На третий день вечером я обнаружил на песчаной отмели у реки совсем свежие следы человека. И решил, что Микко где-то рядом.
Чуть позже, перед заходом солнца, когда звонко пищали комары, а река «кипела» от гулявшей рыбы, я заметил, как метрах в ста ниже по течению над поверхностью воды появилась большая рыбина. Она взлетала на полметра, а водяные брызги поднимались выше, чем на метр.
Форель по доброй воле прыгать так не станет. Она, видно, попалась на крючок.
Я торопливо направляюсь вдоль берега, огибаю нависший над водой куст и успеваю как раз вовремя — Микко вынимает из реки форель килограмма так на полтора. Увидев меня он и на этот раз вздрагивает, лицо его выражает испуг. Но затем широкий рот расплывается в улыбке, и он заливается каким-то детским смехом. Нанеся рыбе удар по голове, он говорит:
— Хорошо, что ты пришел. Я ждал тебя.
Он тотчас начинает разделывать рыбу, разрезает ее вдоль позвоночника и, выкроив два отличных филе, достает мешочек с солью. Посыпав солью эти сочные куски, Микко бормочет:
— Я видел вчера медведя. Я знаю, где он сейчас.
Потом, собрав немного сушняка, разводит на берегу костер. Пока пламя бурно взмывает кверху, затем понемногу сникает, Микко нанизывает рыбу на ветки. Затем подбрасывает в огонь пару свежих веток можжевельника. Они шипят и потрескивают, густой дым поднимается к небу.
Микко поудобнее устраивается рядом с огнем. Затем внезапно заводит разговор.
— Неделю назад вон там в расселину свалился олень. Теперь медведь оттащил тушу чуть в сторону. Если его подкараулить, будет хорошее фото.
Микко поворачивает рыбу и подбрасывает еще веток в костер. Дым валит вертикально вверх. Комары отступают. Чудесный запах полукопченой форели щекочет нос, и мы оба сглатываем слюну. Время от времени Микко проверяет, не готова ли рыба.
Когда я достаю масло и хлеб, Микко делает большие глаза. Масла у него, конечно, нет, да и хлеб, возможно, тоже кончился. Последний раз Микко видели в сельской лавке недели две-три назад.
Мы приступаем к еде, не произнося ни слова. Комары пищат, в воде плещется рыба. Посредине реки проплывает большая рыбина, и нам отчетливо видна ее широкая черная спина. Видать, гуляет настоящий верзила.
Когда мы съели рыбу, а Микко умял еще и весь мой хлеб да большую часть масла, кофе уже был готов. Он очень крепкий, заварки я не пожалел.
После второй чашки Микко начинает урчать почти что по-медвежьи.
Одна из веток, на которых жарилась рыба, лежит у самого костра. Микко вдруг хватает ее и что-то рисует на песке. Возникает фигура, точно такая, какие я находил в разных местах у реки.
Сдерживая себя, я подхожу к Микко и заглядываю через его плечо.
— Вот тут я его нашел, — говорит он будто сам себе, указывая на крестик. — Мне показалось, что кто-то идет за мной по пятам, я испугался и понесся наверх, сквозь густой березняк. Возможно, добежал до самой высокой вершины Екелепяя, точно не знаю. Скорее отклонился слишком вправо — там виднелся подходящий камень, с нижней стороны в нем была впадина. Я ее углубил, стараясь копать поровнее.
Микко сидит, показывает мне свой чертеж и что-то бормочет под нос. Когда он, наконец, умолкает, я осторожно спрашиваю:
— Ты уверен, что хорошо проверил все места?
Он медленно поворачивается, мучительно долго глядит на меня. Затем проводит веткой по песку в направлении горы Екелепяя и произносит с такой горечью, что мне кажется, будто я слышу крик его души:
— Я искал до отупения. Все мои мысли и вся жизнь навеки связаны с этой проклятой горой. — Он бьет себя кулаком по лбу. — Звезда Лапландии, которую я там нашел, сделала жизнь мою адом. Все надо мной насмехаются, злорадствуют. Каждый встречный заводит разговоры о Звезде. Я ненавижу ее, слышишь, ненавижу!
Микко швыряет ветку в реку, туда, где гуляет большая рыба. Широкие круги бегут к другому берегу.
— Никто мне больше не верит. Ведь это было так давно...
Микко затронул свое больное место. Я и сам подумывал, что, быть может, вся история с корундом его выдумка, в которую он сам свято поверил.
Я наливаю ему третью чашку кофе и перевожу разговор на оленя. Микко успокаивается, и мы обсуждаем, как застать медведя врасплох. Мы оба считаем, что он вернется к оленьей туше утром, как только появится солнце.
Мы идем к каменистому склону, где медведь пытался закопать оленя. Резкий запах тухлятины ударяет в нос.
