удивлению Нафаня молча и покорно поплелся в указанную сторону, вид имея весьма грустный.
Спустя двадцать минут он пил горячий чай из своей любимой кружки, болтал ногами, сидя в кресле и излучал просто неземное счастье. Я подмигнул ему и спросил:
– Рассказывай, горемыка ты мой.
– Ты это. Прости меня, барин, – завел свою привычную песню Нафаня. – Я дурной. Ой, дурной. Каких я страстей натерпелся в странствиях своих.
Глотнув чай, домовой принялся рассказывать о своих приключениях:
– Ох, Андреюшко. Виделись мне чуда чудные, да люди дурные встречались. Подался я сначала к панкам. Думал, примут сиротинку бесприютную. Куда там… Заржали и говорят, мол, «гляньте, какой карлик волосатый». Священники от меня убегали, вопя так, будто им клизмы с кипятком сделали. Ролевики дурацкие стали кидать в меня пивные бутылки. Мол, инвалидов и троллей итак достаточно. Поплелся бедный Нафаня к каликам убогим, а аспиды энти сперли мою торбу и вылакали мой виски. А я вот показаться им решил, барин. Как тебе. Вот как верить потом в людей энтих? А?
Нафаня говорил все тише и тише, пока окончательно не замолчал и хлюпнул носом. Я, вздохнув, раскрыл руки и блудный домовой, завывая, как среднестатистическое привидение, бросился ко мне. Высморкавшись мне в майку, он пробубнил:
– Ты же простишь дурного, барин? Хороший ты, – заулыбался домовой. – Кормишь вот Нафанюшку, купаешь, шерстку ему расчесываешь.
– Горе ты луковое, – я не сдержал улыбки и ущипнул домового за бок. Нафаня вернулся в кресло, почмокал толстыми губами, свернулся калачиком и практически мгновенно уснул.
Я вышел на балкон и задумался. Понятно, что домовенок вернулся. Идти ему некуда. Обиднее всего, что мир уже не так верит сказкам, как раньше. Домового принимают за обезьянку, карлика или черта, но никто не видит в нем душу.
Нафаня конечно бесит порой и ведет себя довольно безобразно. Но… он славный малы. Может быть добрым. Прекрасно управляется по дому. И частенько заставляет меня улыбаться, несмотря на все свои проказы. Ладно, почти все.
Вернувшись в гостиную, я укрыл сладко спящего духа одеяльцем и, зевая, направился в свою комнату. Нафаня вернулся. Остальное не важно.
Ранним утром я проснулся от вкусного запаха, заполнившего собой всю квартиру. На кухне священнодействовал домовой, гремя посудой, и у меня появился повод поваляться пару минут в теплой кровати. Но запах был слишком вкусным и я, ворча, выбрался-таки из одеяла и, зевая, пошел на кухню. На кухне заливался соловьем старенький магнитофон, а домовой, пританцовывая, жарил пирожки под нетленку Арии – Встань, страх преодолей.
– Нафаня. Тебя подменили? – глотая слюнки, буркнул я.
– Цыц, холоп. Пока не готово, – авторитетно заявил домовой и стеганул меня по спине полотенцем, когда я потянулся за пирожком. Нафаня вернулся. Свой, как три рубля.
– Договоришься ты, – ласково погрозил я. – Продам тебя в бродячий цирк, будешь сидеть под афишей «Мохнатый ребенок, который не знает, что такое горячая ванна».
– Ха! Не выгонишь. Знаю я тебя, – Нафаня высунул язык и, радостно загоготав, кинулся ко мне. – Ох, барин, как я скучал. Чем я думал… – запричитал он.
– Головой ты точно не думал, – сурово произнес я. – Теперь подумаешь, прежде чем что-то делать.
– Тут и думать не надо, – веско заявил домовой, подняв вверх мохнатый палец. – Заваривай чай и айда завтракать.
Раннее утро, а мы с домовым сидели за столом, уминали горячие пирожки и запивали их чаем. Нафаня пересказывал свои приключения, а я смеялся. Смеялся и прекрасно понимал, что без этого комка испорченных нервов моя жизнь была бы пресной пародией на счастье.
Глава восьмая. Незваный гость.
Выходной, на улице весна и природа просыпается. Журчат ручьи, щебечут проснувшиеся птицы, а я стою у окна, потягиваю горячий чай и наслаждаюсь солнцем.
Нафаня сидящий за столом, что-то увлеченно рисовал на белом листочке, не обращая внимания на весну, солнце и раздражителя в лице меня. Вокруг духа были разбросаны карандаши, краски и стоял маленький стаканчик с мутной водой, куда домовой макал грязную кисточку.
Лирическое отступление. После просмотра репортажа из галереи современного искусства, Нафаня просто загорелся идеей написать свое гениальное полотно. И вот уже четвертый день домовенок изводил запасы бумаги, не реагируя на мои колкости. По правде сказать, я старался его не отвлекать от занятия без дела. Нафаня стал крайне раздражительно реагировать, если я отрывал его от процесса.
– Барин, – буркнул он, заставив меня повернуться. – Смотри, какой рисунок я нарисовал.
Домовой, радостно улыбаясь, протягивал мне свою картину. На ней было запечатлено что-то розовое и вытянутое. Только в карикатурной куртке и шапке. Сбоку прилепилось нечто мохнатое с красными глазами.
– Что это тебя на вульгарщину потянуло? – присвистнул я, разглядывая «шедевр».
– Ты дурной, что ли? – рявкнул дух, вырывая из моих рук свое художество. – Это же ты и я! Какая еще вульгарщина? Вообще с ума сошел? Ничего, кроме вульгарщин своих и не видишь!
– Так, что получается? Я похож на… – обиделся я, пытаясь забрать у домового рисунок. Тот проворно запрыгнул на холодильник, где скрылся в трубах под потолком.
– Иди ты в пекло, – рек Нафаня, сверкая глазами из своего убежища. – Художника всякий обидеть может. Нет бы, похвалить! Жопа ты, а не барин! Надо тебя розгами огулять.
– Это я-то жопа! А кто всю бумагу извел? – я встал на табуретку и, шатаясь на ней, как цирковой акробат, постарался дотянуться до домовенка.
– Ах, так! Сам напросился, – Нафаня выскочил наружу, и не успел я опомниться, как он ловко выдернул табурет из-под моих ног. – Аспид
– Доберусь я до тебя, дурилка, – фыркнул я, поднимаясь с пола. Домовой заулюлюкал и помчался в коридор.
– Андрюшка – лапшу тебе на ушко! – завизжал Нафаня, но остановился, как вкопанный, увидев что-то в коридоре.
– Ага! – я поднял домового за шкирку, а потом разжал руку. Домовенок шлепнулся на пол, не сводя внимательного взгляда с коридора.
В коридоре стояло нечто, похожее на Нафаню, только куда уродливее. Длинные клыки упирались в обвислый нос, похожий на грушу, а серое тело было укрыто странными обмотками. И если Нафаня был довольно пушистый, то его собрат походил на картошку. Грязный, шишковатый и лысый.
– Это что за неведомый зверушка? – нарушил я затянувшееся молчание.
– Бесприютный, – оскалившись, ответил мне Нафаня. Только злился он не на меня, а на незваного гостя. – Ты чего тут забыл, страховидла?
– Не дерзи мне, шелупонь, – проквакал пришелец. – Тебя человек вон за шкирку держит, как животную какую.
– А ты в мою семью не лезь с мнениями своими, – угрожающе надулся Нафаня, напомнив мне разозленного манула из «В
