Я пример вам приведу, — говорит Макар Андреевич. — Возле моста, вижу, солдат к нам какой-то прибился. В фуражке с ярким околышем. Японцы приняли его за командира и повели прицельный огонь. Пуля попала буквально в звездочку на фуражке... Вот мелочь какая-то, непредусмотрительность. Покрасоваться в бою захотелось, а стоило это парню жизни...
К 10 часам вечера контратака захлебнулась, и ночь прошла относительно спокойно.
Расчет нашего командования был примерно таков: разведчики высадятся и продержатся часа четыре до подхода основного десанта. Но не получился своевременный выход кораблей. На час, на два дольше грузились, попали в туман...
Нам приказали удерживать плацдарм как минимум до завтрашнего утра, а может быть, даже до 15 августа. А ведь это наш третий бросок. Бессонные ночи, жара, влажность высокая, многие ранены, да и боеприпасы таяли. Вместо четырех часов нам нужно было держаться еще почти двое суток.
Чтоб десанту не брать снова с боем причалы.
Утром японцы начали новое наступление. Обрушивая на нас огонь артиллерии, минометов и пулеметов, они переправились с тылу через реку. Пытались всю десантную группу здесь вот, у моста, взять в окружение и уничтожить. Мы разгадали их замысел и не позволили себя прижать к земле. Прорвались в город и по городским кварталам с боем вышли на северные окраины. Около полудня 14 августа мы пробились на высоту Пхохондон. Связались по радио с базой. Оказалось, что ночью в поддержку нам была высажена пулеметная рота и что в 5 часов утра с другой стороны полуострова Комалсандан высажен батальон морской пехоты. Стали искать и часа через два нашли взвод пулеметной роты. Остальные погибли в ночном бою.
Кроме пулеметного взвода, к нам пробилось еще несколько минометчиков. Леонов, командир отряда, принял решение после короткого отдыха выходить на утренние рубежи, к реке и к мосту. И мы действительно туда к вечеру пробились. Японцы подтянули и артиллерию, и тяжелые минометы, и пулеметные установки на автомашинах. Нас окружили, но мы с боем снова, по знакомой уже припортовой части, прошли вечером 14-го на причалы военного порта. Надо было держаться до утра. Японцы подтянули крупные силы и беспрерывно атаковали всю ночь.
И вот, когда у нас уже и боеприпасы кончились, осталось по последней (для себя!) гранате, на рассвете, в четвертом часу, в бухту вошли два советских корабля — тральщик и фрегат. Они поддержали нас артогнем. Японцы, увидев корабли, отстреливаясь, откатились в сопки. А часа через два начал высадку на удержанных нами причалах большой десант. Часть 13-й бригады морской пехоты генерал-майора В. П. Трушина. И уже днем 16 августа вся линия обороны Чхончжин — Нанам была занята советскими войсками.
...Вернувшись во Владивосток, мы немножко отоспались. И через три дня снова вышли на катерах в Вонсан. Это уже почти 38-я параллель. Следом за нами на двух эскортных кораблях, двух больших тральщиках и шести торпедных катерах, на эсминце «Войков» вышел десант в составе более 1800 человек. Наша задача была такая же, как и прежде, — прийти в Вонсан раньше основного десанта на несколько часов и разведать обстановку. Но так как японский император по радио уже заявил о капитуляции, нам было приказано на подступах к Вонсану в бой не вступать.
Мы подошли к порту около 8 утра. Военных судов на подходе к бухте нет. Но на полуостровах Ходо и Кальма и на островах Йодо и Синдо в горловине пролива видны жерла мощных орудий, нацеленных на нас... Соблюдая предельную осторожность, мы прошли зону обстрела и высадились на причалы порта. Японцы не стреляли. Вступаем в переговоры. Заявляем коменданту города, что мы пришли требовать капитуляции. Комендант отвечает, что нам следует встретиться с командующим крепостью полковником Тодо. Идем дальше. У крепости — солдаты с пулеметами, приготовились вроде стрелять. И мы с оружием идем. Черт его знает, что будет! Проходим мимо, словно не замечая охраны, и требуем старшего офицера. Выходит полковник Тодо. Ему несут стул. Полковник слегка кивает нам вместо приветствия и садится: «Слусаю, Иван».
Мы требуем подписать акт о сдаче гарнизона в плен. «Хорошо, — говорит Тодо, — ответ будет дан через такое-то время». Мы возвратились в порт, сообщили командованию о результатах нашей вылазки. И вот во второй половине дня в порт подошли корабли. Ошвартовались. Но десант оставался на кораблях.
