сейчас мои белые штаны будут залеплены вонючей грязью? — подумал князь Андрей. — Отчего? Ведь я так люблю этот мир. И этих лошадей, и Михаила Илларионовича, и эту лужу, и это небо в ней, и головастиков…» [12]
Он с укором посмотрел на гусар.
— Стыдно, господа офицеры… — начал было князь Андрей, но тут в один и тот же момент переднее колесо двуколки провалилось в лужу, фельдмаршал Кутузов громко крякнул, подпрыгнув на сидении, и в Болконского полетели брызги темно — коричневой жижи.
— Мать! — невольно вырвалось из князя Андрея.
— А мне Михайло Ларионович — что отец родной, — сказал Ржевский.
Лицо князя Андрея приняло недоступное выражение.
На его зубах скрипел песок.
Он хотел ответить поручику, что никому из простых смертных не дано понять всей сложности и неповторимости его чувств, но вместо этого лишь молча обтер ладонью губы.
— Да-а, князь, — сочувственно протянул Давыдов, глядя на грязные разводы на его мундире, — Барклай бы вас точно в таком виде не принял.
— Ну вас к шорту… — огрызнулся князь Андрей со ртом, полным песка. — Шо вы понимаете…
Он стоял, вытянувшись как на параде, во все глаза глядя на выбиравшегося из коляски Кутузова.
Было видно, что главнокомандующего за время смотра сильно укачало. Адъютантам, сопровождавшим фельдмаршала, стоило немалых трудом помочь ему спуститься на землю.
— Здравствуй, здравствуй, дружок, — тепло произнес Кутузов, заметив левым глазом князя Андрея. — Что это ты, голубчик, такой чумазый? — он сочувственно посмотрел на его забрызганные штаны. — Никак из — под Смоленска?
Князь Андрей отрицательно мотнул головой. Он не мог говорить, но и не смел отплевываться в присутствии любимого фельдмаршала. А проглотить то, что было у него сейчас во рту, не позволяло чувство собственного достоинства.
Давыдов выступил вперед.
— Ваша светлость, позвольте, пока их сиятельство приведет себя в порядок… мы к вам по чрезвычайно важному вопросу.
Кутузов поморщился. Он чувствовал себя усталым, разбитым стариком, а еще вернее, капризным ребенком, который, наигравшись в солдатиков, не хочет кушать манную кашку.
— Имею честь, подполковник Давыдов, — сказал Давыдов. — И со мной поручик Ржевский. Мы из Ахтырского гусарского полка, от князя Багратиона.
Лицо фельдмаршала просветлело.
— От Багратиона… — повторил он, вкусно причмокнув губами: — Нца — ца… ну что ж, дети мои, идемте.
Гусары прошли следом за ним в дом.
А князь Андрей гордой походкой направился к рукомойнику.
Глава 29. Привет из прошлых лет
Кутузов с тяжелым скрипом прилег на кресло, расстегнул сюртук. Давыдов и Ржевский стояли посреди комнаты, с глубоким почтением глядя на фельдмаршала.
А он, казалось, совсем про них забыл. Достав большой платок, он долго и обстоятельно вытирал пот с лица, шеи, ключицы. Потом закрыл глаза и задремал.
Гусары переглянулись.
— Что делать будем? — прошептал Давыдов Ржевскому.
— Будить.
— С ума сошел!
— Так он же до утра проспит.
И, прежде чем Давыдов успел ему помешать, поручик громко кашлянул в кулак.
Кутузов лениво приоткрыл глаза.
— Кто сие… ах да… от Багратиона… — Он громко причмокнул. — Как Петр Иваныч? Жив — здоров?
— Здоров, ваша светлость, — сказал Давыдов.
— Слава богу, слава богу…
Кутузов вдруг с недовольной миной зашарил у себя под задом.
— Что это у меня тут колет? — недоуменно пробормотал он.
— Ревматизм, ваша светлость, — предположил Ржевский.
