Выдержать такой удар 9–я и 57–я армии не смогли. Фронт обороны оказался широким, сил явно недоставало.
17 мая в восьмом часу утра наблюдатели доложили:
— Со стороны Славянска идет большая группа фашистских бомбардировщиков.
Горбацевич тут же связался по телефону с командирами истребительных полков.
— Всем воздух! — отдал он приказ.
Вражеские бомбардировщики шли группами па разных высотах, без непосредственного сопровождения.
С командного пункта было хорошо видно, как наши истребители врезались в строй «юнкерсов». Я впервые стал очевидцем такой грандиозной схватки в воздухе. Где свои, где чужие — разобрать невозможно. С высоты доносился надсадный гул моторов, слышались дробная трескотня пулеметов и гулкое уханье пушек.
Смелый удар советских летчиков ошеломил противника. Побросав бомбы куда попало, «юнкерсы» стали поворачивать на запад. Преследуя их, истребители заметили, что в полосе 9–й армии немцы прорвали фронт. Вражеские танки двигались вдоль Северного Донца в направлении города Изюм. Полученные сведения я доложил генералу А. М. Городянскому.
— Сообщите об этом в штаб ВВС Юго — Западного фронта, — попросил наш командарм.
Трубку взял начальник штаба генерал — майор А. А. Саковнин. Выслушав, помолчал, недоверчиво, как мне показалось, промолвил:
— Хорошо, проверим.
И действительно, спустя несколько мпнут Саковнин позвонил начальнику штаба нашей группы Комарову:
— Путают что‑то ваши летуны. Не может быть, чтобы на Изюм шли танки противника.
Во второй половине дня генерал прилетел сам.
— Откуда вы взяли, что фронт прорван? — строго спросил он.
— Летчики доложили, — отвечаю ему.
— Глаза у страха велики, — стоял на своем Саковнин. — Маршал сказал: «Паники не поднимать». Это же повторил и товарищ Хрущев.
Но вскоре генерал убедился, что наши летчики были правы. Гитлеровцы действительно прорвали фронт в полосе 9–й армии, а их танки, как и докладывали экипажи, прикрываясь справа Северным Донцом, устремились к Изюму.
Оборона оказалась неглубокой, средств для борьбы с авиацией противника не хватало. Все это в конечном итоге предопределило весьма невыгодное для нас развитие событий. К исходу 18 мая противник продвинулся на север на 40–50 километров, достиг Северного Донца и не только поставил в тяжелое положение тылы нашей 6–й армии, но и создал угрозу окружения всей группировки войск, действовавших на барвенковском плацдарме.
В связи с этим не безопасно было оставлять авиацию на аэродроме, находившемся вблизи Большой Камышевахи. Я приехал туда к вечеру 17 мая. Люди еще не знали, что танки противника прошли в четырех километрах восточнее и могут в любой момент повернуть сюда. Было принято решение перебазировать полк на аэродромы Бригадировка и Сватово, находившиеся за рекой Северный Донец, а по пути нанести штурмовой удар по противнику.!
Командовал частью невысокий черноглазый татарин Фаткулин. Он был храбрым и горячим человеком. Недавно летчики, возглавляемые им, отличились во время отражения массированного налета фашистов.
I Узнав, что аэродрому грозит опасность, Фаткулин гневно сверкнул чуть раскосыми глазами и, сплюнув, зло выругался. Потом махнул рукой, крикнул: «По самолетам!» — и помчался к своей машине, на бегу надевая шлемофон.
Когда летчики поднялись в воздух, меня окружили техники и механики:
— А как нам быть?
— Надо вооружиться, друзья, и организованно отходить в Бригадировку, за Северный Донец.
Назначили командира группы, наметили маршрут следования и дали необходимые указания по боевому обеспечению. Сборы были недолгими. Вскоре колонна двинулась в путь.
I Неподалеку от аэродрома дислоцировалась авиационная база. Она не входила непосредственно в нашу группу, но мы не могли оставить ее людей на произвол судьбы и предупредили руководство об опасности. Позже я узнал, что отступление в спешке все‑таки не обошлось без потерь.