Метрах в десяти от того места, где зверь разрыхлил землю, мы строим примитивное укрытие. Я взвожу затвор фотоаппарата, достаю длинный спусковой тросик и усаживаюсь поудобнее.
Некоторое время сидим молча. Я спрашиваю Микко, случалось ли, чтобы на него нападал медведь. Или просто угрожал?
— Нет, никогда, — шепчет Микко в ответ. — Медведь первым не кинется на людей, если он только не ранен или не может удрать.
Мы лежим перешептываясь. Микко рассказывает о встречах с медведем. Многие из них и вправду интересны, но если бы я начал их тут пересказывать, это увело бы нас далеко от темы.
Время идет совсем медленно, один час сменяет другой, но медведь не появляется. Быть может, он услышал или же почуял нас. Если это так, то теперь он далеко отсюда.
Солнце поднимается над березовым леском, в нашем укрытии становится тепло и душно. Теперь чувствуем, что устали, и начинаем хором зевать. Веки становятся тяжелыми, они все время опускаются, и когда пытаешься снова их раскрыть, то тебе кажется, что поднимаешь что-то очень тяжелое.
Неожиданно я слышу дикий крик и спросонья нажимаю спусковой крючок. Микко бешено машет руками, брыкается, кричит, едва не заваливая все наше укрытие. Он таращит на меня глаза и, не говоря ни слова, делает ужасные гримасы. Наконец соображает, где находится, стыдливо проводит рукой по лицу.
— Мне приснилось, что я его нашел. Мне он снится часто, почти каждую неделю. Просыпаться после такого сна чертовски противно.
Если медведь и бродил поблизости, то теперь уж его наверняка спугнули. Мы продолжаем лежать в укрытии, наслаждаясь уютным теплом; мысли витают, пока мы опять не засыпаем.
Выспавшись, мы отправляемся бродить по низинам, но нигде медвежьих следов не видно. Тишина. Солнце ярко сияет, жужжат и гудят слепни и мухи, гуляет рыба.
Мы подходим к оленьей туше, но, судя по всему, медведь к ней не притрагивался. Видно, мы его все же спугнули.
После целого дня безуспешных поисков я отправляюсь обратно к Инари. Но, прежде чем распрощаться, мы уславливаемся о времени и месте нашей следующей встречи — на вершине горы Екелепяя.
На юго-западной оконечности низкого горного массива Марастуоддарак расположена гора Екелепяя, напоминающая подкову. На ее вершине, точнее на плато, лежит небольшое болото, из которого вытекает крохотный ручеек. Уже давно нет дождей, и ручеек совсем пересох. Он служит истоком Миесийоки, реки, которая чуть ниже по течению впадает в Патсойоки, а уже та через Васкийоки, наконец, впадает в озеро Инари. Плато Екелепяя довольно ровное, и на его самой плоской части обычно садится самолет, который нанимают в Инари старатели, когда покутят там несколько дней и им надоест пить стаканами «карпанпаймен» — отвратительную смесь молока и шотландского виски.
Когда вы поднимаетесь на Екелепяя, то после зарослей березняка на нижнем склоне горы взору открывается на редкость красивый вид. Подойдя к самому краю плато, я оборачиваюсь и вижу под собой волнистые просторы березовых лесов. Где-то там внизу течет Миесийоки, вся изрытая неутомимыми руками золотоискателей. Кое-где вдоль реки смутно вырисовываются песчаные гребни. Там, среди глубоких ям и высоких туч гравия у Миесийоки, Микко нашел свой большой корунд. А может, это было километрах в двух южнее, в верхнем течении небольшого ручейка Пускуяврипасхавдси. Во всей Европе лишь в этих двух местах можно встретить корунды такого типа и размера, как Звезда Лапландии, которую нашел Микко.
Далеко к западу, за волнистым березовым лесом, по ту сторону бескрайних просторов плато Финмарксвидда, мутно очерчиваются остроконечные, покрытые снегом горы у самого побережья Норвегии.
Выйдя на плато, замечаю вдали на фоне неба силуэт человека. Выпрямившись во весь рост, он торопится мне навстречу.
— Вот тут он где-то лежит, — произносит Микко, даже не здороваясь и таким тоном, словно мы и не прерывали разговор, состоявшийся внизу у Патсойоки пару недель назад.
— Под камнем, который торчит над землей, не очень большим, но и не очень маленьким. Где-то вот здесь! — Он смущенно смотрит на меня стеклянными глазами. Потом разводит рукой, обводя все широкое плато.
Плоскогорье занимает огромную площадь. То тут, то там виднеются вросшие в землю камни — не слишком большие, но и не очень мелкие. До меня сразу доходит, что камень Микко со спрятанным под ним сокровищем — все равно что булавка в муравейной куче. Монотонный, однообразный ландшафт плато лишает поиски всякого смысла.
