Через тридцать секунд на пороге возник Юра словно викинг в наряде воина-берсеркера с двумя гигантскими топорами, во вздувшихся на коленях спортивных штанах, в той же майке, но с зимней шапкой на голове.
— Где?
Больше вопросов Юра не задавал.
До половины второго, пользуясь теменью полярной ночи, мы, словно заправские мясники, махали топорами у подъезда. Юре я отдал половину одной из туш, и он горячо просил не стесняться и звонить по такому поводу в любое время суток. Еще минут сорок мы с женой рассовывали по холодильникам и развешивали за окна порубленное мясо, а потом грохнулись спать. Под утро снова пошел снежок и завалил следы нашего кровавого побоища у порога подъезда.
Последние выходные я провел в мясо-алкогольном раю, традиционно «горячо» прощаясь с берегом. На сердце было спокойно: пропитание семье обеспечено. Придя в апреле из автономки, я узнал что моя дражайшая супруга свинину видеть больше не может, и за время моего отсутствия она с сыном не смогла даже ополовинить наш запас, и что скоро весна, и надо мясо срочно доедать. К чему я безотлогательно приступил.
Само собой, я поступил некрасиво. Но к тому времени я прослужил не один год и видел всякое. И зажравшихся, лоснящихся замполитов, и некоторых командиров с продовольственными складами в гаражах, и больших звездных адмиралов, совершенно искренне считавших, что за десять дней в море без продаттестатов они никого не объели, и портфели штабных лаперузов, набитые шоколадом, воблой и дефицитными консервами после каждой проверки и сдачи задач. Много всякого. Конечно, я поступил неправильно, но мне почему-то и сейчас за это не стыдно.
Мимоходом. Перчатки в шапке
Однажды в феврале, в жутко морозный вечер, мы ждали «скотовозов» возле штаба дивизии в Оленьей губе. Машины запаздывали, народ от холода постукивал копытами, но далеко не уходил. Вбрасывание — штука жесткая, можно и за бортом остаться. Наконец, совсем продрогнув, мы заскочили в подъезд штаба, чтобы не окостенеть окончательно. И тепло, и близко. Владимир Павлович Ванюков незадолго до этого купил новые перчатки. Высокие, добротные, с застежками, на меху — самый северный вариант. За весь день Палыч ненавязчиво достал всех расписыванием достоинств своего приобретения, и сейчас продолжал расхваливать их, уверяя, что руки в такую стужу ну ничуть не мерзнут. То есть доставал безостановочно.
В коридоре кто-то крикнул, что кунгов не будет, и в Гаджиево пойдут бортовые «КамАЗы» под брезентовыми тентами. Палыч, проявив крестьянскую сметку, тотчас предложил опустить уши у шапок, дабы наши не отвалились окончательно. С таким поворотом дел все безоговорочно согласились и начали торопливо развязывать тесемки.
Кто успел, кто не успел, но когда раздался крик: «Едут!!!», Палыч только развязал по-солдатски крепко затянутые тесемки шапки. Всеобщий подъем на штурм транспорта застал нашего Ванюка врасплох. Схватив шапку за уши, Палыч со всей своей военной силой вдел голову в нутро головного убора, резко затянул тесемки, подхватил портфель и бросился вслед за всеми на приступ ближайшего «Камаза». Получив в спину мощный таран в лице отставшего Владимира Павловича, наша группа без труда одними из первых проникла в кузов машины и рассеялась по сиденьям. Машины тронулись, сразу задуло. Народ поподнимал воротники шинелей. Закурили. И тут всех сидящих оглушил трагический крик Палыча:
— Перчатки!!! Кто видел мои перчатки? Мужики, новые ведь! Кто видел?
Палыч ужом вертелся на скамейке, заглядывая под низ, шаря в карманах и тормоша всех окружающих. Вскоре все сидящие в кузове принялись разыскивать пропавшие перчатки, подсвечивая спичками и зажигалками. Поиски оглашались тоскливо-матерными подвываниями Палыча:
— Бл…! Новые, канолевые! Мужики, может, видал кто?
В трясущемся на ходу «скотовозе» искать не так легко. Но подгоняемый стенаниями Палыча, народ мужественно, сталкиваясь лбами, обшарил все до последней щелочки. Заметьте, почти в темноте. Пропажу не нашли. Палыч немного успокоился, осознав наконец бесплодность поисков, для самоуспокоения перебрал портфель, в котором носил с собой все: от бритвы до дрели. Перчаток не было. Остаток дороги Палыч, вздыхая, тихо матерился и курил одну сигарету за другой.
Машины выгружали людей, как всегда, у поста ВАИ. Народ начал выпадать из «КамАЗов» и не спеша разбредаться по домам. Мы тоже выпрыгнули и остановились нашей группой перекурить. Палыч окончательно смирился с потерей и оживленно всех убеждал:
— Хрен с ними! У меня такие варежки есть! Обалдеть! Такие только в шестидесятые годы на флоте выдавали. Чистая кожа, натуральный мех. Да и не особенно эти перчатки хороши были.
