Бернгардт ощупывал взглядом офицеров, точно выбирал, кого из них отправить первым на виселицу. Потом к его губам прилипла кривая улыбка, и он с ухмылкой спросил у фон Крюгера:
— Капитан, вы плохо выглядите. Не страдаете ли бессонницей?
— Так точно, господин генерал!
— Вам мерещатся подпольщики? По имеющимся у меня данным, — Бернгардт скривил губы еще больше, — коммунистические агенты охотятся за вашей шкурой. Она им очень нравится. Надеюсь, капитан, вы не желаете расстаться с ней? Вчера и генерал Гаманн чуть было не получил пулю в лоб. Стрелок ошибся всего на два сантиметра.
— Я покончу с подпольем, я… — промямлил Крюгер.
Генерал прервал его:
— Песенка старая. Прежде чем уничтожить подполье, надо забраться в него. А ключи в лесу. Список брянских подпольщиков должен быть у вас вместе с головой Дуки.
— Но лес обширен, а наши силы слишком малы, — подал голос майор Кнель, начальник контрразведки Корюка.
— Они удесятерятся, господа, — заверил Бернгардт. — Я убедил ставку фюрера, что прочность центрального фронта зависит от тыла. С фронта снимаются несколько дивизий, они помогут нам забыть слово «партизан».
Офицеры захлопали в ладоши.
— Аплодировать будете потом, — деловито продолжал Бернгардт. — Против каждого партизана выступит двадцать — тридцать солдат плюс танки, самолеты. И все же шансы на успех не полны. Партизаны, пользуясь лесной местностью, могут ускользнуть, если в их отрядах не будет наших ушей и глаз.
— Они уже есть, — вставил фон Крюгер.
Генерал одобрительно кивнул:
— Прошу продолжать эту работу.
Бернгардт подошел к карте, занимавшей полстены, и ткнул тростью в район северо-восточнее Брянска.
— По данным нашей разведки, Дука квартирует в Любохне. За спиной отряда Дятьковский район. Деревни оказывают приют партизанам. Они подлежат беспощадному уничтожению. В этой войне, господа, думать о сострадании грешно.
Бернгардт отошел от карты, по-особому подтянулся (это заметили все) и напыщенно проговорил:
— К 20 апреля, ко дню рождения фюрера, мы обязаны доложить о готовом, разработанном во всех деталях, реальном плане уничтожения партизан.
Ни днем, ни ночью не прекращалась в штабе работа. Красные стрелы будущих ударов легли на сотни карт. Беспрерывно поддерживалась связь между Брянском и штабом Гудериана в Смоленске — уточнялись детали наступления. У Бернгардта оказалась волчья хватка. Он не давал подчиненным покоя, дважды обещал фон Крюгеру свернуть шею, держал всех в кулаке.
□ □ □
В весенние дни 1942 года на Московском направлении фронт стабилизовался по линии Жиздра — Козельск — Вязьма. Здесь гитлеровцам удалось удержаться и создать довольно прочную оборону.
Генерал-фельдмаршал Гудериан отправил в распоряжение Бернгардта отборные эсэсовские дивизии. Эшелоны, вереницы машин шли с фронта в тыл. Деревни и поселки, окружавшие лесную зону, были забиты фашистскими войсками. Готовилась карательная экспедиция. Готовилась она в великой тайне. Агенты Корюка усиленно распускали среди населения слухи, что солдаты прибыли в Брянские леса на весенний отдых.
Одновременно гитлеровцы готовились к подрыву партизанских отрядов изнутри. Корюк, абвергруппы и СД проводили генеральные репетиции со шпионами.
Когда операция была окончательно разработана, фон Крюгер явился к Бернгардту. Он встретил генерала с сияющим лицом.
— К нам обратился сам фюрер! Приказано нам, именно нам, — эти слова генерал подчеркнул, — в кратчайший срок выловить партизанских вожаков и живьем доставить их в Берлин!
Крюгер подумал, что генерал пьян и поэтому несет эту чепуху. Но, прочитав документ, понял, что небылица исходит от самого фюрера.
— Начинаются великие события! — напыщенно проговорил он и подвинул к Бернгардту документы.
Тот небрежно пролистал доклад и надолго задержал свой взгляд на карте, где в букву «Д», означавшую Дятьково, впивалось более десятка стрел.
— Не хотел бы я сейчас быть на их месте.
Бернгардт перечеркнул зашифрованное название операции и написал свое: «Брудершафт».
— Ведь сегодня 20 апреля — день рождения фюрера!
Мария Николаевна уткнулась головой в мокрую от слез подушку. Страх за мужа и детей не покидал ее. Неприятности следовали одна за другой. Начались они с того дня, когда Вовка проводил Валю с девушками в лес. Вернулся он лишь утром, замерзший, голодный. Всхлипывающая мать едва не задушила сына в объятиях, узнав, что он всю ночь ходил по лесу — в поселок охрана не пропускала.
Через день заявился Сладкопевцев.
— Маруся, откуда это Валя к тебе приходила?
