мины-секретки — хреновая, всего не предусмотришь, но опять же, что наиболее вероятно?
Не включая настенной лампы над кроватью, Коррант нашарил на тумбочке у изголовья сигареты, закурил и до звонка будильника лежал, куря и обдумывая варианты. Потом встал, и утро началось и покатилось обычным порядком. На рабскую кухню Коррант не пошёл, подозревая, что пока Мокошиха не ушла, ему там лучше не показываться. Рассказы о Мокошихе сильно смахивали на старинные, времён Огненного Очищения Равнины, легенды, но… одно дело — трусость, другое — предусмотрительность. Он велел Милуше вызвать Няньку и углубился в бумаги. Трое суток его не будет, надо всё предусмотреть.
Вошла Нянька и встала у порога, небрежно поклонившись.
— Ну? — поднял он на неё глаза.
— Живой, — ответила Нянька и, помолчав мгновение, не больше, пояснила: — Горит мужик. Простыл, видно, как на снегу голым лежал.
— Правильно, — сразу кивнул Коррант. — Этого и держитесь. А теперь слушай меня. Я в рейс ухожу, буду через три, ну, четыре дня. Всерьёз без меня смотреть вас никто не будет.
— Свою предупреди, — перебила его Нянька.
— Не учи, — строго посмотрел на неё Коррант. — Но… как положено, значит, так и положено. Чтоб через три дня он на ногах стоял и хоть что мог делать. Понятно?
Нянька кивнула, и Коррант продолжил:
— Гемов в доме нет, обходимся запасами и что подворье даёт. А он, чтоб окупил себя, через декаду должен в гараже ворочать, а через три декады, ну, через месяц по-вашему, чтоб в рейс его можно было выпустить. Что хочешь с ним делай, но за просто так я его кормить не буду.
Нянька снова кивнула.
— Коньяк остался? — спросил он уже другим тоном.
— Нужен ещё, — по-прежнему строго ответила Нянька.
Коррант бешено посмотрел на неё. Она ответила спокойным твёрдым взглядом.
— Аггел с тобой, — пришлось отступить.
— Со мной, — кивнула Нянька. — Езжай себе. Всё в удачу будет.
Коррант усмехнулся.
— Ну, раз обещаешь.
— Я тебя хоть когда обманула? — сурово спросила Нянька.
— Чего не было, того не было, — кивнул Коррант. — Ладно, ступай. Я потом зайду гляну.
Нянька слегка поклонилась и вышла.
Оставшись один, Коррант вздохнул и покрутил головой. Ну, неужели он из этой передряги выскочил? Самому не верится. А если Рыжий сможет работать хотя бы вполовину тогдашнего, то… то можно будет и впрямь заводить второй фургон и раскручивать дело вширь. Золотое же дно!
Жара придавливала его, распластывая на чём-то мягком и тоже жарком. Огонь? Нет, это не огонь, это… мысли путаются и обрываются неоконченными… да, жар не снаружи, внутри, он горит изнутри… жарко, хочется пить, рот пересох, вода, где вода?
— Пить, — безнадёжно попросил Гаор.
Твёрдый прохладный край стакана или кружки коснулся его губ. Вода… нет, что-то другое, сладкое, как… но ему всё равно. Он пил, не открывая глаз, из последних сил вцепившись зубами в край, чтоб не отобрали.
— Ну как? — спросил над ним смутно знакомый женский голос.
— Пьёт, — ответил другой женский голос.
— Вернулся, значит, — обрадовался ещё кто-то.
— А ну прикуси язык, — строго ответила ещё одна женщина.
Голоса звучали спокойно и уверенно, и Гаор даже не сразу понял, что говорят по-нашенски, но ни удивиться, ни обрадоваться не успел, снова проваливаясь в темноту.
Выгнав набившихся в повалушу — вот ни на миг уйти нельзя — Нянька сурово посмотрела на Басёну.
— Чем поила?
— Чаем с мёдом, — ответила Басёна. — А чо, Старшая Мать, от мёду вреда не бывает, он пользительный.
— Ладноть, — нехотя кивнула Нянька, — ступай, я посижу.
Басёна не посмела спорить и вышла, а Нянька заняла своё место у постели. Ишь как горит, навроде хорошей печки, но зато не застынет теперь, а то вон чего удумал. Малой тогда тоже… Чего-то там увидел и жить расхотел, а на контузию свалить решил. Так что не впервой ей. А Рыжий — крепкий и рода хорошего, вот и вернулся. Нянька аккуратно вытерла ему мокрое от пота лицо. Ну, а теперь-то просто всё, пропотеет сейчас, а там травами да смородиной отпоим, чтоб кровяница не прицепилась. А раны да ожоги заживут. И ведь ни за что Рыжему досталось, Рыжий в работе всегда исправен был. Нет, ну что за сволочь, живого человека сигаретами жечь, да со злобы пустой, и откуда только берутся такие, не змеи же их, в самом деле, рожают…
— Пить, — совсем тихо попросил Гаор.
— Попей, — Нянька приподняла ему голову и прижала край кружки к губам, — попей медку, в нём сила земная.
Жидкость была тёплой, тягучей и сладкой. Он пил и пытался понять, где он и что с ним. Но мысли путались и разбегались. Жарко, как же жарко. Опять Стиркс, горячая кровавая река? И всё опять? Нет, второй раз он не выплывет, нет. Он вслепую зашарил руками, пытаясь ухватиться, удержаться, не соскользнуть обратно, в горячую темноту Стиркса.
— Ой, никак обирает себя?! — ахнул где-то далеко женский голос.
— Да нет, ничего, это другое, — ответил тот же чем-то знакомый голос. — На вот, держись за меня.
Его руки столкнулись с чьей-то рукой, и он вцепился в неё мёртвой хваткой, как за страховку в Чёрном Ущелье. Но… но кто это? Рука шершавая в мозолях, сильная, женская, она держит его, не давая упасть в темноту, в горячую темноту Стиркса, это…
— Мамыня!…
— Ой, — удивилась Большуха, вошедшая забрать кружку из-под мёда, — Чего это он?
— Чего, чего? — ответила Нянька, морщась от боли в стиснутых пальцах, — Мамку свою зовёт, вот чего.
— Ну да, — понимающе кивнула Большуха, — кого ещё звать, глядишь, и имя своё наречённое вспомнит.
— Ступай, не трещи над ухом, — мотнула головой Нянька.
Его пальцы вдруг разжались, и он бессильно распластался на постели, став каким-то плоским. На лбу и скулах выступили крупные капли пота, потекли, сливаясь в струйки. Белая полотняная рубаха на плечах и груди на глазах темнела, намокая потом.
— Ну, наконец-то, — удовлетворённо кивнула Нянька, растирая затёкшие пальцы. — Принеси водки, у меня возьми, и полотнянки наговорённой, знаешь где?
— А как же, — ответила, выходя, Большуха.
Темнота всё-таки накрыла его, но он уже не боялся её. Он плыл по тёмной, приятно прохладной Валсе, свободно, не опасаясь айгринских прожекторов и снайперов… И не Валса это, а озеро… Летом в лагерях он с Жуком удрали в ночную самоволку, и не к девкам, а пошли на озеро… И там долго купались и плавали… Сидели голые на берегу, разглядывая большую снежно-белую луну и читая друг другу стихи… Один начинал, а другой должен был закончить строфу, и Жук, конечно, обставил его, как маленького, а они
