знает, что я ему многого не рассказала. Просто… ну как я могла предугадать, что меня вот так вырубит? С алкоголем я очень на вы, но не настолько же… Грешу на усталость и недосып.
— Алексеев ещё этот, — подруга пристукнула кулаком по столу. — Пользуется тем, что он родственник нашего Милованова. И ведь не погонишь его оттуда.
— Как ты его погонишь, если у него доля в бизнесе? — кисло напомнила я и допила свой почти остывший чай. — Да и не волновал бы он меня с его подарками дурацкими, если бы не всё это безобразие. Господи, ну вот кто? Кто мог Герману всё разболтать? Ума не приложу.
Светка плеснула мне в кружку свежего чая и как бы ненароком придвинула ближе тарелку с медовыми пышками. Всё надеялась разбудить во мне аппетит.
— Да тут нужно целое расследование проводить, — проворчала она. — Я сама понять не могу, кому моча, прости господи, в голову стукнула? Хотя с другой стороны…
Она замолчала, привлекая моё внимание.
— Что? — встрепенулась я, в надежде, что у неё появилась удобоваримая версия.
— Лиль, вас же все вокруг ненавидят. Извини, грубо, наверное, прозвучало, но ты понимаешь, о чём я.
Я попыталась сглотнуть образовавшийся в горле комок.
— То есть хочешь сказать, желающие нашлись бы…
— Да меня скорее удивляет, как вы вообще три года продержались, и никто вам не навредил. Но вот если серьёзно! Твоя родня была категорически против. Его родня — и подавно. Все его друзья до сих пор на вас косо смотрят. Кто-то завидует, кому-то этот брак далеко идущие планы сломал. Это ж кошмар, Лиль. Я бы так не смогла. Это ужасно, но… ну, понимаешь, неудивительно.
Слова лучшей подруги тяжким грузом опустились на мои бедные плечи. Я поникла и спрятала лицо в ладонях, но плакать больше не могла — сил не осталось.
Её тёплая ладошка опустилась мне на лопатку и осторожно погладила:
— Лиль, ну прости. Не хотела напоминать.
— Н-нет, — замотала я головой. — Нет, Свет, ты всё верно сказала. Об этом нельзя забывать. Нельзя забывать, что наш брак — объект всеобщей ненависти. Вот только…
Пришлось переждать, пока скрутивший горло спазм позволит снова заговорить.
— …только я думала, мы в этой войне по одну сторону баррикад. А оно вот как получилось…
И я бы, наверное, разревелась, хоть и думала, что уже не смогу, но отвлёк телефон. Я вздрогнула от входящего и похолодела. Неужели снова муж со своими угрозами?
Но нет.
На экране высветились фамилия и имя звонящего: «Самарин Андрей».
— Уж думала, и не заглянешь, — мать приобняла его за плечи и поцеловала в щёку. От неё пахло лёгким цветочным парфюмом и выпечкой. Уютное сочетание запахов, которое в любое другое время легко настроило бы его на благостный лад. Но не сегодня. И, может быть, даже не в ближайшем будущем.
— Спасибо за цветы, дорогой. И за подарок.
— Не за что, — он приобнял её и, поддавшись секундной слабости, спрятал лицо в ложбинке между плечом и шеей.
Но большие парни не грустят, не тоскуют, не плачут и никому не показывают своей уязвимости.
На то они и большие парни.
Мать от него отстранилась, заглянула в глаза, поправляя свой шёлковый халат:
— Герман, выглядишь… уставшим.
Он дёрнул уголком рта, молчаливо предлагая не затрагивать эту тему.
Ему было, мягко говоря, безразлично, как он выглядел.
Хреново, что не получалось наплевать на то, как он себя чувствовал.
Будто в грудной клетке завёлся клубок ядовитых змей, то и дело жаливших его изнутри.
И Марина, дрянь, тянула с обещанным.
А без доказательств, которые он мог бросить в лицо своей неверной жене, ему приходилось лишь огрызаться, опираясь в своих подозрениях только на то, что узнал от неё раньше или знал без неё.
Поэтому если он выглядел всего лишь уставшим, значит, ему чертовски хорошо удавалось скрывать тот ад, что творился внутри.
— Много дел. Новый бренд запускаем.
Мать отвернулась и, поманив его рукой, направилась в малую столовую, где уже накрыли стол для завтрака.
В доме было непривычно тихо для дня накануне грандиозного торжества.
Прислуга по молчаливому знаку хозяйки покинула столовую, и мать указала ему на стул:
— Позавтракай со мной. Впереди сплошная суета, и мне нужно набраться сил. Может, всё-таки останешься?
Герман покачал головой.
— Извини, но нет. Позже заеду.
— На торт?
— На следующий день.
Мать поджала губы, но комментировать не стала. Налила себе апельсинового сока и аккуратно отпила из бокала.
— Как знаешь. Я магнату Ахматову не указ.
— Артур точно будет.
— Как будто один сын может заменить мне другого!
— Ты понимаешь, о чём я, — Герман не стал расстраивать её сильнее положенного и положил себе на тарелку пару тостов.
Запах печёной корочки не вызывал у него ни намёка на аппетит.
— Где отец?
Мать взглянула на изящные золотые часы, обнимавшие её белоснежное запястье:
— В полёте. Выйдет на связь через час.
Хорошо. Они удачно с ним разминутся.
— Всё же спасибо, что заглянул.
— Я не мог не заглянуть. Это твой день рождения.
После недолгой паузы она всё же решилась.
— Герман…
Он знал, что мать не сможет долго молчать. Он с порога чуял её напряжение. Должно быть, ждала, что он кинется с ней делиться. Но когда между ними вообще случались глубокие, задушевные и стопроцентно искренние разговоры?
Он поднял на неё взгляд, молча побуждая продолжать.
Помогать он ей не собирался.
И матери всё же хватило такта не бросаться в лобовую атаку.
Она опёрлась локтем о стол и поддела пальцами тонкую золотую цепочку, как делала всегда, когда волновалась.
— Герман, я тут слышала…
— Слышала? — не удержался он от усмешки.
Да тебе ведь наверняка Артур давно доложил. Или прислуга. В его доме работала племянница тутошней экономки. Болтливых языков и жадных ушей вокруг Ахматовых всегда было в достатке.
— Слышала, — с нажимом повторила она, — что у вас… что вы с женой что-то не поделили.
Не поделили взгляд на ситуацию. И правду. Кое-кто оказалась настолько жадной, что решила придержать всю правду себе.
Правая рука, лежавшая на столе, конвульсивно сжалась в кулак, но голос его был ровен, почти бесстрастен.
— Нам с Лилей делить нечего.
— Действительно! — фыркнула мать и отпустила цепочку. — Что вам с ней делить, если в вашей семье всё твоё? Если она явилась на всё готовое?
Кулак начинал неметь от напряжения.
— Не будем об этом.
— Так вы поссорились или как?
— Это никого, кроме нас, не касается.
— Ты непробиваем, — мать расстроенно провела рукой по
