Ужин, увы, был стандартным, как, впрочем, и обед. Все та же «заваруха» — круто замешенная кипятком в ведерке пшеничная мука с соленым маслом и чай с черными сухарями.
Эта пища и довела нас до авитаминоза. В нашем базовом лагере, в болотистой долине меж гор, где, как считал Кулик, был центр падения Тунгусского метеорита, мы работали почти три месяца. В мертвом поваленном лесу совершенно не было дичи. Лишь однажды мне удалось подстрелить трех глухарят. А за рыбой нужно было идти от базы на Хушму буреломом и болотом почти целый день, и Леонид Алексеевич разрешил такую вылазку лишь один раз. Ягода же в том году не уродилась.
Мы жевали молодую хвою. Грызли сладковатые маслянистые луковицы лилий-саранок. При нелегкой работе это не помогало восстанавливать силы. Именно поэтому начальник экспедиции и принял решение свернуть ее и выйти напрямик пешком к фактории «Ванавара» на Подкаменной Тунгуске. А потом, после отдыха, добраться до Кежмы на Ангаре и по ней сплавиться к Енисею, до пароходной пристани на Стрелке....
Есть мне совершенно не хотелось. Я с трудом заставил себя проглотить несколько ложек «заварухи».
— Однако, паря, так не емши не допрешь до Ванаварки, — сказал мне Сизых.
Леонид Алексеевич вдруг хлопнул себя по лбу, вскочил и быстро пошел к лабазу, приставил лестницу, влез в него и зажег свечу. Скоро он вернулся, похохатывая своим характерным горловым, хрипловатым смешком.
— Забыл, понимаете, товарищи. Там у меня в запасе на черный день лук, какао, баночка варенья. Сейчас пир устроим!
Луковиц было всего две. По половинке на человека. Но это как-то сразу улучшило самочувствие. Да еще какао с вареньем!
— А теперь полезем, Витторио, в лабаз... Поговорим. Остальным спать!
Кулик встал, потянулся так, что хрустнули суставы, и пошел от костра.
И вот, согнувшись, мы сидим при свече в «избушке «а курьих ножках». Леоаид Алексеевич, скрестив ноги, устроился около большого, окованного по углам сундука, где хранились инструменты и личные его вещи. Я присел рядом, недоумевая, о чем будет беседовать со мной Кулик ночью, когда нужно бы отдыхать.
Он молча раскрыл журнал экспедиции, достал баночку чернил и стал писать.
Звенящая тишина стояла над миром. Лишь изредка позвякивали путы наших коней да поскрипывало перо. Я смотрел на могучие плечи склонившегося над сундуком человека. Резкие морщины у рта говорили о том, что он очень и очень устал.
....Всего полгода назад Кулик сам пришел познакомиться со мной. Это было в Москве, в Плотниковом переулке на Арбате. Пришел после того, как я написал ему в Ленинград, в Академию наук, открытку. Прочитав в «Вечерней Москве» заметку о его первом путешествии на Подкаменную Тунгуску в поисках места падения метеорита 1908 года, я попросил ученого взять меня в свою следующую экспедицию. И вот... В дверях стоит высокий, очень высокий человек в очках с толстыми стеклами. На нем куртка мехом наружу, меховая шапка, сапоги. Похохатывая, он хлопает меня по спине, по плечу, нет, не панибратски, а явно желая проверить «прочность» моего стана. И весело объявляет появившимся в коридоре родственникам, что хочет забрать в дальние сибирские края сего молодого человека. Потом он мне признался, что решил взять в экспедицию лишь после того, как увидел, что я «не хлюпик какой-нибудь или маменькин сынок».
Но тогда еще никаких реальных возможностей для новой экспедиции не было. И он честно сказал об этом за чаем.
— Академики мне не верят... Только Владимир Иванович Вернадский обещал подумать, как помочь нашему (он так и сказал «нашему»!) делу. Предстоит борьба. Я написал в Совнарком. Мы убедим отпустить средства на экспедицию...
Кулик «воевал» в Ленинграде. Мне же он поручил представительствовать в Москве, зачислив, как только состоялось решение Академии, в состав экспедиции своим помощником. Я должен был покупать снаряжение, продукты, организовать их упаковку и т. д.
14 апреля 1928 года мы с Леонидом Алексеевичем погрузили багаж в вагон экспресса Москва — Маньчжурия. Путешествие началось 1.
1 Дневники этой экспедиции опубликованы в моей книге «Путешествия».
...Загибается черный фитилек свечи. Она потрескивает, оплывает с одного бока. Леонид Алексеевич отрывается от журнала, обрывает пальцем фитилек и, блеснув в мою сторону очками, снова склоняется над сундуком и продолжает писать. А я вспоминаю дни, проведенные в вагоне-экспрессе, и долгие рассказы Кулика.
