Уныние и страх охватили людей. Медленно уходила бессонная ночь.
На рассвете над поселком вдруг загудели самолеты. Словно долгий раскатистый гром, раздались взрывы. Мощной волной пошатнуло тюрьму. Часовой куда-то исчез. Вовка не помнил, как он очутился на улице. Кругом полыхало. А над поселком все еще висели бомбардировщики. Дворец культуры — гнездо карателей — превращен был в месиво. В ту ночь почти пятьсот фашистов не досмотрели свои сны.
— Это вам от тети Вали! — Вовка, не чувствуя под собой ног, кинулся к дому.
Анатолий Иванович увел сына к знакомому леснику.
На допросе в гестапо Газов жаловался графу фон Винтеру:
— Меня избивают. Защитите, умоляю… Я же помогал вам.
Фон Винтер внушал ему:
— Из тебя комсомольскую дурь вышибают.
— Ну, был комсомольцем, был. По ошибке. По глупости. А теперь-то вам служу. Делом доказал…
— Я подозреваю, что ты предал своих друзей для того, чтобы войти к нам в доверие и опять работать на большевиков.
— Что вы! — замахал руками Газов.
— Тогда подпиши вот это, — он протянул Газову узкий желтый листок. — Будешь признанным агентом.
Как кролик на удава, глядел Газов на вербовочный бланк и лихорадочно обдумывал предложение фон Винтера. Одно дело предавать втихую, когда никто об этом не знает, другое — открыто работать на фашистов.
— Может, иное что… — проскулил Газов.
Фон Винтер неожиданно исчез за дверью. В комнату ворвался солдат, выволок Газова на улицу и втолкнул в машину.
Через полчаса Газов сидел в тюремной камере.
— Что с тобой, браток? — спросил один из арестованных.
Газов отвернулся. Он не хотел никого ни видеть, ни слышать. Он хотел одного — жить, где угодно, как угодно, но жить!
Прошло несколько дней. Газов с отвращением и жадностью глотал вонючую свекольную бурду. Когда в коридоре раздавались шаркающие шаги надзирателя, он чуть не выл от страха. И вот приговор: «С вещами во двор!»
Двенадцати арестованным всунули в руки кирки и погнали вверх по Советской улице. В овраге их ждал переводчик Отто Кунст. Носком сапога он начертил на снегу огромный круг и приказал:
— Копайте!
Арестованные слабо запротестовали. Кто-то крикнул:
— Не будем себе могилу копать. Стреляйте сразу, гады!
Охранники обрушили на заключенных удары прикладов. Те принялись долбить промерзшую землю.
— Слишком роскошно — такую могилищу на двенадцать душ, — горько пошутил стоявший рядом с Газовым парень в рваной кожанке.
Выкопав яму, они начали прощаться друг с другом.
— Ну‑с, — сказал переводчик, — поразмыслили?
— Да, — крикнул сосед Газова. — Предателями мы не будем!
Кунст сделал знак, и арестованных повели. Возле огромной воронки велели остановиться.
— Перетащите их в овраг.
Кого это — их? Газов заглянул в яму и, как ошпаренный, отскочил. На него глядели трупы.
Охранник ударил Газова прикладом.
— Баба, трус! — выругался Кунст.
Ослабевшие от голода арестованные с трудом таскали трупы. Крестьяне в лаптях, обнаженные девушки, парни в солдатских шинелях… В одном из замученных Газов узнал Александра Кондрашова, на которого писал донос. На груди выжжена рана. Предатель не выдержал, грузно осел в снег. Чья-то рука приподняла его:
— Держись!
Скоро Газов привык к этим негнущимся телам и даже с любопытством рассматривал лица: может, еще найдутся знакомые.
Кунст торопил.
— Быстрее! Быстрее! Да укладывайте поплотнее, чтобы и вам места хватило.
Когда последний труп был перенесен, Кунст повернулся к арестованным:
— Еще раз спрашиваю: кто хочет жить… два шага вперед.
Газов с трепетной надеждой поглядел по сторонам. Но люди стояли суровые, немного торжественные. Взгляд устремлен вдаль, поверх немецких автоматов. Газов судорожно подался вперед, его схватила чья-то крепкая рука:
— Не слюнтявь!
Раздался залп. Газов зажмурился, хотел крикнуть, но голоса не было. В тупом отчаянии, обхватив голову руками, он ждал конца.
Стало тихо. Газов приоткрыл глаза и увидел, что стоит над трупами расстрелянных, одежда его в чужой крови.
Кунст с презрением спросил:
— В штаны не наложил?
Через десять минут они уже были в СД. Газов едва поднимался по лестнице. Кружилась голова, подступала тошнота.
Его встретили Бунте и фон Винтер.
