совершенно противоположны, а что касается настроения Думы, то если Дума позволит себе такие же резкие выступления, как прошлый раз, она будет распущена».
В день открытия парламентской сессии жители столицы вообще боялись выходить на улицы. Но забастовали «всего» 58 предприятий, 90 тыс. человек (для Петрограда в 1917 г. это считалось умеренным). Происходили сходки студентов, на Путиловском были столкновения с полицией. Выплеснулась пара демонстраций. Попытки смутьянов собраться у Думы полиция пресекла. А на депутатов предупреждение царя ох как хорошо подействовало! Они перепугались обещанного роспуска. Журналисты, собравшиеся за скандальными сенсациями, были чрезвычайно разочарованы, писали: «Первый день Думы кажется бледным». 15 февраля бастовали 20 предприятий (25 тыс. человек). Дальше выступления пошли на убыль, и через неделю обстановка успокоилась. 22 февраля (7 марта) царь выехал из Петрограда в Ставку.
Петроградский комитет большевиков пришел к выводу, что порыв выдохся, распорядился свернуть забастовки и начать подготовку к будущим акциям. Либералы тоже повесили носы. Руководство кадетской партии справляло в ресторане «Медведь» годовщину своей газеты «Речь». Рекой лилось шампанское, но очередной раунд борьбы с самодержавием считали проигранным, настроение было унылое. Один из лидеров партии, Корней Чуковский, пытался развлечь собравшихся и читал им свою новую сказку «Крокодил»…
Глава 64.
Россия на взлете
В ноябре, отвечая на вопросы журналистов, Брусилов сказал: «Война нами уже выиграна. Вопрос лишь во времени. Неудачи румын не имеют серьезного значения». По его прогнозам, война должна была кончиться в августе 1917 г., и Брусилов был прав.
Россия отнюдь не надорвалась, не истекла кровью. Она понесла серьезные потери, но куда меньшие, чем это нередко считают. Последняя сводка потерь царской армии была представлена в «Докладной записке по особому делопроизводству» № 4 (292) от 13 (26) февраля 1917 г. На всех фронтах с начала войны было убито и умерло от ран 11.884 офицера и 586.880 нижних чинов; число отравленных газом составило, соответственно, 430 и 32.718; потери ранеными и больными — 26.041 и 2.438.591; контуженными — 8.650 и 93.339; без вести пропавшими — 4.170 и 15.707; в плену находилось 11.899 офицеров и 2.638.050 солдат. Итого: 63.074 офицера и 5.975.341 солдат (ЦГВИА СССР, ф. 2003, оп. 1, д. 186, л. 98) [3].
Русских воинов погибло около 600 тыс., в Германии на тот же период — 1,05 млн, во Франции — 850 тыс. И это было вполне закономерно, ведь царское командование не допускало таких мясорубок, как Верден и Сомма. В плену в России находилось примерно столько же немцев, австрийцев и турок, сколько наших солдат в неприятельском плену. По ранению, болезни и контузии выбыло гораздо меньше, чем в армиях противника (несмотря на то что русские врачи подходили к освидетельствованию намного мягче немецких и австрийских, многие комиссованные выздоравливали, трудились, впоследствии воевали в Гражданскую).
Зато положение Центральных держав стало уже катастрофическим. Их ресурсы были полностью исчерпаны, не хватало самого необходимого. Немцы выдвинули лозунг «durchalten» — продержаться, пока какие-нибудь перемены не подарят выход. А если перемен не случится, держаться до 1918 г.: подрастут новые призывники, подлечатся раненые, и можно будет возобновить удары. Но попробуй-ка еще продержись! Чтобы как-нибудь выстоять, новые диктаторы, Гинденбург и Людендорф, вовсю закручивали гайки. Была принята «программа Гинденбурга». Промышленности ставилась задача к весне 1917 г. повысить производство боеприпасов вдвое, а орудий и пулеметов втрое. Прочие отрасли производства урезались.
