я не в том смысле, голубчик, — ласково похлопал его по плечу полководец. — Все вы тут мои дети.
— Как же так, отец родной? Матушка сказывала мне, как вы с ней на Черном море…
— Тише, тише, сынок, не горячись, — мягко перебил его Кутузов. — Я в Крыму много воевал. Может, и был за мной какой грех — не помню. Ну — ка, ступай к своим братишкам, ступай.
Два обер — офицера, схватив прапорщика под локти, стали оттаскивать его от главнокомандующего. Прапорщик упирался, ругая их по матери. Полковой генерал, заикаясь, оправдывался перед Кутузовым, говоря, что прапорщика под Смоленском слегка контузило и с тех пор он на всех так кидается.
Но Кутузов, не слушая генерала, пристально вглядывался в лица солдат. Смахнув набежавшую слезу, он вдруг весело сдернул с головы бескозырку и взмахнул ею в приветственном жесте.
— С такими молодцами — и отступать?! — крикнул он.
Разбуженный громким возгласом фельдмаршала, из придорожного кустарника взмыл в воздух степной орел, и все время, пока Кутузов объезжал войска, величественная птица парила над его головой. Все показывали друг другу на орла пальцами и с воодушевлением крестились. А контуженный прапорщик потом божился, что у орла было ровно две головы, совсем как на российском гербе.
С прибытием Кутузова в армии с легкой руки какого — то острослова все напевали стишок:
Барклай де Толли
Не нужен боле.
Приехал Кутузов
Бить французов!
Денис Давыдов рвал на себе волосы в досаде, что не ему пришла в голову столь простая, но славная рифма.
— Черт побери! — жаловался он Ржевскому. — Я ведь давно подыскивал окончание под французов. И выходило лишь — «моя муза не любит француза», да — «я французу выстрелю в пузо». Как же я до «Кутузов — французов» не догадался?!
— Французы еще хорошо с рейтузами рифмуется, — подсказал поручик.
— Ух ты! — Давыдов в восторге ударил себя по коленкам, обтянутым серыми гусарскими рейтузами. — Спасибо, братец, как — нибудь использую.
На поручика Ржевского вдруг снизошло поэтическое вдохновение.
— А к французу еще хорошо подходит обуза и кукуруза, — заметил он, почесывая бровь. — И эта… как ее…
— Что?
— Жопа!
— Это как же? — удивился Давыдов.
— Очень просто. Обожди — ка… — Ржевский задумчиво приложился пару раз к горлышку манерки, [11] не спеша вытер усы и сказал: — Я в жопу французу воткну кукурузу! И будет француз у нас праздновать труса!
— Ой, коряво, братец, ой нескладно, — закачал головой Давыдов. — Как говорится, ни ямба ни хорея.
— Подумаешь! Мне лавры Державина ни к чему.
— И напрасно, братец. Разве ты не знаешь, как женщины падки на поэтов?
— На меня женщины и без поэзии падки, — усмехнулся Ржевский. — И вообще, Денис, их совсем другие хореи интересуют. Так что на хрен мне твой поэтический хорей сдался. Давай — ка лучше выпьем за здоровье Михайло Ларионовича Кутузова!
— Многие лета!
Они чокнулись манерками.
— Знаешь, братец, о чем я мечтаю, — сказал Давыдов. — Взять бы, положим, человек двести, сколотить из них партизанский отряд и разгуливать по бонапартовым тылам. Вились бы вокруг французов со всех сторон, подобно оводу вокруг коровы. Закусали б до смерти!
У Ржевского загорелись глаза.
— Отличная мысль, Денис! Ты предложи Багратиону не откладывая. Если дело выгорит, я тоже пойду партизанить.
— А что, партизан из тебя выйдет славный, — улыбнулся Давыдов. — Ведь в этом деле что главное? Налететь на неприятеля, насолить ему и скрыться, пока он не очухался. Совсем как в любви.
— Пожалуй. Только женщины для меня, скорей, приятельницы. Особенно если под венец не тащат. Да и от моего обхождения им не солоно, а сладко.
— Эх! — хлопнул себя по колену Давыдов. — Так хочется партизанить, что на месте не могу усидеть. А что если прямо сейчас заявиться к Кутузову с челобитной?
— Давай, Денис, к чему откладывать! Меня только с собой возьми.
Давыдов в сомнении почесал нос.
— А ты ничего там лишнего не ляпнешь? Кутузов, он ведь такой — мягко стелет, да жестко спать.
— Ну-у, ежели о бабах речь не зайдет…
— Вроде бабы тут не при чем. Ладно, Ржевский, пошли седлать коней и — с богом!
На лавке перед воротами дома священника, в котором остановился главнокомандующий, под старым дубом, сидел красивый мужчина с умными глазами. Он был одет с иголочки — в парадном мундире, ослепительно белых штанах, с Георгием на шее; гладко выбритый, умытый, причесанный.
Князь Андрей Болконский ждал Кутузова, у которого еще в австрийскую кампанию ему посчастливилось служить адъютантом.
К дому подъехали верхом двое гусар. Спешившись, они поздоровались с Болконским.
— Светлейший дома? — спросил маленький чернявый подполковник.
— Нет, — ответил князь Андрей и чуть скривил губы: — Я не из штабных, господа. Сам только что прибыл.
Денщик фельдмаршала, с важным видом прохаживавшийся у ворот, снисходительно поведал гусарам, что главнокомандующий осматривает войска, но скоро будет, поскольку уже самое время обедать.
— Ну что ж, подождем, братец, — сказал Давыдов Ржевскому.
— Светлейший, небось, зацелованный и обласканный приедет, — сказал поручик. — Это нам очень кстати.
Гусары присели на лавку рядом с Болконским, представились. Он тоже назвал себя.
— Ба! Да ведь вы жених Наташи Ростовой, — вспомнил Ржевский. — Я имел удовольствие танцевать с ней на балу этой зимой. Какая талия! Какие глазки!
— А я ведь тоже к ней сватался, — вздохнул Давыдов, мечтательно поглаживая свои пышные бакенбарды. — Говорят, ее Анатоль Урюков соблазнил?
— Курагин, — сухо поправил князь Андрей.
— Вот подлец, чтоб ему ногу оторвало!
— Оставим этот разговор, господа. Я обручен нынче с другой невестой.
— Тоже из московских? — живо поинтересовался Давыдов. — Как ее по имени величают, если не секрет?
Гримаса сарказма появилась на лице князя Андрея.
— Ее зовут Война!
— Знаком я с этой потаскухой, — сказал Ржевский. — Она нам всем теперь невеста.
— Каков оборот! — восхитился Давыдов. — Война — невеста. Как лихо сказано!
Вдалеке в клубах пыли показалась коляска. Послышались радостные крики, возгласы «ура».
— Должно быть, светлейший, — сказал денщик.
Офицеры бодро вскочили, оправились.
Князь Андрей почувствовал, как тревожно и радостно забилось его сердце, гоня по жилам голубую кровь. Сейчас он будет целовать любимого фельдмаршала и говорить с ним!
Счастливая улыбка заиграла торжественный марш на губах князя Андрея.
Посреди дороги, прямо напротив лавки, растекалась большая лужа. С приближением коляски стало очевидно, что лужи ей не миновать.
— Берегись! — крикнул Ржевский, и вместе с Давыдовым они ловко отпрыгнули в сторону.
Князь Андрей остался на месте, глядя то на знакомую тучную фигуру, раскачивающуюся в коляске, то на лужу, в которой отражалось бесконечное небо с пуховыми облаками.
«Неужели
