Но никто из подпольщиков не хотел покупать жизнь ценою бесчестия. Старший следователь оценил это и на последнем допросе с любопытством спросил у Иванова: «Вы не раскаиваетесь в том, что натворили?» — «Раскаиваюсь? — усмехнулся Иванов. — Маловато мы наработали. Осторожничали напрасно…»
Гробовое молчание камеры нарушило позвякивание ключа.
Заскрежетал засов, и на пороге камеры появился Яков Андреевич. Одной рукой он вцепился в косяк двери, другой поддерживал жену. Все приподнялись. Как ни тяжела была их собственная участь, каждый стремился хоть чем-нибудь выразить свое уважение к стойкому коммунисту. К нему тянулись руки, избитые, изуродованные, окровавленные.
Обухов коснулся плеча:
— Вместе легче конец принимать.
— Почему конец? — глаза Якова Андреевича блеснули. — Нет, ребята, наша смерть — не конец. Она скорее начало. — Он вдруг надрывно закашлялся. Кровь из опухшего рта потекла по заросшему седоватой щетиной подбородку. Анастасия Антоновна, высохшая, как былинка, смертельно бледная, опустила мужа на ворох соломы и платком принялась вытирать кровь. Глаза у нее были сухие.
□ □ □
Узнав, что в абвер привезли Якова Андреевича, Лена побежала к Доллерту.
— Артур, ты должен его освободить, — горячо выговорила она, — Степанов никому не причинил зла. Браунинг, который у него нашли, ни разу не выстрелил.
— Зато стреляли его слова, они сильнее катюш, — усмехнулся Доллерт.
— Ты не допустишь, чтобы их казнили, — молила она.
…Вскоре Яков Андреевич сидел на стуле перед старшим следователем.
— Я уважаю идеи и готов многим пожертвовать во имя нашей великой Германии, — начал Доллерт, — но жизнь… она дается один раз…
— Согласен с вами, — кивнул Яков Андреевич.
Доллерт заходил по комнате.
— Есть сведения, что у вас бывали солдаты вермахта, сочувствующие России. Я прошу… назовите их имена. Даю вам слово, мы сохраним это в тайне, и вы будете жить.
Наступила длинная пауза. Доллерт оставался спокойным, только взгляд выдавал душившее его бешенство.
— В конце концов мне непонятно ваше упрямство. Вы рабочий человек, а фанатизм — удел поэтов и философов.
— Я не советую искать предателей среди коммунистов, — произнес Яков Андреевич. — Напрасный труд. И мне, право, жаль вас.
Доллерт поспешил закончить допрос. Когда Якова Андреевича увели, он позвонил в СД:
— Алло, Бунте, можете забирать Степанова. Для абвера он не представляет ценности.
Через час на Почтовую улицу заехал легковой автомобиль, вслед за ним прибыл набитый солдатами грузовик. Якова Андреевича и жену втолкнули в легковушку. Немец, сидевший рядом с шофером, повернул свою квадратную голову к арестованным и сощуренными глазами осмотрел их.
Машина проскочила Городище, свернула на улицу Третьего июля и остановилась возле дома Степановых. Солдаты оцепили усадьбу. Бунте и три гестаповца повели свои жертвы в огород, где солдаты уже рыли яму.
Супруги переглянулись.
Бунте сделал знак гестаповцам. Те схватили Анастасию Антоновну и со смехом бросили в яму. Степанов рванулся к жене, но палачи крепко держали его.
Хотелось закрыть глаза, не видеть. А он смотрел, смотрел прямо на могилу, на глинистые сыпучие камни, заваливающие живую Анастасию Антоновну. Бунте, который ждал, что старик сломится, смякнет, не выдержал и выстрелил в него.
Жуковского мучил страх. «Люди молчат… Молчат под пытками, которые, казалось бы, должны заставить говорить даже камни!.. Значит, они верят… верят в победу». Помимо его воли эта мысль все больше и больше разрасталась в нем. Он почувствовал, что его сила и власть временная. А что дальше? Пустота. Из нее, из пустоты, встают молчащие… Встают и надвигаются… Жуковский вскочил с постели. Принялся строчить:
«Господину Генералу Корюка‑532 — Главнокомандующему Русской полиции… от начальника тайной полиции Жуковского В. Л.
Рапорт
Работаю в рядах полиции одиннадцать месяцев, не считаясь со своим слабым здоровьем и очень серьезной болезнью сердца. К тому же я даже невоеннообязанный. Я добровольно работаю, отдавая все свои силы, преданно, честно и беззаветно на благо германской армии.
Характеристику о моей работе и обо мне, как человеке, дадут вам СД, ГФГ, АВ, седьмой отдел фельдкомендатуры и господин капитан фон Крюгер.