— Ты, однако, впечатлительный, — Винтер усмехнулся. — Но пойми же, отсюда есть только два выхода: к нам или на тот свет. И это последний разговор. — Он опять вытащил вербовочный лист. — Мы уходим, у тебя есть час на размышление.
В комнате остались часовой и Газов. Через минуту немец вытащил огромные карманные часы:
— Шнель!
И Газова прорвало. Лихорадочно, будто истекала последняя секунда, он обеими руками схватил бланк.
Вернувшиеся Бунте и фон Винтер похлопали его по плечу. Солдат принес новый синий костюм, пальто и ботинки. Газов оделся, и фон Винтер пригласил его в машину.
— Поедем в Корюк.
В большой комнате Газов увидел Жуковского. Винтер сказал:
— Будешь работать вместе. Зачисляем тебя в секретную школу, специализируйся… на партизана. Но учти, стипендия у нас… зарабатывается.
Жуковский и Газов недоверчиво, как незнакомые псы, принюхивались друг к другу.
Радистка Женя Чибисова — свояченица Дуки, очень красивая, светловолосая, похожая на снегурочку девушка — каждый радиосеанс начинала с запроса: «Как здоровье Сафроновой?» Партизаны с нетерпением и тревогой ждали ответа. Валя была всеобщей любимицей, живым заветом Дмитрия Ефимовича Кравцова. Без нее в лесу казалось тускло и неуютно, как в давно нетопленном и плохо освещенном доме. И когда однажды пришло сообщение, что кризис миновал и раненая начала поправляться, радовались все, как за родную.
Лечение в госпитале, однако, затянулось. Радиотелеграмма известила, что Валю выпишут не раньше, чем к середине лета. Дуку это страшно огорчило, борьба в подполье обострялась, и Валя нужна была как никогда раньше.
Дука вызвал к себе партизана-разведчика Васю. Состоялся малоприятный разговор.
— Мне не нравится, как работает наш агент в Корюке.
— Брылева старается, — возразил Вася. — Только что получена от нее интересная информация. При секретной части №532 капитан фон Крюгер открыл школу гестапо.
Дука нахмурился. Опять вспомнилась Валя. Та могла не только разведать, но и предложить планы «освоения» сведений. А этих шилом не разогреешь. Всегда всем довольны.
— Брылева достает отрывочные, случайные сведения, — Дука подчеркнул предпоследнее слово. — Там нужен еще один человек, желательно девушка изящная, красивая, умная. Найди такую!
— Где же я ее возьму? — развел руками Вася.
— Хоть из-под земли, — жестко выговорил Дука. — Это приказ. И чуть смягчая свою суровость, добавил: — Иди к Богатыревой, с ней и решите — кого? Мы должны знать замыслы немецкого штаба.
…Вася брел по городу и в который раз восстанавливал в памяти подробности разговора с командиром. Кого же? Кого? — мучил его безответный вопрос. Мысленно перебрал более десяти подпольщиц, но ни на одной не мог остановить свой выбор. Шура Дулепова? Ее немцы никогда не возьмут в штаб: комсомолка, общественница. Машу Мамеко — тоже. Более подходит Галина Губина. Ее отец в 1937 году был репрессирован, гитлеровцы могут на это клюнуть. Но Галя слишком разговорчива…
Вдоль улиц, залитых апрельским солнцем, прохаживались солдаты с пистолетами и ручными гранатами на поясах. С грохотом проносились военные грузовики. На перекрестках стояли патрули, они подозрительно заглядывали в лица прохожих. Такая тревожная атмосфера бывает накануне взрыва.
Богатыревой дома не оказалось. За столом сидели дочка Лиля со своей подружкой Хотынцевой и квартирант — немецкий врач.
— Мама в госпитале, на работе, — почти не разжимая губ, процедила Лиля. — Будете ее ждать?
— Нет, зайду позже, — неуверенно ответил Вася.
Немец удалился. Он, видимо, решил, что юноша ухаживает за одной из девчонок.
— Кушать хотите?
— Пожалуй, заморю червячка, — отозвался Вася.
Мимо окон протарахтела коляска, запряженная резвым рысаком. Седок показался Васе знакомым.
— Кто это?
— Соотс. Бургомистр Брянска-первого. Порядочная сволочь, — зло проговорила Лиля.
— Разве он здесь живет?
— Недавно переселился. Теперь наш сосед. А он что, знакомый?
— Да. — И не скрывая волнения, спросил: — Дочь его, Ира, тоже здесь?
Лиля с презрением отвернулась:
— Принцесса она и задавака!
…Они учились в одной школе, дружили, хотя Ирина была на год старше. Изящная, кокетливая, она пренебрежительно относилась к своим бесчисленным поклонникам. Но Васю уважала…
— Я, Лиля, забегу к вам потом, — Вася поспешно вышел из-за стола.
Дверь у Соотсов открыла Константиновна, мать Ирины.
