Плисецкая замерла: неужели снят запрет на ее зарубежные гастроли?
— Никита Сергеевич вам поверил, — продолжал Шелепин. — У нас тоже оснований не доверять вам нет. Многое из того, что нагородили вокруг вас, — ерундистика. Недоброжелательность коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речь и поступки следует контролировать…
Великодушию председателя КГБ не было предела:
— Дядя ваш, господин Плезент, умер в Нью-Йорке… Два его сына с семьями… Можете повидаться… Чинить препятствий не будем… Ваше дело…
«У порога, — вспоминала Майя Плисецкая, — Шелепин просит передать привет Щедрину. Растягивает тонкие губы в подобие улыбки.
— Пускай спокойно свои концерты играет. Мы ему рук в заклад рубить не будем. Вот если не вернетесь…».
Майя Михайловна любила свою страну не меньше, чем те люди, которые учили ее патриотизму и решали, что ей можно делать, а что нельзя. А уж сделала для России много больше.
«Поехала Плисецкая, — вспоминал Хрущев. — Она потом ездила во многие страны. Все поездки проходили очень бурно. Она принесла большую славу советскому балетному искусству. Вот оплата доверия со стороны Майи Плисецкой».
Шелепин в феврале 1960 года упразднил четвертое управление, которым руководил Питовранов, как самостоятельную структуру. Шелепин считал, что следить за писателями, художниками, актерами — не главная задача КГБ и незачем держать для этого целое управление. Он передал сокращенный аппарат и функции идеологического контроля второму главному управлению.
Генерал-лейтенант Питовранов отправился в Пекин представителем при китайской разведке. Когда председателем КГБ станет Юрий Владимирович Андропов, он первым делом воссоздаст управление, которое займется интеллигенций.
Но работа среди интеллигенции продолжалась и при Шелепине. Заметные и духовно самостоятельные люди в художественной среде, писатели, актеры были окружены большим числом осведомителей, которые доносили о каждом неодобрительном высказывании. Диссидентское движение еще не зародилось, но КГБ считал врагами даже тех, что в своем кругу, на кухне, в дружеской компании критиковал реальность советской жизни.
6 июля 1960 года Шелепин подписал отправленную в ЦК записку под грифом «Сов. секретно», которая начиналась так:
«Комитет государственной безопасности при Совете Министров СССР располагает материалами о том, что в Москве и Ленинграде существуют группы лиц, увлекающихся абстрактной живописью и так называемым левым направлением в поэзии, в кругу которых высказываются пессимистические и антисоветские настроения.
Некоторые из них установили связь с представителями капиталистических стран и пытаются использовать ее во враждебных Советскому Союзу целях…».
Героями записки были двое: Александр Ильич Гинзбург, «автор идеологически вредных упаднических стихотворений… стремится часть имеющихся у него стихотворений, а также картин так называемых левых художников передать за границу», и член Союза писателей из Ленинграда Кирилл Владимирович Успенский (литературный псевдоним — Косцинский), который «систематически ведет злобные антисоветские разговоры, клевещет на политический строй в СССР».
В записке процитированы записанные осведомителями КГБ слова писателя:
«Советская власть поедает сама себя… Она обречена на гибель… Вы живете в полицейском государстве… Социализм построен руками заключенных…».
Председатель комитета информировал руководителей партии:
«В целях пресечения враждебной деятельности Успенского и Гинзбурга имеется в виду провести следствие и привлечь их в уголовной ответственности».
В другой записке Александр Шелепин уточнил:
«Комитетом госбезопасности разоблачена группа, возглавлявшаяся политическим проходимцем и уголовным преступником Гинзбургом, нигде не работавшим, занимавшимся подделкой документов».
Председатель КГБ не сообщил руководителям партии, в чем состояло «уголовное преступление» Гинзбурга, какие именно документы он подделывал, потому что это вызвало бы, скорее всего, смех.
Александр Гинзбург выручил приятеля — сдал за него экзамен в вечерней школе. Проступок? Бесспорно, но вряд ли за такие проступки, продиктованные чувством товарищества, стоит сажать в тюрьму. Гинзбурга же приговорили тогда к двум годам тюремного заключения.
С информацией Шелепина, судя по сопроводительной записке, ознакомились ведавшие идеологическими делами секретари ЦК Отто Куусинен и Михаил Суслов.
