Собака тоскливо завыла. Соглашаясь или протестуя — неясно.
В подъезде, как обычно, воняло кошками и табаком. Спускаясь в подвал, Лазарь почувствовал, что к знакомому букету добавляется новый оттенок: сырая гнильца. Видимо, трубы, которых в подвале много, частенько прорывало. Входная дверь, к счастью, оказалась незаперта. Пройдя мимо ряда дощатых створок, украшенных в большинстве резьбовыми замками «Антипаника», за которыми обитатели подъезда хранили запасы солений и барахло, он углубился дальше. Потянулись трубы: толстые, лоснящиеся, обросшие плесенью.
По одной из труб метнулась крыса, скрывшись во мгле.
— Здравствуйте, — вежливо сказали оттуда, где исчезла крыса.
Лазарь пригляделся. У стены, подстелив клеенчатый дождевик, а поверх дождевика — старый бушлатик, сидел худой, как скелет, человек. Одет человек был в спортивный костюм, аккуратно заштопанный в самых неожиданных местах.
«Бомж», — равнодушно догадался очарик.
— Здравствуйте. Это вы Гицель?
— Да. А вы, наверное, господин Остимский? Лазарь Петрович?
— Вы меня знаете?
— Мне про вас Мясник рассказывал. И Стёпа.
— Так что, возьметесь? — без предисловий спросил очкарик.
— Нет, — так же кратко ответил Гицель.
— Почему? Вы же можете?
— Убить чувство? Могу. Но я ведь сказал вам: Мясник… и Стёпа. Я про вас всё знаю. У вас сейчас не чувство, а фикция. Тень. Призрак. Я не берусь сражаться с тенями и экзорцировать призраки.
— Экзорцировать! — с горькой насмешкой передразнил Лазарь. — Бесов экзорцируют. А призраки, они вроде бы расточаются. С рассветом. Что ж это вы, с такими мудреными словечками в подвале сидите?
— Здесь тепло, — объяснил Гицель. — Здесь трубы.
В углу, болтаясь на коротком шнуре, тускло горела сорокасвечовая лампочка.
— А Глеб сказал мне, что вы — последняя надежда.
— Да, он был у меня, ваш друг детства Глеб. Тоже после Стёпы и Мясника.
— И ему вы тоже отказали?
Гицель пошевелился. Скрестил ноги каким-то маловероятным образом, словно у него вместо костей были резиновые жгуты. Улыбнулся, показав отсутствие многих зубов.
— Нет. Согласился. Мне Мясник уже потом про него и про вас рассказал. А сам определять я тогда еще не умел. Ни разу не сталкивался, понимаете? Ну и… Короче, еле выжил. До сих пор в боку стреляет. И голова по утрам болит. Нет, извините, не возьмусь.
— Двор у вас… — буркнул очкарик. — Веселенький дворик.
Тощий Гицель пожал плечами:
— Двор как двор. Обычный.
Из пакета, который принес с собой, Лазарь достал бутылку текилы. С натугой скрутил пробку. Протянул бутылку собеседнику:
— Выпьешь, Гицель?
— Спасибо. Я не пью.
— И не куришь?
— Курил. Раньше.
— Небось и по утрам бегаешь. Между помойками, а?
Гицель внимательно смотрел на собеседника. Взгляд его напомнил Лазарю дога у подъезда. Казалось, бомж сейчас завоет с сочувствием. Чтобы отвлечься, очкарик запрокинул голову, поднеся бутылку ко рту. Из-за дозатора струйка текла медленно, текила обжигала горло. По подвалу распространился запах дешевого самогона.
— Я пойду? — спросил очкарик, отдышавшись и закрутив пробку.
Только сейчас он заметил, что бомж, в отличие от него самого, чисто выбрит.
— Всего доброго.
Снаружи шел мелкий дождь. Старушки раскрыли зонты, бутуз с дружками дождем пренебрегли. Первое, что бросилось в глаза слегка захмелевшему Лазарю — машина у подворотни. Знакомый черный «лексус». Шофер скучал за рулем, читая газету. У машины о чем-то спорили двое: высокий брюнет в длинном кожаном плаще и женщина средних лет, одетая в легкое пальто.
Сегодня Лазарь приехал на такси, и «лексус» должен был стоять в гараже.
— Вон он! — брюнет замахал очкарику руками. — Что, отказал?
Сунув текилу обратно в пакет, очкарик медленно зашагал к машине.
— Танюха, это он из-за тебя ходит! — не унимался брюнет. — Это я ему сказал: из-за такой бабы, как Танюха, не ходить — бегать надо! Я — лучший друг, я в курсах! Лазарь, плюнь: не этот Гицель, так другой найдется! Танюха, ты посмотри, как мужика коробит! Ничего, поправим, поможем… на то и друзья!..
