нам делать теперь?
— Ждать результатов анализов. Снимать симптомы. Оберегайте мать от стрессов. И будьте рядом на случай, если будут еще такие ухудшения. И вот рецепт, — он быстро и размашисто оставил пару строк на форменном бланке. — Попросите, чтобы вам поставили печать, и идите в аптеку.
И как только клочок тонкой бумаги оказался в руках Эвы, развернулся и ушел. Эва даже не успела прочитать его имя на отблескивавшем бейджике. Из другого конца коридора на нее смотрела Иви и придержиющий ее за плечи Чарли. В их глазах плескался страх вперемешку с надеждой. Даже с такого расстояния Эва могла увидеть, как сильно они хотят получить хорошие новости. Но все, на что была способна Эва, — это лишь неопределенно пожать плечами. Иви прижала ладонь ко рту и громко всхлипнула.
Они решили дождаться пробуждения Хелены. Медсестра в регистратуре на это лишь закатила глаза и, указав на аппарат, где за пару центов можно было получить худший кофе в жизни, сказала: «Чувствуйте себя как дома». Эва попыталась отправить Чарли домой, спать, но тот не соглашался. В ответ он предлагал женщинам устроиться на заднем сидении его машины, а когда те отказались, сам сходил на парковку и вернулся с пледом. Медсестра посмотрела на них недовольно, но с пониманием. Словно ей в должностной инструкции прописали сохранять кислую мину и закатывать глаза в ответ на любую просьбу.
«А может, это то, что происходит, когда вынужден постоянно сталкиваться с чужой болью», — подумала Эва, приваливаясь к плечу Чарли. Боль бывает разной, но если ты берешь на себя труд помочь, избавить человека от этой боли, будь то перелом, утрата или просто недовольство достаточно прямыми линиями, эта боль обрушивается на тебя со всей своей зверской мощью. Она жжет, царапает, рвет на куски, и, хоть она и не твоя, отпустить ее просто так не получается. Ты делаешь ее своей. Возможно, это случилось с Хеленой. Она так часто брала на себя чужие проблемы, обиды, страхи.
От этой мысли Эва поднялась и направилась к палате, где лежала Хелена. Съедаемая болью, но еще живая. Сердце забилось быстрее, Эва чувствовала жгучее желание заглянуть матери в глаза. Сказать, что понимает, что будет рядом, что поможет…
На пороге ее встретил неподвижный взгляд ледяных глаз. Хелена лежала, сцепив тонкие руки, напоминавшие птичьи лапки, на животе. Голову женщина повернула на бок, так что могла тут же пронзить взглядом каждого, кто зайдет. Вот и Эва замерла, словно ее оглушили. В темноте прозвучало тихое:
— Мам…
Тонкие бледные губы чуть дрогнули. Хелена опустила веки и подняла снова, точно вспоминая, что такое моргать.
— Если он попытается отправить меня на химию, я ему эти трубки в задницу затолкаю, — предупредила она. Эва нервно всхлипнула и улыбнулась. Что бы с ней ни происходило, Хелена была в своем репертуаре.
— Я ему скажу, — кивнула девушка, садясь рядом с койкой, так, чтобы Хелена могла видеть ее лицо в желтоватом свете фонаря, пробивающимся через окно. — Хочешь, я зажгу свет?
— Нет, — нахмурилась Хелена и, сцепив руки еще крепче, бросила пристальный взгляд на дочь. — Сколько сейчас?
— Времени?
— Ну, не миллиметров ртутного столба же, а?
— Около часа ночи. Двадцатое июля, если тебе это интересно.
Хелена хмыкнула и покивала, гоняя мысли из одного полушария мозга в другое.
— Маловато времени осталось.
— Не говори так.
— До фестиваля, — протянула женщина. — Мы ничего не успеваем. Иви ведь приперлась сюда вместе со мной, да?
— Она волновалась за тебя.
— Ну, конечно, — цокнула языком Хелена. Эва хотела было упрекнуть ее, но запнулась. Взгляд зацепился за судорожно сжимающие покрывало руки. Каждое движение приносило Хелене боль, а она сопротивлялась. Не подавала виду. Не просила помощи. Зато сама цеплялась за любую возможность помочь другим.
Эва протянула руку и сжала в ладони холодные пальцы.
— Я помогу вам с Иви. И Чарли поможет. Только не напрягайся слишком сильно, хорошо?
— То-то же, — хмыкнула Хелена. — Стоило оказаться на смертном одре, все сразу поняли, что старой ведьме нужна помощь.
— Ты не старая, — улыбнулась Эва. Хелена закатила глаза и помассировала виски.
— Я надеюсь, этот чудо-доктор все-таки сподобится на что-нибудь рецептурное. А не то опять придется у иммигрантов траву покупать.
— Опять⁈ — опешила Эва. И Хелена впервые за долгое время рассмеялась.
«Если тебе выпала эта карта — готовься. Все тайное становится явным, а каждый получает по заслугам. Справедливость слепа и беспощадно, но не торопись винить ее в жестокости. Она просто воздает тебе должное»
Заметки из дневника Хелены
Долго удерживать Хелену в больнице не получилось даже самой прожженной опытом медсестре. Старая ведьма могла уболтать любого. В результате ей удалось достигнуть соглашения со своими надзирателями в белых халатах. Они не трогали ее лишний раз, периодически меняли капельницы и кололи обезболивающее, а она не пела матерные частушки. Все это было скреплено обещанием выпустить женщину из больничной палаты в ту же секунду, когда придут результаты анализов.
«Мы же все прекрасно понимаем, что ничего хорошего там мы не увидим», — улыбалась она, и врачи усмехались ей в ответ. По уровню цинизма и черного юмора Хелена Делвал идеально вписалась в коллектив. Так, что когда ее забирали даже пожилая медсестра из регистратуры пустила скупую слезу, понимая, что вряд ли увидит эту немолодую женщину, изъеденную болезнью до состояния ветхой старухи, еще раз.
Эва и Иви по очереди навещали ее, приносили еду. Под действием обезболивающих Хелена даже могла поесть, но предписанная диетой еда на вкус ощущалась как опилки и зола. Ей хотелось хрустящего бекона, крепкого кофе, такого, чтобы зубы сводило, а сердце заходилось бешеным галопом. Хотелось булочек с заварным кремом, хоть она никогда их не любила. Но от осознания, что теперь и до конца дней ее рацион будет состоять из каши, курицы и овощей на пару, она то и дело открывала в себе новые гастрономические желания. В последний раз такое было, когда она ходила беременная Эвой. Тогда она тоже могла проснуться посреди ночи, а все тело сводило от бешеного желания съесть арбуз, вымазанный манговым сорбетом. Или финики в шоколаде с начинкой из грецкого ореха. Или пахлаву. И сендвич с тунцом в кисло-сладком соусе.
Теперь все это было под запретом. Но даже не ограничения доводили старую ведьму до белого каления и бессильной злобы. Нет. Самым болезненным и унизительным было кресло. Ее усадили в инвалидное кресло, мол, слишком слаба. И все поверили. Никто даже не предложил Хелене сделать пару шагов самостоятельно. Ее, как
