АННА МИЛТОН
ЛАУРА ТОНЯН
ПЛОХИЕ ПАРНИ ПО ВАШИ ДУШИ
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Джейн
Шепот его сладкого голоса сводит с ума. О н проникает внутрь каждой клеточки моего тела и пробуждает неистовый жар, расползающийся по венам, воспламеняющий, переворачивающий реальность вверх дном.
Я стону громче, когда Эйден ускоряет темп. Моя кожа горит под его руками. Он касается меня, и я начинаю возрождаться вновь, словно птица феникс. Только феникс стремится к жизни, а я — к наслаждению, которым Эйден пропитан с ног до головы.
Он идеален.
Все в нем идеально.
Каждая часть его тела.
Никогда не думала, что любить так приятно. И Эйден любит меня сейчас. Когда покрывает знойными поцелуями мое лицо, шею, грудь. Когда входит в меня все глубже. Еще глубже. Еще…
— Боже… — это слово срывается с моих влажных губ и теряется в бесконечном потоке судорожных вдохов и выдохов.
Я держусь крепче за его мускулистые руки.
Мои пальцы скользят по его гладким рельефным плечам. Мышцы Эйдена сокращаются и напрягаются от моих призрачных прикосновений, и он начинает слабо дрожать. Ему приятно так же, как и мне.
Мы единое целое.
— Ты такая сладкая, Джейн... такая сладкая...
Закусываю губу от наслаждения, пока Эйден пальцами касается моей промежности. Ч ерт, черт, черт!
— Кончай для меня, детка, — шепчет он мне на ухо. — Сделай это для меня, — продолжает тихо , — только для меня.
— Да, — говорю я.
Его толчки усиливаются. Я впиваюсь ногтями в его широкую мощную спину, выгибаюсь ему навстречу, и Эйден с очередным толчком оказывается так глубоко внутри меня, что непроизвольный крик безумного наслаждения слетает с моих губ. Эйфория окутывает меня.
— Сильнее, — произношу я. Мой голос дрожит. Как и я. Как и Эйден.
— Все для тебя, — рычит он и легонько кусает меня за ухо.
Господи. Это просто чертовски хорошо.
— Сильнее! — кричу я, потому что больше не могу сдерживать себя.
— Джейн, — Эйден кричит вместе со мной.
Он такой огромный и твердый внутри меня.
— Джейн! — он сжимает зубы и утыкается носом мне в шею. Вдыхает запах моих волос, и при этом он так же чертовски быстр.
Я переплетаю наши пальцы. Двигаюсь вместе с ним …
Откуда эти сигналы? Эйден не слышит того, что слышу я? Серьезно? Он неистово целует меня , а я не могу сосредоточиться, потому что громкое гудение перерастает в шум, который невозможно терпеть.
— Эйден, — шепчу я, уже не возбуждённо. — Эйден, что это?
Он продолжает ласкать мою грудь.
— Ты слышишь? — спрашиваю снова.
Эйден поднимает голову, и горящие исступлением глаза смотрят мне прямо в душу. Он больше не двигается. Мы замираем.
— Я любл...
— Джеейн! Эй! — до моего слуха доносится знакомый смеющийся голос.
Я распахиваю глаза, и на секунду меня ослепляет яркий свет.
Что? Какого черта?
— Что тебе снилось, дорогая? — тот голос все еще смеется.
Ничего не понимаю…
Я издаю хриплый звук, похожий на стон, и поднимаю голову.
— Похоже, что-то очень приятное, раз у тебя текут слюни, — с нежностью говорит папа, глядя на меня через крохотное прямоугольное зеркальце.
Я тут же прикладываю ладонь к губам и вытираю влагу. У меня действительно текут слюни. Боже. Какой стыд.
Это был сон. Плюс один к миллиону. Всего лишь очередная иллюзия, спроецированная моим сознанием.
Я приподнимаюсь и оглядываюсь. Мы застряли посреди главной трассы Дайморт-Бич. Я приближаюсь к окну черного «Мерседеса» отца и смотрю по сторонам. Бесконечная линия автомобилей уходит вдаль, и только бог знает, когда мы двинемся с места.
— Эмм… пап, — нападение — лучшая защита, верно? Мне нужно срочно перевести тему. — Зачем так громко сигналить?!
— Мы же в пробке! — с восклицанием отвечает отец.
— Отлично просто, — бормочу я сонно, протирая глаза. — Я думала, в этом богом забытом городе не бывает ничего подобного.
— Это оскорбление? — он вскидывает бровь , улыбка по-прежнему играет на его губах.
— Констатация факта, — фыркаю я.
— Не такой уж он и маленький, — в голосе папы мелькает обида.
— Ну да, ну да, — закатываю глаза. — Тебя бы не избрали в мэры, был бы он хоть на сотню человек больше.
