— Не перешибу, так перебью, — выдавил Замотин.
На другой день Петра вызывали еще несколько раз. Требовали назвать сообщников. Предлагали поступить на службу в абвер. Доллерт пошел на уступки.
— Я ценю чувство патриота, — явно демонстрируя свое великодушие, обратился он к Петру. — Но скажи, почему ты, беспартийный, взрывал наши поезда, стрелял в солдат?
— А я партийный, — оживился Петр.
— Врешь.
— Ну как тебе растолковать, господин следователь. Беспартийный большевик я. Это то же, что и коммунист. И если вы даете своему начальству отчет, сколько ухлопали коммунистов, можете в их число приписать и меня.
— И все же, почему ты стрелял?
— Глупый вопрос, — отрезал Петр.
Замотин тоже ударился в психологию. Тон его сменился, стал заискивающим.
— Ну что тебе стоит подмахнуть бумажку. Царапни свою фамилию — и жизнь в кармане. А жизнь у нас царская. Спирту хоть залейся, баб вволю, суконная одевка, двухмесячный отпуск…
Петр брезгливо отодвинулся от него.
— Да я лучше сто смертей приму, чем твою паскудную жизнь.
— И примешь, — Замотин затопал ногами, потом вдруг попытался обнять подпольщика.
— Хочешь, стану перед тобой на колени… Мне ж этот Доллерт пучеглазый, чтоб ему ни дна, ни покрышки, все кишки проел: «Плохо стараешься, Батя». Это я‑то плохо? Да с меня пота сходит больше, чем с вашего идейного брата крови…
Замотин плюхнулся на топчан.
□ □ □
…Абвер передал в СД наиболее опасных подпольщиков. В центральной брянской тюрьме Кожевников встретил Петра Лебедева, Ивана Максакова, Ефросинью Дедкову.
Первым расстреляли Ивана Максакова. Он успел написать на стене: «Иду на смерть за Родину». Потом стало известно, что гестаповцы замучили Ефросинью Дедкову. Теряя последние силы, она плюнула окровавленной пеной в лицо Бунте. Палач пристрелил ее и мертвую повесил. Через день от руки Крюгера погибла Лиза Браудер.
Теперь Кожевников отсчитывал последние минуты жизни. Двадцатикопеечной монетой он нацарапал на стене: «Продала Маевская. Писал Анатолий Кожевников. 1917 года рождения».
Ночью Лебедева, Кожевникова, Белова, Вильпишевского и еще нескольких патриотов перевезли в другое здание СД, втолкнули в подвал. Там у весело орущей радиолы сидел Хайнц Бунте, за его спиной — несколько гестаповцев.
— Вы приглашены на прощальный концерт, — с издевкой бросил гестаповец. — Займите ложу.
Подпольщики тревожно переглянулись. Что-то страшное затевается в этой фашистской кухне.
По знаку Бунте два гестаповца подхватили Вильпишевского, раздели донага и тисками стали вырывать куски тела. Он дико корчился, кричал. Пластинка раздирала душу.
Подпольщики сбились в тесную кучу. Только ощущение, что ты не один, удерживало их на ногах.
— Назови своих сообщников, бандит! За это обещаю легкую смерть, — перекрикивая радиолу, предъявил Бунте ультиматум Петру.
— Хочешь, чтобы я заплатил за веревку, на которой меня повесят? — зло ответил Петр. — Ну и дурак же ты!..
— Подогреть его!.. — взревел Бунте.
Солдат схватил жаровню с горящими углями. Гестаповцы скрутили руки Петру. Радиола завизжала еще громче.
— И‑эх!.. Помирать, так с музыкой!.. — Кожевников, изловчившись, стукнул ногой снизу по жаровне, угли фонтаном брызнули во все стороны. Белов запустил в лампу ботинком. В кромешной тьме, под раздирающие звуки радиолы разразился их последний, смертный бой.
На шум сбежались солдаты и, не разобравшись в темноте, открыли стрельбу. Когда вспыхнул фонарь, рядом с подпольщиками корчились в предсмертных муках и палачи. Окровавленный Бунте пятился к выходу. В луже крови пытался подняться тяжелораненый Кожевников. Дрожа всем телом Бунте выстрелил в него и тут же скрылся.
Из подвала долго неслась дикая какофония.
Врач карательного батальона бегло осмотрел раненую.
— Грудь прошита двумя пулями, — объяснил он капитану Бору Небаши. — Но легкие не задеты.
Именной автомат и орден на гимнастерке подсказывали капитану, что у него в руках необычная партизанка. Он велел связаться по рации со штабом тыловой области. Оттуда поступил приказ — срочно доставить пленную в Брянск.
Запряженные сытыми лошадьми сани домчались от Утов до Выгоничей без остановки. Здесь встречала санитарная машина.