— Из Брянска, — скрывая беспокойство, ответила она.
Сладкопевцев замахал кулаком перед лицом Марии Николаевны.
— Ты не крути! Она, оказывается, у партизан разведчица! Будешь, мерзавка, отвечать. И за то, что пленную она увела, ответишь.
— Откуда мне знать все это.
Сладкопевцев торжествующе присвистнул:
— Я теперь имею право сжечь твой дом.
Ненависть и злоба охватили Марию Николаевну.
— Ты же сам ей все разболтал: где какой пост стоит, сколько орудий, солдат. Расскажу вот немцам, что ты первый помощник партизан, что принимал их разведчицу, что и врачиху-то умышленно к себе позвал без конвоя, чтобы передать ее им.
Предатель разинул рот и попятился к двери.
— Я вас не знаю и вы меня не знаете, — не то угрожал, не то упрашивал Сладкопевцев. — И «здравствуй» мне никогда не говори.
— Не велика честь здравствоваться с тобой, — кричала вслед Мария Николаевна, когда Сладкопевцев скатывался с крыльца.
Потом Мария Николаевна заметила, что возле их дома стал часто расхаживать Витька Суров. Все хвалился соседям:
— Я Вальку Сафронову и ее лупатого племяша на одном суку повешу.
Подкарауливать появление Вали вскоре надоело Сурову, и он поселил у Марии Николаевны четырех немцев — членов национал-социалистической партии. Те повесили огромный портрет Гитлера, вечерами пили шнапс, о чем-то до хрипоты спорили.
И вот эти-то люди принесли самую страшную беду. Анатолий Иванович поехал в лес за дровами. В два часа, как всегда, пришли немцы, сели обедать. Один из них, с коротко подстриженными усиками, достал из шкафчика бутылку водки.
— Матка, отпита! Это твоя сын… Он вор!
Солдаты схватили Вовку, скрутили ему руки и объявили:
— Вешать.
— Будет вам мальчонку пугать, — просила Мария Николаевна.
А гитлеровцы уже сооружали виселицу. Двое выкатывали бревна, третий разматывал веревку, четвертый долбил в земле ямы для столбов. Мария Николаевна поняла, что все это не шутка. Тогда она рванулась к Вовке. Он, связанный, лежал на крыльце.
— Плачь, сынок! — выкрикнула мать, — может пожалеют, ироды.
— Не брал я у них водки, мамочка, не брал, — твердил мальчик.
Немцы потащили Вовку к виселице. Мария Николаевна, собрав все силы, вцепилась обеими руками в сына и закричала:
— Не дам!
На крики сбежались соседи. Кто-то позвал живущего по соседству офицера. Немцы что-то долго обсуждали, спорили, потом объявили:
— Германия есть закон: вор на виселица.
Толпа загудела. Вперед выскочила толстая женщина. Это была соседка Мотя.
— Их тринкен, их! Он, — Мотя показала на Вовку, — нихт. Я выпила. Я не воровала. Просто взяла, не думала, что ваша.
Солдаты переглянулись, нехотя развязали Вовку. Мария Николаевна тут же утащила его в дом.
После этой истории Вовка днем почти не бывал дома. Уходил с утра к озеру и глядел вдаль, на таинственно шептавшийся лес. Там Валя, ее отряд. Как сообщить, что за ней охотится целая свора фашистов и предателей?
В кустах показался здоровенный пес предателя Буленникова. Ребята прозвали его Герингом. По мнению Вовки, пес бродил в тех местах, где должна была появиться Валя. Воображение мальчика заработало в полную силу. Вовка сбегал домой, взял хлеба, отцовскую косу. Подкараулив «Геринга», бросил ему хлеб, и изо всей силы ударил косой по шее. Пес взвыл. Вовка нанес ему второй удар, третий. Убедившись в том, что «Геринг» мертв, мальчик хотел было закопать его в землю, но потом решил, что нельзя губить столько мяса, и поволок собаку домой.
Буленников по всему поселку искал «Геринга». Нагрянул с обыском и в дом Марии Николаевны. Все перевернул, полез на чердак и там нашел шкуру своей собаки. Предатель выл на всю улицу:
— Какую собаку сгубили! Тысяча людей не стоит ее ноги!
Исколотив Вовку, полицейский увез его в тюрьму.
Вечером в камеру зашел Суров.
— Встать! Вчера на плотине немца убили. За него приказано наскрести сто голов. Так что пишите завещания мамам и папам. — Суров был не к месту весел. — Утром сыграете в ящик.
Уныние и страх охватили людей. Медленно уходила бессонная ночь.
На рассвете над поселком вдруг загудели самолеты. Словно долгий раскатистый гром, раздались взрывы. Мощной волной пошатнуло тюрьму. Часовой куда-то исчез. Вовка не помнил, как он очутился на улице. Кругом полыхало. А над поселком все еще висели бомбардировщики. Дворец культуры — гнездо карателей — превращен был в месиво. В ту ночь почти пятьсот фашистов не досмотрели свои сны.