Отец недовольно хмурится — я задела его гордость. Еще бы. Он очень дорожит тем, что занимает высокую должность Президента Городка Забытых Душ и Погребенных Под Толщей Повседневности Надежд , и Места, Где Отсутствуют Магазины «Гуччи » и «Victoria Secret ». Вероятно, это единственное, чем он дорожит по-настоящему, потому что в его жизни мало приятного. Оу, нет. Еще есть новая, прекрасная и добрая жена Оливия, которая боготворит его и абсолютно во всем поддерживает. А старую, стервозную и злобную Глорию папа оставил в прошлом, как и бесконечные скандалы с океаном унижений.
Забыла сказать.
Эта старая, стервозная и злобная Глория — моя мать.
И я тоже сбежала от нее.
Больше всего на свете мама любит три вещи: дорогую обувь, крутые тачки и.... молодых сексуальных парней. Парней, которые грызут гранит науки в колледже. Парней моего возраста ! Но в основном ей попадаются халявщики, которым проще переспать с престарелой женщиной из мезозойской эры, чем заработать на проживание самим. И это выглядит настолько жалко, что с каждым разом становится все отвратительнее осознавать, что женщина, натирающая ароматическими маслами загорелую спину очередного студента со смазливой мордашкой, — моя мать. Поверьте, это полный отстой.
Я сбежала от матери, потому что она легкомысленна и глупа. Слишком инфантильна и поверхностна. Жить с ней было невыносимо. Но отказываться от города, в котором я родилась.... отказываться от Чикаго, возможно, еще хуже, чем жить с чокнутой матерью, думающей, что в сорок шесть она выглядит очень сексуально.
Еще одна причина , по которой я сбегаю, как последняя трусиха, — это парень, преследующий меня во снах. Парень, покоривший мое сердце и разбивший его в огромном, шумном Чикаго.
Я устала просыпаться с мыслью, что сегодня, а, может, завтра, или через несколько дней обязательно встречу его. Я устала бояться и ждать Эйдена, с одержимостью блуждая вечерами напролет среди величественных небоскребов в надежде, что мы случайно наткнемся друг на друга.
Я нуждалась в смене обстановки. Это — как глоток свежего воздуха.
Правильно ли я делаю ?
Вы еще спрашиваете....
***
Салат, что передает мне... хм.... пышногрудая и светловолосая Оливия, кажется пересоленным. И я не очень люблю тайскую кухню. Нет, я не капризничаю. Просто привыкать к новой жизни всегда сложно.
Мы ужинаем в просторной светлой кухне в кислотно-желтых тонах, сидим на стульях из темного дорогого дерева, переглядываемся между собой и молчим. Я болтаю ногами и ковыряюсь в своей тарелке. Никогда не проводила время так скучно.
— Как тебе Дайморт-Бич? — наконец, спрашивает отец, выпивая из бокала вино.
— Уныло. Серо. Малолюдно. Я могу продолжать бесконечно, — пожимаю плечами и протыкаю вилкой лист салата.
— Тебе нужно время, чтобы освоиться , — продолжает он и, кажется, вообще меня не слушает. — Но я уверен, тебе понравится здесь, Джейн. Колледж Святой Марии не должен разочаровать тебя, — он складывает руки вместе, изображаю серьезное выражение лица. — П рекрасные педагоги, начитанные студенты и, — разводит руками, — тебе не придется жить в кампусе! Будем больше проводить время вместе. Разве это не здорово?
Я вскидываю брови.
— Колледж Святой Марии? — повторяю монотонно.
Чудесно.
— Надеюсь, это не ТО САМОЕ место, где учатся занудные католики? — спрашиваю я.
Отец снимает с лица идиотскую счастливую улыбку и метает в мою сторону предостерегающий взгляд, и я слышу, как Оливия начинает тихо кашлять. Что, кто-то из них католик? Отец точно нет … насколько мне известно. П охоже, это Оливия. Что ж, я не удивлена. Она вполне… похожа на католичку. Стройная и светловолосая, неброско одетая, будто ангел, с неестественно широкой, радушной улыбкой и невероятно голубыми глазами.
И она совсем не похожа на мою мать.
— Джейн, ты почти ничего не ешь, — встревает в разговор блондинка. — Тебе не нравится?
Она сидит напротив, но смотрит куда угодно, только не на меня.
— Сойдет, — прямо заявляю я.
Краем глаза я ловлю на себе взгляд отца а-ля: «Моя дочь грубая и невоспитанная. Нужно срочно поставить ее на место». А что ? Когда я была маленькой, он всегда учил меня говорить правду, и ничего кроме правды.
Оливия поджимает пухлые губы, обведенные неярким блеском, и опускает взгляд к своей тарелке.
— Я обустраивала твою комнату, — вдруг начинает говорить она милым голосом. — Персиковые тона… всегда мечтала иметь комнату в таком стиле! — женщина выдерживает паузу. — Когда была подростком, — добавляет с легкой грустью.
