос, ее плач, то, как она опять и опять произносит мое имя, как будто пытается напомнить мне, кто я такой. Но я не знаю, что нужно говорить и что чувствовать. Я смотрю на сестру отца, вижу ее огромные испуганные глаза и отворачиваюсь.
Тетя берет у меня трубку. Мне слышно, как она заверяет маму, что я здесь, просто нахожусь в каком-то шоке. И что мы скоро снова ей позвоним. Телефон еще раз оказывается у моего уха, и мама снова и снова говорит, что любит меня, пока mua не убирает его.
Я пытаюсь вспомнить, как это — любить. И как почувствовать себя настоящим.
Машина трогается, кондиционер начинает гонять по салону холодный воздух. Мы выезжаем с парковки и катим прочь.
И тут до меня доходит: все эти дни отчаяния и нечеловеческого напряжения, борьбы и безостановочного движения, все эти ночи, полные слез, страха, голода и бесчувствия, все эти жертвы и смерти были на самом деле. Все это действительно произошло со мной. С нами. Со всеми ребятами, сидящими в клетках.
Так оно и было.
И наконец закончилось. Наконец я могу оставить все это в прошлом.
Тогда-то я и чувствую его — мое сердце.
Оно взрывается.
Я столько бил его смертным боем, не зная толком для чего — чтобы уничтожить или чтобы оживить, и вот оно разлетается на миллион осколков с таким громким звуком, что он раздается в ушах, напоминая звон разбитого стекла, разлетевшегося на гигантское количество осколков. Дыхание у меня перехватывает. Но потом легкие наполняются воздухом, и я слышу его — мое сердце. Я чувствую, как оно отчаянно колотится у меня в грудной клетке — кровоточащее, необузданное, живое. Оно так разбушевалось, что расшатало свой кокон, из чего бы тот ни состоял — из стали или другого металла, из стекла, из шрамов и рубцов — и вырвалось на волю.
Я испускаю протяжный вопль, который громче, чем сигнал Ля Бестии. Он пугает мою mua, и та останавливает машину, обнимает меня и говорит, что все будет в порядке. Что со мной все будет хорошо.
— Обещаю тебе, Пульга. Vas a estar bien! С тобой все будет хорошо, обещаю!
А крик, который вырвался у меня из самого сердца, покинул машину и, надеюсь, донесся до Нене. Я очень надеюсь, что его сердце услышит мое. Надеюсь, меня услышат все ребята, которые заперты там, в клетках, что они закричат вслед за мной, и их сердца тоже вырвутся на волю. Крик разбудит наших предков, и их души устремятся нам на помощь через пустыню.
Через все границы, замки и клетки крик долетит до наших родителей. Этот крик такой мощный, что сможет разрушить стены Центра временного содержания и освободить всех, кто там заперт. Один бесконечный крик.
Сердце грохочет у меня в груди, содрогается, трепещет и жаждет воздуха.
Оно напоминает мне, что я жив. Напоминает, кто я. Напоминает о том, что я хочу жить. И что, может быть, у меня это получится.
ОТ АВТОРА
Я начала писать эту книгу в две тысячи пятнадцатом году, когда стали широко известны истории детей, которые покидали свои страны и одни, без взрослых, отправлялись в США. Многие из них ехали на Ля Бестии — поезде настолько опасном, что его называют «зверем» и «поездом смерти».
Будучи дочерью иммигрантов и матерью, я никак не могла перестать думать об этих детях. О том, что лишь удача, обстоятельства и территория, на которой родились мои дети, отличает их от тех, с поезда. И об опасности, которой они подвергались у себя на родине и которая не оставила им другого выхода, кроме как пуститься в такой опасный путь. Меня не покидали мысли об их страхе и отчаянии, об оставшихся дома родителях, многие из которых не знали о побеге детей. О жизнях и семьях, которые разбились вдребезги до, во время или после путешествия.
Тогда я увидела Пульгу, который ехал на поезде. И Крошку. И Чико. И стала переносить их истории на бумагу.
Но эта книга — попытка вообразить невообразимое, она не способна передать жестокую реальность такого путешествия. Я стремилась к точности, но тот, кто сам не проделал этого пути, просто не может рассказать о нем с полной достоверностью. Ведь у каждого мигранта своя неповторимая история. И все же все эти истории похожи.