— ...Вы начинаете жить в счастливое время, Витторио. Удивительное время полной перестройки человеческого общества. Наука будет играть в нем огромную роль. В том числе и метеоритика. Поймите — только метеориты безусловно доказывают единство материальной сущности мира, вселенной. Они попадают к нам на Землю из бездны космического пространства и, оказывается, состоят из тех же веществ, что и горные породы нашей планеты. Откуда они прилетают — эти скитальцы космического пространства? Что они собой представляют? Осколки погибших планет солнечной системы? Как важно найти ответы на все эти вопросы! Важно для астрономии, космогонии, материалистической философии...
Я уверен, что человек будет летать вне Земли. И вот тогда ему будет особенно необходимо все знать о метеоритах. Ведь они будут для него одной из главных опасностей. Крошечный кусочек вещества, обладающий скоростью двадцать-тридцать километров в секунду, как иголка, прошьет не только оболочку межпланетного корабля, но и любую броню!
О метеоритах Леонид Алексеевич мог говорить бесконечно. Они владели его душой, умом. Но, рассказывая о своей научной работе, посвященной поискам и изучению «небесных камней», о создании отдела метеоритов в Минералогическом музее Академии наук, он иногда приоткрывал передо мной и другие стороны своей жизни.
— Знаете, Витторио, я ведь не со школьной скамьи стал заниматься наукой. Учительствовал. Участвовал в работе РСДРП. Мне приходилось выполнять разные поручения. Однажды дали задание — помочь бежать из тюрьмы на Южном Урале одному товарищу. Причем срочно. Приехал в тот город. Мне говорят: «Товарища надо выкрасть». — «Как это — выкрасть?» — «А вот как...»
Раз в неделю в тюрьме заключенным давали свидание. Выводили их к воротам, которые перегораживались барьером высотой по грудь. В назначенное время со двора тюрьмы охранник приводил заключенного, и можно было с ним разговаривать через барьер под охраной двух солдат, стоявших с ружьями у ворот со стороны улицы.
«Ты пойдешь на свидание, — сказали мне. — Вот револьвер. Обезвредишь охрану. Мы тебя будем страховать. Затем поможешь выбраться за барьер нашему товарищу — и быстро на улицу. Там будет ждать извозчик».
Я подошел к воротам. Один из солдат крикнул кому-то: «Веди!» — и с полным безразличием оперся на винтовку. Другой, позевывая, подошел к нему: «Дай закурить». Нравы здесь были провинциальные! Когда же к воротам в сопровождении охранника приблизился тот заключенный — фотографию его мне показали, я схватил солдат за шивороты и стукнул их головами. Потом выдернул, как морковку, товарища из-за барьера и побежал, волоча его, к парному извозчику, выехавшему из-за угла. Мы уже настегивали лошадей, когда ошарашенный охранник добыл из кобуры револьвер и выпалил нам вслед. А солдаты так и не успели очухаться.
В общем, все удалось отлично! Мы свернули куда-то в тихую улочку, бросили экипаж и разошлись в разные стороны. Я даже не знаю имени того, которого «выдергивал».
...Леонид Алексеевич, аккуратно вытерев перо, прячет ручку в матерчатый футлярчик, закрывает журнал, потягивается, стукается головой о крышу лабаза и, чертыхнувшись, наконец обращается ко мне:
— Я решил остаться здесь. — Он снимает очки, и его небольшие темно-серые щелочки глаз смотрят на меня в упор.
— То есть... как это? — лепечут мои губы.
— А вот так, — сухо, жестко звучит его голос.
Я ничего не могу понять. Ведь мы все невероятно устали. Больны. Вести раскопки круглых ям на болоте, которые Кулик считает кратерами от осколков метеорита, мы до заморозков не сможем. В этих ямах очень близко стоят грунтовые воды. Мы пробовали откачивать их самодельным насосом — ничего не вышло.
— Я останусь здесь один, — снова сухо, жестко говорит Леонид Алексеевич. — Вы же раскисли, Витторио. Вы вернетесь... И...
— Нет! — прерываю я его. Обида охватывает меня. — Нет, тогда и я останусь.
— Вы вернетесь в Ленинград, — продолжает Кулик. — Расскажете академику Вернадскому, что мы сделали. Я дам официальное письмо в Академию с просьбой, нет, требованием ассигновать дополнительные средства. Вы их получите и переведете в Кежму. В местный исполком. Я им тоже напишу, чтобы они прислали сюда людей, продовольствие...
— Леонид Алексеевич, я не уйду. Или уйду, но вернусь.
Жесткое выражение на лице Кулика исчезло. Он улыбнулся, хохотнул. Протянул руку, схватил меня за плечо как клещами, притянул к себе.
