Кто-то дернул Жуковского за плечо. Он инстинктивно схватился за пистолет, но тотчас опустил руку. Рядом стоял Кандин.
— Идут две бестии. Одна из них Федюшина.
— Федюшина! — повторил Жуковский.
Лена Федюшина и Феня Рыбкина подходили к домику Брылевой, совсем не думая об опасности.
Из дома выносили гроб. Толпа заколыхалась. Подруги потеряли друг друга из виду. Лену схватили:
— Ты арестована. Следуй за нами.
Она попыталась нырнуть в толпу, но агенты держали ее крепко.
Допрашивали в тот же день. Жуковский расхаживал взад и вперед по комнате, в его глазах сверкала злоба, ноздри раздувались.
— Где ты встречалась с Марковым?
— Я его не знаю.
— Кто с тобой шел на похороны?
— Какая-то женщина, я ее видела первый раз, — Лена произнесла эту фразу, как заученный урок.
Жуковский на секунду замер, потом схватил девушку за плечо и затряс изо всех сил:
— Говори о своей шайке!
— Я не пойму, о чем вы меня спрашиваете?
— Завтра ты будешь болтаться на веревке, если не заговоришь.
Лена всхлипнула и прижала к мокрому лицу рукав платья. Жуковский считал, что он близок к цели.
— Я отправлю тебя в тюрьму, и ты сутки можешь думать. Ровно сутки и не больше!
В тюремной камере Лена со страхом ждала нового допроса…
В управу вошла Мария Рогова. Нахально придвинув к шефу тайной полиции свое рябое лицо, она принялась докладывать:
— На нашей улице усач один живет. Из коммунистов. Степанов его фамилия. Часто гостей принимает, и, думается мне, лесных.
— Каких? — Жуковский от неожиданности вскочил. — Ты не брешешь?
— Чтоб меня гром побил, если вру! Он на заводе Осоавиахимом командовал, такой активный был.
Через несколько минут Кандин и Газов в сопровождении группы агентов выехали на улицу Третьего июля. Ворвавшись в квартиру Степановых, Кандин скомандовал:
— Руки вверх, большевики!
— Кого вы имеете в виду? — спокойно проговорил Яков Андреевич. — Здесь живут двое пожилых людей.
— Знаем мы вас…
Агенты вверх дном перевернули дом: ломали пол, разбивали мебель, вспарывали подушки.
— Господа, осторожнее, — умоляла Анастасия Антоновна.
— Не беспокойся, бабка, — хохотнул Байдуков. — На том свете и без приданого обойдешься.
Обыск длился часа два. Кандин нервничал, рыча на агентов. Вдруг с чердака донесся торжествующий вопль. С лестницы скатился Байдуков, он держал маленький браунинг.
— Под стрехой нашел! Ишь, куда запрятал!
Кандин презрительно поглядел на Якова Андреевича.
— Твое оружие, усач?
— Наверное, ребятишки спрятали.
— Я тебе покажу… ребятишки, — Кандин отрывисто приказал: — В тюрьму! Обоих!
Как хищники, почуявшие крупную добычу, слетелись в тюрьму фон Крюгер, начальник СД Бунте, Жуковский. Из абвера доставили Лену.
— Ты знаешь ее? — спросил Жуковский Якова Андреевича.
— Видел раз, но где — не помню.
— Верните ему память! — крикнул агентам Жуковский.
Три немца из СД и два агента увели Якова Андреевича в комнату пыток. Через полчаса под ноги Жуковскому бросили окровавленное тело. Жуковский театрально наступил на него.
— Кто твои сообщники, отвечай!
— Мне нечего говорить.
На следующий допрос Якова Андреевича привели вместе с женой.
По-собачьи ощерясь, Жуковский сделал агентам знак. На глазах Якова Андреевича они принялись избивать Анастасию Антоновну. В ответ на упрямое молчание загоняли под ногти иголки.
Яков Андреевич не выдержал.
— Что вы делаете! Звери!
Тогда палачи взялись за него. Бритвой вырезали на спине полосы кожи.
Анастасия Антоновна и Яков Андреевич вдруг затихли.
— Уже? — встревожился Жуковский.
Начальник СД, увидев, что Жуковский зашел в тупик, поспешил ему на помощь. Пытать арестованных было бессмысленно — они были очень слабы.
— В карцер! — заорал Бунте. — К крысам!
— Бесполезно! — мрачно высказался Крюгер. — Этих не исправишь ни огнем, ни железом, ни крысами.
Усталым и разбитым Жуковский приехал домой. Завалился в постель, но уснуть не мог. «Почему они молчат? Почему?»
Его охватил страх.
Необыкновенный следователь
Замотин, кряхтя, поднялся с табурета и рукояткой нагайки открыл форточку. Потянуло холодком. Лена Федюшина зябко поежилась.