>Снимался с позиций и соседний артиллерийский полк. Меня приятно удивили спокойствие и рассудительность командира. Он быстро отдавал исчерпывающие распоряжения и всем видом своим вселял уверенность в благополучном исходе передислокации. Солдаты и их начальники без суеты и паники перевели орудия в походное положение и организованно, словно на учениях, двинулись к переправе. Мне подумалось: «Если бы все наши командиры имели вот такое же самообладание, мы избежали бы многих неприятностей…»
Немцы, по — видимому, подтянули авиацию с других участков фронта, потому что число бомбардировочных налетов увеличилось. Особенно часто они бомбили Изюм, где находился наш штаб. Во время одного из таких налетов начальник особого отдела, телефонистка и я вынуждены были остаться в помещении, чтобы держать связь с частями. Время от времени мы делали запросы об обстановке и настроении личного состава.
Бомба ударила в угол здания. Из окон со звоном посыпались стекла, с потолков обвалилась штукатурка. И вдруг телефонный звонок.
— Товарищ бригадный комиссар, вы еще живы? — Это спрашивала Зина, девушка с коммутатора.
— Все в порядке.
— Ия держусь, хотя и страшно.
Минут через пять Зина снова позвонила:
— Товарищ комиссар, вы не ушли?
— Как можно? В случае чего, мы вас обязательно предупредим, — успокоил я девушку.
Воинский долг был для нее выше страха. Когда закончился налет, мы пошли в коммутаторную и поблагодарили мужественную связистку. Бомбежка была для нее первым боевым испытанием, и она его выдержала.
Следует вообще сказать, что многие девушки — фронтовички проявляли большое самообладание. Вот хотя бы такой случай. К нашему штабу примыкал тенистый фруктовый сад, изрытый щелями для укрытия. Под одним из деревьев, в капонире, стояла, радиостанция, с помощью которой поддерживалась связь с вылетавшими на боевые задания самолетами. На станции дежурила белокурая, миловидная радистка Аня, когда гитлеровцы совершили очередной налет. Одна из бомб разорвалась неподалеку от машины с радиоаппаратурой. Мы поспешили туда и увидели потрясающую картину: придерживая здоровой рукой перебитую кисть, Аня продолжала вести связь с нашими самолетами.
Девушку немедленно отправили в госпиталь. Я позвонил туда и попросил главного хирурга сделать все возможное, чтобы оставить героиню в солдатском строю.
— К сожалению, — ответил он, — мы пока не научились делать чудеса. Жаль девушку, но ампутация кисти неизбежна…
По правому берегу Северного Допца немцы подошли к Изюму. Ночью мы переправились на противоположный берег реки и остановились в двух — трех километрах от него, на аэродроме Половинкнно, где взлетно — посадочная полоса была выложена кирпичом. Случилось так, что я снова оказался у Северпого Донца и видел, как, теснимые противником, наши бойцы переправлялись вплавь. Некоторые были без оружия и не знали, где находится их часть и что с нею. Такую удручающую обстановку я не видел с самого начала войны.
Все ли зависело от бойцов, что отступали в сторону Половиикипо? Нет, упрекать только их было бы крайне несправедливо. Опи так же, как и летчики, дрались самоотверженно. Но у нас с каждым днем все меньше оставалось боевых самолетов и экипажей, а в наземных войсках — резервов. Силы таяли, а о пополнении не могло быть и речи. Почему? В чем тут просчет? Над этими вопросами задумывались многие командиры и политработники.
В один из таких безрадостных дней я выехал в Сватово, где находился штаб Юго — Западного фронта, охранявшийся с воздуха истребительным авиаполком. Разыскав члена Военного совета Н. С. Хрущева, я обратился к нему:
— Никита Сергеевич! Полк Фаткулина у нас измотался до крайности. Прикажите заменить его па время истребительным полком, который прикрывает штаб фронта.
Хрущев при мне изложил кому‑то мою просьбу по телефону и после разговора отклонил ее:
— Не надо этого делать. К полку привык начальник штаба фронта. Пусть он здесь и остается.
Какая странная, почти патриархальная мотивировка: «Начальник штаба привык…»
Так я и уехал ни с чем. Надежда хоть на время получить подмогу и на денек — другой дать передышку фаткулинцам не оправдалась.
Обстановка сложилась тяжелая. Все приходилось решать быстро, оперативно: времени на обдумывание необходимых планов и мероприятий, соответствующих быстро меняющимся событиям, не было. Дни и ночи перемешались. Мы с трудом выкраивали минуты, чтобы наскоро перекусить или забыться тревожным сном в какой‑нибудь машине или на траве, под кустом.
Неудача под Харьковом тяжело отразилась на настроении людей. Они знали, что в окружении остались тысячи бойцов и командиров, что фронт оказался открытым на многие десятки километров. Поэтому мы старались сделать все, чтобы воины не пали духом, не поддались панике, обеспечивали организованный отход.