— В жопе?!
Фельдмаршал еще немного пошарил и наконец выудил на свет какую — то книгу. Она была заложена ножом.
— Тьфу, вот оно что… — крякнул Кутузов. — А я — то думал, куда она запропастилась?
«Рыцари Лебедя», — прочел про себя Ржевский.
— Рыцарскую тактику изучает, — уважительно шепнул он Давыдову.
— Это нравоучительный роман мадам де Жанлис, — поморщился тот. — Такая гадость, братец!
Кутузов тем временем уже успел углубиться в чтение.
Ржевский заученно рявкнул в кулак.
Кутузов поднял голову.
— Что французы? — по — домашнему просто спросил он, уставившись на поручика.
— Наседают, ваша светлость.
— Фю — фю — фю, — озабоченно просвистел фельдмаршал. — А я вот нравы их постигаю. Думаю, авось пригодится. — Заложив книгу ножом, он небрежно уронил ее на пол. — А по чести сказать — дрянь книжонка! И нравы такие же.
Гусары согласно закивали.
— Да что мы все о них, бесовских детях! — встрепенулся Кутузов. — Вы — то, добры молодцы, с чем ко мне пожаловали?
Давыдов выступил вперед.
— Ваша светлость, имею сообщить вам дело большой важности для блага отечества.
— Для блага отечества? — Кутузов сложил руки на животе. — Ну, что такое? Говори.
Давыдов покраснел как девушка. От волнения его речь выходила корявой и сбивчивой.
— Путь неприятеля протяжением своим очень велик, транспорты с продовольствием покрывают пространство от Гжати до Смоленска. Надо разделить часть казаков на партии и пустить в середину каравана, который следует за Наполеоном. Дайте мне тысячу казаков, и вы увидите, что будет!
Пока Давыдов говорил, за неплотно закрытой дверью то и дело раздавалось шуршание женского платья и слышался женский шепот. Скосив глаза через плечо, Ржевский углядел мелькавшую в проеме полную, румяную и красивую женщину в розовом платье и лиловом шелковом платке. В руках она держала блюдо с караваем. Это была попадья, хозяйка дома. Она намеревалась подать хлеб — соль главнокомандующему, но никак не могла подгадать нужный момент.
Кутузов тоже ее заприметил и, всякий раз, когда слышал шорох, с нескрываемым интересом поглядывал мимо Давыдова за дверь.
Давыдов же не замечал ничего вокруг.
— Даю честное благородное слово гусарского офицера, — горячо твердил он, — я разорву сообщения Наполеона!
Кутузов подавил зевок.
Попадья с караваем на блюде опять промелькнула в проеме, и на короткое мгновение в комнате возник ее курносый нос.
Ржевский, забывшись, откровенно повернул голову в ее сторону.
— Эй, голубчик! — рассердился Кутузов. — На чужой каравай рта не разевай!
— Виноват, ваша светлость.
— Прикрой — ка лучше дверь. Этот сквозняк не для моих старческих костей. А то и впрямь ревматизм тут с вами подхватишь.
Кутузов перевел взгляд на растерянного Давыдова.
— Ну, чего ж ты замолчал? Продолжай, голубчик.
— Появление наших отрядов в тылу противника ободрит поселян и усилит войну народную. Так, я полагаю, в свое время начинал Пугачев, хотя и с противоположным намерением.
Кутузов чуть заметно вздрогнул. Искушенный в придворных интригах, фельдмаршал сразу уловил опасный поворот с мыслях гусарского офицера.
— Пугачева ты зря сюда приплел, голубчик, — покачал он седою головой. — Не можем мы сейчас народ на войну подымать — царь прогневается. И так Наполеон грозится вольную дать крестьянам. Как бы смута не началась. Спаси Господи!
Давыдов сконфужено молчал, чувствуя себя мальчишкой, заслужившим порки.
Кутузов с трудом извлек свое грузное тело из кресла, встав на ноги.