— Итак, — бас Замотина разорвал тишину. — Я не собираюсь тебе потакать, как Жуковский. Выкладывай, кто в твоей компании?
— Я ж никого не знаю, — робко выговорила она.
— Говори, сука… — Он замахнулся нагайкой, но не ударил.
Лена еле стояла, ноги от страха сделались совсем чужими.
Вялым движением Замотин взял стакан, налил из фляги спирт. В это время в коридоре послышались шаги. Следователь насторожился. Он поспешно накрыл стакан фуражкой.
Вошел Артур Доллерт. Расставив ноги и заложив руки за спину, он уставился на подпольщицу. Лена не выдержала взгляда, закрыла лицо руками, разрыдалась.
— У вас такой смуглый цвет кожи, вы, наверное, дружите с солнцем? — вежливо спросил Доллерт.
На Лениных щеках выступил легкий румянец. Она совсем не ожидала услышать такой вопрос. Посмотрела на немца с надеждой. Несколько мгновений длилось молчание, наконец, Лена собралась с духом и выговорила:
— Я целый месяц не видела солнца.
— Ты его вообще больше не увидишь, если будешь отпираться, — вставил Замотин.
Доллерт перебил его.
— Не бойтесь, мой коллега не причинит вам зла. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Пройдемте.
В кабинете Доллерт пригласил Лену сесть.
— Есть хотите?
Лена промолчала, удивляясь странному вниманию к ней. Доллерт усмехнулся, открыл дверь и что-то крикнул. Вскоре появился солдат, он нес сладко пахнущее блюдо с мясом. После недолгого колебания Лена с жадностью набросилась на еду.
Доллерт долго расспрашивал Лену о том, как жила до войны, сколько зарабатывала, какая мебель была в ее квартире. Лена терялась в догадках: кто этот странный немец? Может, хочет купить ее тарелкой мяса?
Доллерт рассказывал и о себе. Он родом из Риги. Мать латышка, отец немец. Окончил Рижский университет, по образованию юрист. Знает европейские языки.
Провожая Лену в камеру, он сказал ей, словно оправдываясь:
— Служба обязывает меня считать вас арестованной.
Доллерт все чаще и чаще вызывал Лену на допросы. Но их по существу не было. Вели самые разные разговоры.
В камере о старшем следователе шли бесконечные споры. Иванов предполагал, что Доллерт либо подпольный коммунист, либо отъявленный мерзавец. Сафонов считал его социал-демократом. Батюков вообще не верил в доброту врага. Во всяком случае Доллерт был загадкой абвера.
Лена испытывала к Доллерту смешанное чувство уважения и страха. В спорах она не участвовала.
Однажды во время мирной беседы Доллерта с Леной в кабинет проскользнул Жуковский.
— Я прошу вас, — начал он, — передать мне Иванова, Федюшину, Сафонова, Батюкова… С генеральным штабом все согласовано.
Лицо Доллерта вмиг стало суровым.
— Подите отсюда прочь! — властно произнес он.
Жуковский испуганно попятился к двери. Лена радовалась: «Так тебе и надо, холуй».
Теперь она почти верила в то, что Доллерт коммунист, и с нетерпением ждала вызовов на допрос. Сердце учащенно колотилось, когда раздавались долгожданные слова:
— Федюшина — к следователю!
Через несколько дней ее выпустили из тюремной камеры и назначили заведовать кладовой абвера. Она сидела в помещении, забитом продуктами, и думала, как бы с помощью Доллерта освободить товарищей…
Абвер‑107 занимал длинное, барачного типа здание на углу Почтовой и Трубчевской улиц в Бежице. Одну комнату зарешетили и приспособили под камеру, в другой допрашивали и пытали арестованных.
В камере холодная, давящая тишина. Сморенные тревогой люди, свернувшись, лежали на полу.
Иванов пытался избавиться от мрачного уныния. Рядом шевелился Обухов. Его глаза лихорадочно блестели.
— Что, муторно на душе? — хрипло спросил он Иванова.
— Вроде уже привык, — отозвался тот.
Человек привыкает ко всему, даже к мысли о близкой смерти, она его уже не страшит. Зато сильней становятся тревоги и беспокойства о родных и близких, которые остаются в жизни.
— Намучается жена без меня, — вздохнул Иванов. — Шутка ли, одной растить троих детей.
— А я даже не узнаю, сын у меня будет или дочка, — Обухов закашлял в кулак.
У каждого были свои незакрытые счета к жизни. Батюков терзался мыслью, что так просто попался на удочку Жуковского и подвел товарищей. Сафонов думал о жене, Люба — о матери.
Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: «Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?» — «Раскаиваюсь? — усмехнулся Иванов. — Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…»
