Ознакомительная версия.
С утра дирижер заговор раскрыл, и меня повели сажать на «губу», а Илюха был «награжден» несколькими нарядами вне своей очереди. Остальным оркестрантам раздали лопаты и отправили чистить снег на плацу. Мои же творческие планы на ближайшее будущее с воинскими были диаметрально противоположны. Вечером я должен был звучать на «жирной халтуре» в городе.
Идя под дружеским конвоем на губу, в нарушении устава караульной службы, между конвойным и арестованным случился неуставной, дружеский разговор:
– Ну ты че. Волк, отмазать не смог?
– Не мой косяк. Настучал кто-то.
– У меня «елка» в городе седня жирная… А еще завтра и послезавтра… Придумывай…
– Ты охренел?! Че придумывать?!
– Застрели меня из лопаты при попытке к бегству. Ну, или напиши рапорт, что я пропал без вести по состоянию здоровья.
На этой минорной ноте мы вошли в ворота гауптвахты.
– Почему рядовой привел? Без офицера не посадим, – раздался спасительный вердикт встретившего нас прапорщика.
Наш майор уже из части уехал, и я остался вдыхать сладостный воздух свободы.
В ночь с 27 на 28 декабря 1994 года оконные стекла нашей казармы дрожали так, как будто проходил концерт оркестра тубистов под управлением африканского слона.
– Где он?! – ревел майор, передергивая затвор газового пистолета перед лицом побледневшего дежурного по оркестру.
– Ты у меня год на тумбочке стоять будешь! В Безенчук! Застрелю!..
Зима выдалась снежная. Возвращаясь из «самохода» в часть, я увидел знакомую картину – оркестр чистил снег. На этот раз вокруг столовой.
На следующий день, майор отвел меня на «губу» сам. Легкомысленно недооформив мою посадку, он покинул территорию гауптвахты, оставив меня на попечение пресловутого Илюхи и прапорщика, дежурившего в тот день на «губе». Когда с меня сняли ремень, шнурки и кокарду, прапор сел за стол и начал оформлять документы.
– Медкомиссию прошли? – изрыгнул военный. В воздухе послышались запах вечерних денег и звук открывающейся бутылки нашим дорогим старшиной.
Илюха повел меня в медсанчасть. Я предчувствовал, что сегодня уйду от ответственности в ресторан. И действительно. Нужного доктора на месте не оказалось, и как нам сказали – сегодня и не предвидится. «Посадка» перенеслась на завтра.
Когда я ночью вернулся в часть, оркестр устало шаркал лопатами по голому асфальту.
– Тебя щас как путного на «губу» поведут, а нас опять на снежные работы… – обреченно прокряхтел уже ставший бессменным дежурный по оркестру.
– Ну, расстреляйте меня снежками! Я вам сигарет принес и водки к празднику.
И опять Илюха повел меня на «губу».
– Лампочки есть? – спросил старший наряда по гауптвахте.
– Какие лампочки?! – не зная, чего уже ожидать, простонал дежурный по оркестру.
– Стеклянные. Которые, если в рот затолкать – потом не вытащишь. Они еще в камерах перегорают, и потом там света нет. Как сейчас. А в темноте у арестантов клаустрофобия развивается. Боязнь Клаусов – слышал про такую? Ну вот. А у нас Новый год на носу. Ты че, Музобоз, хочешь нам праздник испортить?
– Нету лампочек! – хором ответили мы.
– Лампочки принесете – посадим.
Лампочек, как на зло нигде не оказалось. Как мы ни искали. Даже в футляре из-под очков майора.
30 декабря состоялся традиционный новогодний концерт, с ожидаемым оглушительным успехом и праздничным ужином по этому поводу. Увидев меня в составе оркестра, дирижер снова очень удивился, но было уже не до меня.
31 декабря пришел приказ из штаба – обеспечить чьи-то похороны, и нас отправили «на хмура».
А там и праздник Новый год, имеющий обыкновение стирать прошлогодние грехи повальным пьянством.
По чести сказать – майор наш был хоть и вспыльчив, но отходчив и понятлив. И о солдатах, как умел, заботился, а эгоцентричность уставом не запрещена. По сравнению со многими другими формами службы, моя была легкой. Как в любой службе, ситуации были разные, но вспомнить что-то ужасное об этом времени я не могу, благодаря, в том числе, нашему дирижеру и старшине. Шла первая чеченская война. Из Башкирии солдат в Чечню не брали, так нам говорили офицеры, уверяя, что у них есть какой-то договор черта с бесами. Поэтому некоторых солдат, по разным причинам, переводили за пределы Башкирии (например в Безенчук), а уж только потом отправляли в Чечню.