Переговоры шли трое суток, прежде чем японцы согласились капитулировать. Контр-адмирал Хори, командовавший базой (8 тысяч человек гарнизона), сказал, что он не уполномочен подписывать акт о капитуляции, что нет связей с командованием, что заявление императора является лишь политическим заявлением. Словом, он оттягивал время, надеясь с боем вырваться на юг либо выторговать удобные условия. Офицерский кодекс, видите ли, ему не позволяет сдаваться в плен, он обязан был харакири делать. И если только будет приказ сдаться, тогда он уж без харакири может сдаваться.
Особенно тревожной была ночь с 21 на 22 августа. Вечером десант наш высадился, и японцы тут же потянулись в порт. И вот на улице на одной стороне по тротуару стоят японцы с оружием, на другой — наш десант с оружием. Вот так всю ночь и простояли. На минутку представьте, кто-то уснул и случайно нажал на спуск... Выстрелит, потом разбирайся, кто начал. Война-то кончилась практически. Ночь да и все эти последние дни прошли вот в таком нервном состоянии. Два войска по улицам стоят, только проезжая часть их отделяет... К счастью, благодаря нашей выдержке и настойчивости операция закончилась разоружением и пленением всего гарнизона. Да еще мы разоружили гарнизон авиационной базы — 1200 человек. Выполнив приказ, мы захватили японскую противолодочную шхуну, укомплектовали экипаж и своим ходом вернулись на базу. И на этом наша боевая деятельность закончилась.
Победу над Японией мы отмечали уже во Владивостоке.
Беседу записал В. Пантелеев
К вечеру мы вышли к речке Хушме, где у широкого плеса был резервный лагерь нашей экспедиции. Мы — это Леонид Алексеевич Кулик, начальник экспедиции, двое рабочих — Константин Сизых и Алексей Кулаков, и я, помощник начальника.
— Здесь ночуем. Завтра с рассветом дальше, — сказал Леонид Алексеевич, снимая понягу — сибирский заплечный мешок на доске с лямками. Я тоже скинул понягу и без сил опустился у двери небольшой хижины, построенной нами весной. У ног, тяжело дыша, привалился пес Загря.
В нескольких шагах от хижины тогда же мы соорудили лабаз, маленькую «избушку на курьих ножках». Поднятая на двух столбах, метрах в трех над землей, она была недоступна для медведей и росомах. Там хранились запасы муки, масла и снаряжение.
Кругом, насколько хватал взгляд, тянулись невысокие сопки, склоны их покрывал мертвый лес. Стволы лежали вершинами в одну сторону. Молодые березки и осины тянулись меж ними к солнцу. Тайга залечивала рану: двадцать лет назад здесь прогремел взрыв гигантского метеорита...
Я закрыл глаза и точно поплыл в туманных волнах безбрежного и неясного пространства. Уже несколько дней я испытывал такое странное состояние. Мне ничего не хотелось. Меня ничто не интересовало. Только лежать или сидеть вот так, неподвижно, смежив веки... Я знал, что болен цингой. Знал, что самое страшное в этом недуге именно апатия, подавленность. Не сама болезнь, а именно эта ее особенность приводила к гибели многих путешественников, золотоискателей и бродяг в пустынных северных краях. Я знал, что бороться с недугом надо прежде всего собственной волей. И мне удавалось это иногда самому, а чаще с помощью Леонида Алексеевича.
Цинга схватила и двадцатилетнего богатыря Кулакова. И жилистого, опытного охотника-ангарца Сизых. Он тоже жаловался на головную боль и часто, как и мы, плевался кровью. Зубы у всех шатались. Вероятно, цинга подкатывалась и к Леониду Алексеевичу. Однако он и виду не показывал. С рассветом поднимал нас на работу, взваливал на плечи теодолит с треногой и шел как ни в чем не бывало по пружинистым кочкам Большого болота, перешагивая длинными ногами через трупы деревьев. Мы вели геодезическую съемку местности.
Я очнулся от забытья: кто-то стукнул меня по плечу. Надо мной стоял Леонид Алексеевич. Высокий, в длинной фланелевой рубахе, отороченной по-эвенкийски разноцветными ленточками, в охотничьих сапогах, с шарфом на голове, завязанным на затылке узлом, как у корсиканцев. Он наклонился и еще раз тронул мое плечо. Стекла его очков светились отблесками огня.
— Вставайте, Витторио! Будем ужинать. Потом поговорим, есть у меня одна идея...
Сумерки уже спустились на землю, и поэтому костер, разведенный Сизых на берегу, показался мне особенно ярким. Сизых подбрасывал в него лиственничные поленья, они сразу вспыхивали, разбрасывая стреляющие искры.