15 июля Шелепин отправил адресованную лично Хрущеву обширную, на семи страницах, записку:
«В связи с предстоящим 17 июля с. г. приемом интеллигенции на госдаче “Семеновское” докладываю вам некоторые материалы о настроениях советской интеллигенции и ее реагировании на проводимые партией и правительством мероприятия».
Для начала Шелепин отметил, что «подавляющее большинство интеллигенции одобряет политику, проводимую Коммунистической партией и Советским правительством…
Значительное влияние на изменение настроений творческой интеллигенции оказали проведенные в последнее время мероприятия партии по усилению воспитательной работы среди писателей, артистов, композиторов, художников, работников кино. Решения ЦК по идеологическим вопросам, съезды различных творческих союзов, встречи с руководителями партии и Советского правительства и ваши выступления на этих встречах нашли одобрительный отклик среди советской интеллигенции».
Затем Шелепин перешел к тому, ради чего комитет госбезопасности и составлял такие записки:
«Вместе с тем в некоторых кругах творческой интеллигенции не изжиты еще элементы групповщины, в основе которых, помимо личных симпатий, лежат подчас неправильные взгляды на развитие советской литературы и искусства…
Наблюдается групповщина среди драматургов.
В частности, вокруг драматургов Арбузова и в меньшей степени Розова сложилась группа драматургов: Штейн, Зорин, Шток, Шатров, Аграненко, Володин и другие, которые сплочены на нездоровой основе “борьбы” с драматургией “сталинского режима”, с так называемыми “правоверными лакировщиками”, к числу которых эта группа относит таких советских драматургов, как Корнейчук, Погодин, Софронов, Вирта, Мдивани и других.
Приверженец названной группы драматургов, главный режиссер театра “Современник” Ефремов, поставивший недавно идейно порочную пьесу “Голый король”, так определяет роль театра в нынешних условиях: “Нам говорят: «Дела у нас в стране идут хорошо». А мы со сцены должны нести подтекст: «Ой ли?»”…
Обращают на себя внимание и такие факты, когда отдельные известные представители творческой интеллигенции покровительствуют дельцам и тем самым поднимают их вес в глазах окружающих.
Так, в поселке Лианозово, под Москвой, проживает художник-абстракционист Рабин, жилая комната которого превратилась, по существу, в своеобразный музей абстракционистского искусства. На квартире Рабина собираются его единомышленники, иногда ее посещают иностранцы, которым охотно демонстрируются и продаются образцы “подлинного советского искусства, находящего в подполье”.
Квартиру Рабина посещали такие известные советские литераторы, как Эренбург, Слуцкий, Мартынов, что подогревало участников сборищ, способствовало распространению авторитета среди их поклонников…».
К защите безопасности государства все это не имело никакого отношения. КГБ продолжал исполнять функции политической полиции и идеологического контроля. Записку Шелепина внимательно прочитал секретарь ЦК Суслов. Он аккуратно подчеркнул абзацы с доносами на писателей и художников.
По логике партийных работников и чекистов антисоветские высказывания в советской страны могли исходить только от наймитов западных стран, уголовных преступников или умственно больных.
На совещании руководящего состава органов госбезопасности в мае 1959 года Шелепин говорил об «антисоветских проявлениях со стороны психически больных, которых необходимо изолировать». Чекисты пришли к выводу, что «арест лиц, которые заведомо имеют умственные отклонения», не нужен, потому что появляются государственные преступники там, где «на самом деле имеются душевнобольные».
Шелепин предложил в отношении душевно больных «возбуждать уголовные дела и проводить следствие, предварительно поместив подследственного в психиатрическую больницу».
А после решения суда отправлять душевнобольных на принудительное лечение без ареста.
Особняком стоит история с конфискацией комитетом госбезопасности знаменитого романа Василия Семеновича Гроссмана «Жизнь и судьба».
Он передал рукопись в редакцию журнала «Знамя», там был устроено обсуждение романа с участием руководителей Союза писателей СССР. Роман осудили как политически вредный, после чего последовал донос в КГБ. К Гроссману пришли сотрудники комитета с ордером на обыск и забрали все экземпляры романа. Пожалуй, это единственный в послесталинские времена случай, когда комитет госбезопасности пытался бы уничтожить литературное произведение.