Сам я из дворянской семьи, сын видного профессора, имею диплом доктора — инженера лесного хозяйства и кандидата биологических наук. Для себя считаю долгом чести быть солдатом вверенной Вам полиции, но Вас, господин генерал, прошу удовлетворить большую просьбу — уволить меня из рядов полиции, ибо дальнейшее мое пребывание грозит полным расстройством нервов и потерей трудоспособности.
…Усердствуя своей жизнью, я раскрыл подрывную диверсионную группу городских партизан, но я ничего за это не прошу, кроме освобождения меня от службы»…
…Умирая, брянские подпольщики побеждали.
Непроницаемая тьма осенней ночи стлалась вокруг партизанского лагеря. Холодный ветер трепетал в вершинах деревьев, норовя пробить зубчатую стену хвойного леса. Черненко возвращался с поста. Промерзшая морщинистая земля хрустела под ногами. А в землянке было тепло, даже душно, Черненко прислонился спиной к печке, закашлял. Снова кровь. Торопливо прикрыл платком рот: он скрывал от товарищей, что заболел туберкулезом.
Жуков что-то писал.
— Что сочиняешь? — спросил Черненко.
— Строчу письмо жене. Послушай-ка. Бахвальством не пахнет?
«Здравствуй, дорогая Манюша! Мне хочется тебе сообщить, что вчера у меня был самый радостный день. Мою скромную работу очень высоко оценила мать-Родина. Награжден высшей наградой — орденом Ленина. Вручили мне эту награду в глухом лесу, перед всеми товарищами…»
— Ну, а дальше о семейном, — он отложил письмо, бережно провел ладонью по ордену.
— Никакого бахвальства не вижу. Все, как есть. А знаешь, о чем я подумал… Надо Лебедеву с Потаповым ордена отнести.
— Не положено. В подполье — конспирация… — развел руками Жуков.
— Мы бы праздник им принесли. Может, завтра смерть настигнет, и не узнают, что страна, народ вот так ценят их, дорожат ими.
— Я‑то что, как командир посмотрит.
— Спросим.
Дука одобрил предложение Черненко.
…К городу Черненко и Кожевников подошли в полдень. Условившись встретиться в пять часов вечера в дубовой роще за мясокомбинатом, они разошлись. Черненко направился на Белорусскую к Лебедевым, Кожевников свернул на Ковшовку к Потапову.
Лебедевых дома не оказалось. На дверях висел маленький ржавый замок. Черненко открыл его гвоздем и прошел в комнату. Спрятав в матрац коробочку с орденом, прилег отдохнуть и уснул.
Под вечер его растолкали вернувшиеся с работы братья.
— А мы думали, вор залез, — засмеялся Петр.
Черненко протер глаза и нарочито таинственным голосом попросил:
Командир городского партизанского отряда М. И. Дука и комиссар Д. Г. Ларичев.
— Закрой-ка дверь поплотнее. Я к тебе с поручением от самого Кремля, можно сказать. — Черненко взял коробочку, достал из нее орден, подул зачем-то на него и протянул Петру.
Петр не верил своим глазам. Он долго вертел в руках орден Боевого Красного Знамени. Потом вдруг спросил:
— За что?
— Не скромничай, заслужил! Недавно нашему командиру Дуке Золотую Звезду Героя вручили. Представитель Ставки сказал ему: Брянское подполье десятка дивизий стоит.
Взволнованные, они долго молчали.
— Обмыть награду надо! — подал наконец голос Васильевич.
— Обмоем! — рука Петра сжалась в кулак.
— Спрячь подальше, чтобы никакая гадина не опоганила его своими лапами, — уходя, напутствовал Черненко.
В старой дубовой роще Кожевников набросился на товарища с упреками:
— Я уже два часа жду тебя. Бог весть что передумал.
Черненко виновато оправдывался:
— Не мог же я сразу уйти…
— Потапова тоже проняло, — смягчился Кожевников. — Даже заплакал…
«Дорогая Оля! — писала Вала Золотихиной.
Здравствуй, это я, Валентина. Лечу к себе в отряд.
Олечка! Что же ты молчишь? Одно-единственное письмо от тебя за все время.
В лечении мало проку. Но отдохнула хорошо, сил набралась, скорее бы в отряд. Здесь, в Москве, Михаил Ильич.
Как ты живешь, чем занимаешься?… Все о тебе хочу знать. Пиши!»
Валя написала адрес: «Рязанская область, Шацкий район, Б.‑Екатериновка, школа, Золотихиной Ольге». И опустила открытку в почтовый ящик.
Зал ожидания на аэродроме — маленькая избушка. В ней душно. Табачный дым густыми облачками плавал по комнате. Люди сидели молчаливые, хмурые, им, видимо, надоело ждать погоды.
Вошел парень в полушубке, удивительно веселый.