Ввели «Закон о конфискациях и реквизициях в военное время», отныне власть могла изымать любую собственность граждан. Для производства снарядов и патронов не хватало меди, и немцы сдавали медную посуду. Захваченные страны обирали вообще подчистую. Специальные команды обыскивали дома, вывинчивали медные водопроводные краны, дверные ручки и т. п. Гинденбург потребовал поголовной мобилизации населения, но рейхстаг и правительство возражали против мобилизации женщин. Приняли компромиссный «Закон об отечественной вспомогательной службе». Все гражданские мужчины от 16 до 60 лет считались мобилизованными. Их разрешалось привлекать на любые работы. Объявлялось, что отныне каждый немец обязан жить и умирать «только на службе отечеству». А в армию призывали уже граждан от 17 до 45 лет, стали забирать и рабочих, имевших броню. Заменить их Гинденбург приказал рабами с оккупированных территорий. Из одной лишь Бельгии пригнали 700 тыс. человек.
Дееспособные германские мужчины находились в войсках или были уже убиты, искалечены. Не хватало шахтеров, и упала добыча угля. Все, что удавалось добыть, шло на военные заводы. Отопление жилых домов прекратилось. В сельском хозяйстве не хватало рабочих рук, тягловой силы, удобрений. Урожаи снизились на 40–60 %. Крестьян обязали полностью сдавать продукцию государству, но урожай даже и собрать-то не могли. Если в 1915 г. были введены карточки на хлеб, то в 1916 г. появились карточки на масло, жиры, картофель, мясо, одежду. Но и обеспечивались они все более скудно, нерегулярно. Германия оказывалась в состоянии прокормить лишь 2/3 своих граждан.
Надеялись поправить дела в Румынии, там захватили огромное количество зерна, скота. Но… их же еще требовалось вывезти по безобразным румынским дорогам. Значительная часть трофеев там же и погибла, кое-чем пришлось делиться с союзниками, оставшегося хватило только на армию. А хозяйство Румынии было разрушено. На поставки из этой страны больше рассчитывать не приходилось. Зимой 1916/17 г. в Германии не стало даже картофеля. Его заменяли брюквой, и эту зиму прозвали «брюквенной». А к весне урезали карточки. Теперь по ним полагалось 179 г муки в день или 1,6 кг суррогатного хлеба на неделю. От недоедания падала производительность труда. Ослабленные люди болели, резко подскочила смертность. Нарастали общая усталость и уныние. В победу больше не верили. Было ясно — если даже продержится фронт, то следующую военную зиму Германия не вытянет. Людендорф писал, что положение было «чрезвычайно затруднительным и почти безвыходным».
У германских союзников дела обстояли еще хуже. Австро-Венгрия, Турция, Болгария тайком от немцев пробовали завязать переговоры о сепаратном мире, но Германия эти попытки пресекала, а западные державы к такому миру не стремились, они нацелились на расчленение Османской и Австрийской империй. Австрийцы призывали в ополчение уже 55-летних. У них недоедала даже армия, а города находились на грани голода. Усугубились межнациональные раздоры. Венгрия, житница империи, не желала кормить «славян». А Чехия, главная кузница вооружения, возмущалась, что венгры не дают продуктов. Росла инфляция, золотое обеспечение кроны упало в 47 раз.
В Турции по сравнению с 1914 г. жизнь подорожала в 20 раз. На базарах отказывались брать бумажные деньги, требовали серебро и золото. Дошло до настоящего голода, в Стамбуле были голодные бунты. Убили нескольких немецких солдат и офицеров, турки считали, что эти «неверные» втянули их в бедствие. Из-за нехватки продуктов в магазинах Константинополя начали продавать еду только мусульманам. Христианам (в основном грекам) предоставлялось подыхать или убираться куда хотят. Но в других местах страдали от голода и мусульмане. Губернатор Смирны, спасая бедноту, открыл общественную столовую на 15 тыс. человек. Катастрофические размеры приняло дезертирство. В конце 1916 г. в зоне 3-й армии было задержано 13 тыс. дезертиров. А губернатор Сиваса гордо взял на себя обязательство к весне выловить и вернуть в строй 30 тыс.
Болгария понесла относительно небольшие потери, но от нее требовали поставлять