В какой-то момент Палыч повернулся лицом к одинокому фонарю освещавшему площадку возле ВАИ. Свет озарил могучее чело каплея и высветил несколько странную деталь. Из-под шапки, где-то в районе виска, торчал непонятный черный отросток.
— Володя, что это? — спросил я и потянул за загадочный предмет. Тот не вытягивался. Палыч удивленно потрогал неизвестную деталь головы, и растерянно ответил:
— Не знаю.
Когда он снял натуго затянутую под подбородком шапку, заглянул в нее и вытянул содержимое, засмеялись все вокруг. Потом смех начал расходиться волнами, пока не захохотала вся округа. Отросток оказался пальцем. В руках Палыча лежали злополучные перчатки. В пылу азарта наш бравый каплей не глядя швырнул перчатки в шапку и насадил ее на голову. Каменный череп Палыча и сила, с которой он вделся в шапку, расплющили злополучные перчатки до такого состояния, что их присутствие на голове офицер Ванюков просто не ощущал.
Радости Палыча не было предела. Мы же гадали: если ему в шапку подложить гаечный ключ или на худой конец кирпич, заметит он или нет?
Нет героев от рожденья — они рождаются в боях!
А. Твардовский
Не знаю почему, но комендантскую службу любого военного гарнизона мирного времени набирают по принципу «сделаем из говна пулю». Особенно это касается комендантов. Каких только я не видел! Песня, а не люди. Полковник Бедарев в славные курсантские времена наводил ужас на всех военных города Севастополя одним своим именем. Непробиваемый был человек. Довелось мне минут пятнадцать доказывать ему, что не пьян я и задержали меня только потому, что настоящий пьяный сбежал, а я дурак остался. Не поверил! Хотя я к этому моменту недели две даже пива не пил. Для меня спор в камере закончился формулировкой: грубость с комендантом гарнизона в нетрезвом состоянии. Лучше бы и не спорил.
А вот на Севере, в Оленьей губе, довелось мне столкнуться с удивительной личностью. Комендант майор Кожакарь. Грандиознейший человечище был. Все, кто его знал, обязательно подтвердят. Ну просто Петр Первый местного разлива! Деятельный был — до самовыкипания. Горячая молдавская натура, объективно оценивая собственные шансы стать старшим офицером после тылового полупехотного училища, да к тому же на капитанской тупиковой должности, решила творить будущее собственными руками.
Практичный крестьянский ум смекнул: чтобы повысить собственную значимость в глазах командования, надо сначала поднять ранг своего объекта. К глубокому сожалению Кожакаря, сорок домов Оленьей губы статус города Мурманск-62 уже получили, без его участия. Ну и не беда! А что такое город, с точки зрения коменданта? Перво-наперво комендатура, потом, естественно, гауптвахта, патрулей побольше, всяких столбиков покрашенных на дорогах, развод с оркестром, и чтобы все строем, и только строем! А поверх всего комендант на «козле».
И началось. Как все незапланированное и не попавшее в смету, здание комендатуры строилось «хап»-методом. Немногочисленный комендантский взвод тащил на место строительства все, что плохо лежит: камни, доски, цемент, ну ровным счетом все — от гвоздей до тряпок. Временно задержанные матросы выдергивали из северной земли гранитные валуны и скатывали к остову будущего оплота воинской дисциплины. Комендатура была воздвигнута в рекордно короткие сроки, благо недостатка в рабочей силе комендант не имел.
Особенности Оленьей губы позволяли творить чудеса. Жилые дома стояли впритык с казармами, совершенно не огороженные, составляя одно целое. Любой выход матроса из подъезда без старшего можно было совершенно справедливо трактовать как отъявленный самоход, со всеми вытекающими последствиями. Что и делалось. Усмотрев из окна кабинета недостаток рабсилы на объекте, комендант впрыгивал в «козла» и мчался в поселок. Притаившись за углом, Кожакарь дожидался строя матросов, бредущих с корабля под руководством какого-нибудь старшины, эффектно появлялся и арестовывал весь строй (человек сорок) за то, что их ведет в «городе» не офицер или мичман, а их же брат матрос. Строй уныло плелся к комендатуре (метров триста от казармы), а сзади тихонько газовал «козел» с находчивым комендантом. Построив во дворе арестованную воинскую часть, Кожакарь минут пять с сильным молдавским акцентом читал лекцию, а потом ставил задачу. Сколоть весь лед, перетащить камни оттуда сюда, и свободны. Работа закипала не на шутку. Усталым морякам хотелось в казарму, коменданту хотелось результатов. Тут их интересы совпадали, они бегом делали задание и уходили в казарму, а Кожакарь выезжал на новую охоту.