В Корюке без труда определили, что захваченная в плен — не кто иная, как знаменитая партизанская разведчица Сафронова. Фон Крюгер тотчас доложил генералу Бернгардту.
— Наконец-то к нам попал ключ от городского подполья.
Генерал потребовал «дело» Сафроновой и просидел над ним битых два часа. Он не пожалел, что снизошел до роли обыкновенного следователя. Документы рассказали много любопытного. Эта русская чуть ли не каждый день приходила в город и, пользуясь беспечностью службы безопасности, собирала такие сведения, которые сделали бы честь асу любой разведки. Ее принимали высшие генералы Красной Армии и даже Кремль. Теперь только стало ясно, почему вражеские бомбы точно ложатся в цель, а партизаны знают, куда и в какое время уйдет не только эшелон, но и обычная транспортная повозка.
По распоряжению Бернгардта Валю положили в отдельную больничную палату, двое часовых, сестра и санитар день и ночь дежурили возле нее.
Через неделю разведчицу на носилках понесли на допрос. Допрашивал ее — это было неслыханное в Корюке дело — сам Бернгардт. Переводил фон Крюгер.
— Господин генерал удивлен, — начал фон Крюгер, — что вы, из семьи Сафроновых, вдруг ведете подрывную работу против германской армии! Вам следовало бы поступить наоборот.
Валя дала себе клятву не отвечать на вопросы, но столь неожиданный поворот заинтриговал ее.
— Почему же это?
Бернгардт охотно пояснил через Крюгера. Ему хорошо известно, что большевики убили ее отца. Мать и дети оставались без земли и хлеба. Разве это не так? Германская армия несет свободу и жизнь таким людям, как ваш отец, Валентина Ивановна.
Валя обвела взглядом генерала и спокойно пояснила:
— Знаю, что вашему уму, господин генерал, мои слова будут недоступны. Но скажу: я не в обиде на Советскую власть, она меня вырастила.
Генерал не знал, как продолжить разговор. Заполняя неловкую паузу, фон Крюгер ткнул пальцем в орден.
— За что получили?
— Не трогай грязными лапами! — Валя приподнялась на носилках. Санитары растерянно глядели друг на друга, не зная, как им поступить.
Капитан хотел было разразиться бранью, но Бернгардт знаком остановил его.
— Упорство бессмысленно, пора это понять. Расскажи о всех тайных преступниках, скрывающихся в Брянске. И мы наградим тебя. Германия умеет платить за добро. Это мне поручил передать сам фюрер! — при этих словах Бернгардт и Крюгер встали перед Валей навытяжку.
Валя слышала о последних массовых арестах и казнях патриотов. «Значит, схвачены не все», — обрадованно подумала она и зажмурилась, как от внезапно вспыхнувшего света.
От фашистов не ускользнули ее раздумье и радость. Они истолковали их по-своему. Дряблая серая генеральская шея вытянулась, как у черепахи. Капитан торопливо снял крышку с хрустального чернильного прибора и обмакнул перо. Сейчас откроются тайны русского подполья!
— Вы спрашиваете, где подпольщики? — Валя приподняла голову и посмотрела генералу в глаза. — Они везде. Они в каждом нашем доме. Честное слово!
Желваки на скулах Бернгардта надулись. Крюгер не видел своего шефа таким страшным, даже после провала операций против партизан и гибели целых полков. Видимо, никто не наносил генералу такого сокрушительного удара, как эта прикованная к носилкам девчонка.
— Расправляйтесь с ней, как хотите!.. — заорал в исступлении генерал. — Но… говорить заставьте!..
— Она не выдержит пыток, господин генерал, — робко заикнулся Крюгер.
— Вы — безмозглое полено, Крюгер! Пытайте ее и лечите, лечите и опять пытайте. Поймите же, наконец, если мы не развяжем ей язык, нам нечего делать в России.
Как ни слабы были познания Вали в немецком языке, она отлично поняла слова генерала.
Ее бросили в сырой и холодный, как могила, подземный карцер. Она лежала на подстилке, на которой запеклись кровь и гной, и думала, что сейчас самое страшное не голод, не пытки… Сидеть взаперти в разгар битвы — вот самое трудное.
Валя страшно похудела. Лицо стало зеленовато-желтым. Глаза впали. Опять зашумело в голове. Ей казалось, что в мире ужаснее, чем этот могильный карцер, ничего нет. Палачи же готовили еще одно испытание.
В последних числах декабря ефрейторы Мартин Лемлер и Теодор Штейн приволокли Валю в большую комнату, связали запястья за спиной и за руки вздернули на крюк. Веревки глубоко впились в тело. Что-то хрустнуло, вывернулись плечевые суставы. Она впилась зубами в губы, только бы не закричать. Перед глазами заметались красные круги.
Страшной паузы не выдержал фон Крюгер, он подбежал к ней с кулаками и в бешенстве завизжал:
