возвращение которого за криками отца никто не заметил.
– Она меня предупредила. Простите, забыл передать.
Не обращая внимания на погром, Сава спокойно переступает через горы битого стекла и уходит к себе.
Как ни странно, но на смену отцовской агонии моментально приходит затишье. Мама начинает собирать осколки разбитой вазы, сетуя, как дорога та была для неё и напоминала о поездке в Бельгию. Папа же, окинув растерянным взглядом гостиную, молча направляется в свой кабинет.
– Почему? – произношу, запинаясь, и обнимаю себя руками. Глаза щиплет от слёз, а непонимание душит наравне с обидой. Я продолжаю сидеть на полу, ощущая себя до невозможности никчёмной и одинокой. – Почему ему вы верите, а мне нет? Чем он лучше меня?
– Не говори ерунды, Нана, – фыркает мать, не отвлекаясь от уборки. – Посудомойку загрузи и можешь быть свободна.
– Мама, пожалуйста! – Слёз становится чересчур много. Они бесстыдно стекают по щекам и раздирают горло. Разве я прошу невозможного? Просто поговорить со мной…
– Нана, у меня всего две руки! – Мама отказывается меня понимать. Не слышит. Не замечает. – Мне нужна помощь! Неужели так сложно собрать посуду со стола?
– Несложно! – огрызаюсь в ответ и бегу на кухню.
Тарелки, бокалы, ножи и вилки с грохотом летят в посудомойку, а я, ничего не различая вокруг, – в свою комнату, точнее, в ванную, к которой на втором этаже есть доступ только через мою спальню. Маленький укромный уголок, в котором я могу спрятаться от всего мира. Включаю воду и робко смотрю на своё отражение в зеркале над раковиной. Карие глазки-бусинки, всегда озорные и жизнерадостные, сейчас красные и опухшие, маленький, чуть вздёрнутый носик теперь всё сильнее напоминает бесформенную картошку, а пострадавшая щека предательски алеет, не позволяя забыть об унизительной пощёчине. Я похожа на чучело, не иначе! В дрожащие ладони набираю ледяной воды и умываюсь. Пальцы немеют от холода, но я снова и снова пытаюсь стереть с лица следы чудовищного вечера. Только всё напрасно. Эта грязь гораздо глубже – водой её не отмоешь!
В какой-то момент ощущаю на себе посторонний взгляд. Я больше в своём убежище не одна! Резко выключаю воду и через зеркальное отражение замечаю мать. Не решаясь подойти, она стоит у порога и задумчиво за мной наблюдает.
– Ты хотела мне что-то рассказать, Нана, – произносит несмело. Неужели она вспомнила, что я её дочь?!
– Уже неважно, – хриплю в ответ, одеревенелыми от холодной воды пальцами прикасаясь к щеке.
– Не сердись на отца, – просит мама и подходит ближе. Она всё так же неотрывно смотрит на меня и осторожно проводит ладонью вдоль моей руки. И снова глаза наполняются слезами, а в душе робко проклёвывается надежда, что меня всё-таки любят. Правда, хрупкому ростку так и не суждено окрепнуть.
– Нана, ты сама виновата, – шепчет мать. Её слова проходятся по сердцу очередной пощёчиной. – Вспомни правила, дочь! Любое опоздание или замечание в дневнике чреваты наказанием! Ну а прогулы – это табу, Марьяна! На какую реакцию отца ты рассчитывала?
– Вчера я сказала, что Сава пропускает уроки, – закипаю с новой силой. – И что? Вы его отругали? Или, может, отец спустил собак на парня? Нет! Вы сделали вид, что так и надо! Ему, получается, можно всё, а мне? Вы даже не спросили, что случилось!
– Не сравнивай, Нана! – Мать опускает руки и качает головой. Она отходит немного в сторону и запросто разрывает зрительный контакт.
– Почему? – Разворачиваюсь к ней и, скрестив на груди руки, требую ответа. – Почему ему можно всё? Опаздывать, прогуливать, врать, шляться не пойми где, ночами пропадать, а мне вот это всё…
– Потому что он нам никто, Нана! – срывается мать и моментально прикрывает ладонью рот. Уверена, она сама от себя не ожидала подобного признания, но слово не воробей…
– Мама! – вырывается на выдохе. Не сказать, что я удивлена. Кому как ни мне знать, что это – самая настоящая правда? Но слышать подобное из уст матери всё равно дико.
– Звучит жестоко, согласна! – Суетливо кивает мама, пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-нибудь. Она взволнована и совершенно точно не собиралась переводить разговор в это русло, но теперь выбора у неё не остаётся. – Нет, ты не подумай ничего плохого! Мы хорошо относимся к Савелию, и нам небезразлично его будущее. Просто пойми, за него душа отца не болит так, как за тебя! Как бы мы ни привязались к парню, он навсегда останется просто приёмным мальчуганом, а ты – единственной дочерью. Нам с отцом не всё равно, какой ты станешь, понимаешь?
– А каким станет Ветров, наплевать? – Признание матери не укладывается в голове. Как бы сильно ни бесил меня этот придурок, такого отношения парень не заслужил. – Тогда зачем Сава здесь? Для чего весь этот фарс? Твоя очередная благотворительная программа?
– Нет, что ты! – Мать в растерянности потирает лоб. – Мы с Игорем знали родителей Савы. Только не смейся, но когда-то давно и вы с ним играли в одной песочнице.
– Ещё скажи, что ходили на один горшок! – фыркаю с неприязнью.
– Это очень давно было, Нана. Мы тогда ещё жили с бабушкой, ты наверно, не помнишь.
– Помню! – Тёплые воспоминания моментально согревают душу. – У бабули был свой дом на окраине и милый рыжий кот.
– Верно. Ты родилась там и жила класса до первого. А потом отец основал завод, и мы переехали.
Киваю. Я отлично помню маленький прибрежный городок на севере страны, холодные ветра и неприветливое море, уютный дворик и бабушкино варенье из брусники, вот только никакого Ветрова в моей жизни не было точно.
– Семья Ветровых жила по соседству, а ваши отцы одно время вели совместный бизнес. Ничего серьёзного, да и дороги наши давно разошлись.
– Вы что по старой дружбе Саву взяли?
– Можно и так сказать, – задумчиво тянет мама. – Я случайно нашла его данные в базе. Мы с Игорем даже представить не могли, что парнишка попал в детдом и, конечно, оставить его там одного тоже было выше наших сил. Только подумай, сколько парень натерпелся в стенах интерната…
– А что с его родителями? – перебиваю маму, ибо её жалостливые речи после недавнего признания слушать противно.