Как-то раз оркестр пополнили молодыми призывниками. Старослужащие, то есть солдаты моего призыва, решили их «воспитать». Я напомнил одному из них, что над нами «дедов» не было, когда мы «духами» пришли в часть. Слово за слово. Получилась знатная, с трудом разнимаемая, веселая массовая драка, в которую были вовлечены и солдаты сверхсрочной службы (контрактники). Это осталось бы невинной забавой, когда бы ни дошло до штаба. По совокупности моих предыдущих подвигов и подвигов еще двоих тружеников скрипичного ключа, решено было перевести нас из Уфы в Безенчук.
Уже из штаба и приказ приносили о моем переводе, и постельное белье заставляли сдавать, но у Бога опять были свои планы по поводу меня.
Случилось так, что как раз накануне этих событий, по случайному совпадению умер некий полковник. На улице стоял мороз много ниже двадцати градусов. При такой температуре оркестр играть не мог. Но умерший герой был настолько геройский и уважаемый, что оркестру все же играть приказали. На морозе замерзали все духовые инструменты. Спирт, выдаваемый солдатам оркестра для заливки в инструменты в подобных условиях, до труб по понятным причинам не доходил.
У меня был саксофон сопрано. Он не замерзал и спирт ему был не нужен. В итоге – похороны прошли под аккомпанемент саксофона, двух барабанов и пары тарелок. Этот сомнительный шедевр музыкального искусства стал убойным аргументом нашего старшины перед вышестоящим начальством в пользу оставления меня в музыке.
Из нашего оркестра в Безенчук перевели только моего спарринг-партнера и другого проштрафившегося бойца. Про первого я впоследствии слышал, что он продолжил службу в похоронной команде, что позволило ему благополучно вернуться из армии и сойти сума. Про второго поговаривали, что он загремел в дизбат и больше ничего.
Незаметно пришла долгожданная весна моей демобилизации. Перед последним концертом оркестра с моим участием, когда музыканты уже сидели по группам и ждали начала, с характерной ему офицерской выправкой вошел наш майор. После команды старшины: «Оркестр смирно!» – майор обратился ко мне по имени-отчеству. Все замерли в оцепенении. Что-то вселенское читалось в повисшей тишине. Казалось, неосмотрительно рано проснувшиеся I армейские мухи, после долгой зимы, перестали жужжать. Чтобы меня на «Вы»! Все бы менее удивились, если бы он воткнул мне дирижерскую палочку в глаз на закате моей службы.
– Я Вам предлагаю контрактную службу, – чеканя слова, подчеркивая этим официальность предложения, произнес дирижер.
Мне показалось это таким же трогательным, как в детстве, когда дед, смешно задрав ногу, показывал мне под каким углом, в каком месте и что расположено у девочек.
Через несколько дней я получил свои документы в штабе с печатями и подписями о том, что родине на тот момент все долги мною были отданы.
«Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет».
Я восстановился на эстрадном отделении Училища искусств и зажил гражданской жизнью.
Я был молод, привлекателен и в будущее смотрел бодро. Дальнейшее мое существование мне представлялось беззаботным и праздничным. И ведь так оно и было!
В Училище я был местечковой звездой. Лекции я практически не посещал, в совершенстве овладев приемами отлынивания в армии. Думаю, мой многоопытный служивый читатель не станет возражать против утверждения, что армейский «сачок» десяти гражданских стоит.
Мне все прощалось еще и за то, что я играл на всех отчетных концертах эстрадного отделения Училища искусств и делал это с легкостью и удовольствием.
Еще в бытность службы в оркестре нам с коллегой по ресторанной работе, пианистом Мишей, понадобилась в компанию певица. Не мудрствуя лукаво, я пришел в Училище и спросил у друзей, не поступил ли на отделение кто-нибудь интересный…
Девочка, которую мне рекомендовали, поступила в этом году на вокал, сразу на второй курс. Несмотря на очевидную талантливость, никто тогда не думал предполагать в ней певицу, которая совсем скоро будет собирать многотысячные стадионы. Кроме нее. Я же в тот момент видел перед собой волчонка, в джинсах, маленького роста, со всклоченными волосами.
На мой короткий простой вопрос: «Пойдешь работать в кабак?» – я получил не менее простой и короткий утвердительный ответ.
На скорую руку мы слепили программу и через некоторое время работали уже в трио.
Так певица Земфира вышла к первому своему микрофону на профессиональной сцене.
Напомню моему смутившемуся читателю: профессиональная музыкальная сцена – это то место, где работают профессиональные музыканты. Профессия подразумевает зарабатывание денег. Деньги мы там зарабатывали, в дипломах о получении специальности было написано «музыкант», поэтому я называю это профессиональной сценой.
Ознакомительная версия.