Очкарик уже подходил к машине, когда кудрявый бутуз зарядил рогатку стеклянным шариком. Почти не целясь, мальчишка выстрелил. Солнце на миг пробилось меж облаками, узкая радуга прочертила двор — и шарик впился Лазарю в правую ягодицу. Вскрикнув, очкарик ухватился за пострадавшее место.
Приятели бутуза разразились приветственными возгласами.
— Ну, шпана! — с сочувствием сказал брюнет. — Плюнь, Лазарь.
Тюрьма по ним, сявкам, плачет. Пошли, спасать тебя будем. Тут один вариант наклевывается: полный вперед!
Женщина молчала и смотрела на очкарика.
— На то и друзья! — с удовольствием повторил брюнет.
Без слов очкарик поставил пакет с текилой на асфальт, неумело размахнулся и ударил брюнета в ухо.
— Ты! Ты чего?! — брюнет отступил на шаг. — Меня? Лучшего друга?
Очкарик пнул его ногой в живот, промахнулся и ухватился за лацканы кожаного плаща. Оба мужчины упали, покатились по мокрой земле, по лужам, пытаясь оседлать один другого. Залаял дог Рокки. Загомонили старушки, колеблясь между вызовом милиции, «скорой» и управдома. Мальчишки зашлись от восторга.
— Танька! — пробился из какофонии отчаянный крик очкарика Лазаря, давно потерявшего в свалке свои замечательные очки. — Танька, это он… он меня посылал! Он за дружбой сюда ходил, сволочь!.. а я, дурак!.. Тань…
Женщина у машины следила за дракой, не вмешиваясь.
Наконец мужчины встали, тяжело дыша. У брюнета был разбит нос, тоненькая струйка крови текла по губам на подбородок. Очкарик хрипел, держась за помятые ребра. Пакет с разбитой бутылкой текилы валялся поодаль, от него резко тянуло спиртным.
Дог Рокки подошел, обнюхал обоих и брезгливо удалился.
— Поехали домой, Лазарь, — сказала женщина. — Поехали, дурачок.
Очкарик разогнулся.
Стеклянная, весенняя, летящая радуга полыхала в его близоруких глазах.
— Поехали, — изумленно сказал он. — Серый, заводи тарантас.
— Ага, — кивнул меланхоличный шофер.
Выбравшийся из подвала Гицель внимательно следил за отъезжающей машиной. Потом бомж поднял голову и встретился взглядом со Степаном Поликарповичем, высунувшимся в открытое окно. Старик погрозил бомжу пальцем и укрылся за шторой.
— Эй! — заорал Жора Мясник от черного хода в «Гастроном». — Ну, люди! Такое бухло ногами топчут!.. Звери, не люди…
Гицель засмеялся.
— Апрель, — сказал он. — Сумасшедший месяц.
Олег Овчинников
Звезда в подарок
«Надо же, какие тугие! Как в Раю!» — удивился Третий, с трудом протискиваясь между массивными дверными створками. Двери были из цельного дерева — лиственницы или ольхи, — древние, как сам дом, но еще достаточно крепкие, вдобавок усиленные изнутри каким-то хитрым неприветливым механизмом. Стоило Третьему отпустить потемневшие медные ручки, как дверные створки захлопнулись за его спиной, гулко лязгнув засовом.
Сразу за дверями начиналась лестница, широкие частые ступеньки круто забирали вверх. Лампочка под потолком казалась целой, но не работала, только в окно на площадке между первым и вторым этажами лился тусклый уличный свет. Третий постоял немного, давая глазам привыкнуть к полумраку, и стал медленно подниматься. Он не решался прикоснуться к покосившимся витым перилам. Справа от окна на стене висел указатель с шутливой надписью «За звездами — на самый верх!».
Третий преодолел семь лестничных пролетов и толкнул локтем дверь, обитую приятной на вид, но фальшивой на ощупь кожей. Кабинет за дверью тоже казался ненастоящим, яркий и вызывающе современный, он дисгармонировал с мрачной монументальностью и запущенностью старого дома. Подвесные потолки, лампы дневного света, лакированные стеновые панели. Три рабочих места — кресло, стол, компьютер и горшочек с цветущим кактусом — разделяли невысокие перегородки.
Два места пустовали, третье занимал молодой человек в темных брюках и белой рубашке. Судя по тому, с каким комфортом он расположился: полулежа в кресле, в одной руке — яркая книжица, в другой — авторучка, на которую намотан конец галстука, под вытянутыми ногами — перевернутая корзина для бумаг, — паренек не ожидал наплыва посетителей в это непогожее субботнее утро.
— Что у вас с входной дверью? — спросил Третий вместо приветствия. — Вам что, клиенты не нужны?
На молодого человека его вопрос произвел эффект разорвавшейся… пожалуй, все-таки петарды. При звуке чужого голоса паренек вздрогнул, уронил книжицу на стол и выпрыгнул из кресла, на глазах розовея лицом.
— Прошу прощения, — пролепетал он. — Там что-то разладилось в пружинном механизме. В понедельник придет слесарь и…
