цепляется взглядом за мою руку. — О-о, ну так и знала, что ты попытаешься использовать этот трюк. Девицы вроде тебя на всё пойдут, лишь бы окрутить перспективного мужчину.
— Какой трюк? — шепчу отчаянно, по щекам ползут слёзы. — На что «всё»? Я не…
— Так, некогда мне тут с тобой разбираться, — она отмахивается от меня. — На вот, держи, — всовывает в руку несколько бумажек, я машинально сжимаю пальцы. — Хоть ты и врёшь, но, надо признать, почти талантливо. Может, с кем другим и сработало бы, но не со мной. И не вздумай приходить, звонить или стучать в квартиру, она выставлена на продажу.
Она разворачивается и уходит. Я, покачнувшись, опускаюсь на ступеньки и тупо, непонимающе смотрю на руку, в ней пятитысячные купюры. Моргаю, с ресниц срываются слёзы, пятна расплываются на бумаге.
— Диночка, детка, что с тобой? — слышу чей-то голос.
Кажется, соседка. Мне всё равно.
— Ничего, — свой голос слышу словно со стороны. — Я пойду.
Собираюсь с силами и поднимаюсь. Медленно иду к себе, ложусь на диван и проваливаюсь в какой-то странный, тяжёлый сон.
Спустя несколько часов просыпаюсь с раскалывающейся головой и беру телефон. Господи, откуда столько пропущенных с незнакомого номера? Неужели?!..
Мобильный начинает вибрировать в руке.
— Да?
— Апраксина Надежда Леонидовна?
— Да, это я.
— Апраксина Мария Вячеславовна кем вам приходится?
— Это моя мама, — отвечаю на автомате и меня накрывает каким-то удушающим ужасом. — Что с ней?! Кто это?!
— Вам звонят из городской клинической больницы. С вашей матерью произошёл несчастный случай.
В больницу я врываюсь спустя полчаса. Подбегаю к регистратуре, где мне сообщают, что мама в ожоговом отделении, и называют фамилию врача, к которому можно обратиться за информацией. С трудом нахожу в хитросплетении коридоров нужный мне кабинет. Пытаюсь успокоить дыхание и стучу.
— Здравствуйте, — вхожу в крошечную заваленную бумагами комнату. — Я Надежда Апраксина. Моя мама…
— Да-да, садитесь, — мне кивает на стул усталый врач, по виду ему за сорок, может, ближе к пятидесяти. — Так, значит, Надежда, у вашей матери ожоги третьей степени, поражено около тридцати процентов кожи, процентов десять из них — глубокие. Это значит…
— Не объясняйте, — шепчу онемевшими губами. — Я знаю, что это значит. Я учусь в медицинском.
Врач смотрит на меня уже по-другому, кивает.
— Тогда вы понимаете, что сами они не заживут. Потребуется некрэктомия, пересадка кожи, возможно, не одна операция…
— Как… как это могло случиться? — мама такой профессионал, она всегда была осторожна…
— Насколько мы поняли, несчастный случай на производстве, — сочувственно говорит мне мужчина.
— Она поправится?
— Сейчас состояние тяжёлое, но прогноз в целом благоприятный, — осторожный ответ, но другого я и не ждала.
— А участки поражения? — спрашиваю, затаив дыхание.
— К сожалению, один из них — на лице, — помедлив, отвечает он.
Содрогнувшись, утыкаюсь в ладони. Чувствую чужую руку на плече, но меня сейчас вряд ли что-то может утешить. Нет! Я не расклеюсь! Я нужна маме!
— Всё в порядке, я справлюсь, — встаю, глядя врачу в глаза. — И она справится. Она сильная.
Он кивает, и мне даже кажется, что я вижу уважение в его глазах.
— Сейчас к ней, конечно, нельзя, — не спрашиваю, но получаю утверждающий кивок.
— Можете звонить с вопросами напрямую мне, меня зовут Леонид Львович, — говорит вдруг врач, и я, опешив, поднимаю на него взгляд, а он улыбается. — Я уверен, когда-нибудь мы станем коллегами, так что, думаю, вы не будете надоедать мне звонками в час ночи?
— Конечно, Леонид Львович, — киваю и с трудом улыбаюсь в ответ. — Спасибо вам огромное. Я и не ожидала… Ах!
Складываюсь пополам от неожиданной боли, пронзающей все внутренности.
— Надежда?!
Очередной спазм такой силы, что у меня вырывается стон, я падаю на колени, сворачиваюсь клубочком на полу.
Слышу, как Леонид Львович звонит куда-то, командует, что это срочно, потом помню, как резко открывается дверь, вбегают двое врачей в хирургических пижамах, затем следующий приступ боли, и всё темнеет.
Несколько лет спустя
— Плазма? — тихий вопрос в сторону анестезиолога.
— Один флакон, — негромкий ответ.
— Кровь закажите, — опять хирург.
— Уже, — это ассистент.
— Зажим, — а это мне.
Подаю нужный. Сначала для захвата лёгочной ткани. Затем — сосудистый. Проговариваю про себя, ведя подсчёт: использованы зажимы Фёрстера — один, Дебейки — один… Мозг работает в автоматическом режиме, отсчитывая впечатанные в подкорку манипуляции. Операция идёт своим чередом.
— Гемодинамика стабильная, — анестезиолог.
— Мышцы, — гибкие пальцы накладывают шов. — Надя, что ты мне суёшь хвост какой-то. Длинную дай.
Протягиваю нить нужной длины.
— Дальше с операционной сестрой ушивайтесь, Анна Николаевна, — хирург уже с треском стягивает с себя перчатки, ассистент кивает и сдвигается на его место, я рядом, на своём.
Операция проходит в штатном режиме. Краем глаза фиксирую количество впитывающих салфеток, всё это будет внесено в операционный протокол, как и использованные инструменты.
— Надюша, ты молодец, — спустя час к сестринскому посту, где я заполняю нужные бумаги, подходит улыбающаяся Анна Николаевна.
— Спасибо, — улыбаюсь в ответ.
— Никита Сергеевич тоже доволен, — сообщает она мне весёлым шёпотом. — Сам, понятное дело, никогда не скажет, но я-то знаю.
Мы обмениваемся понимающими взглядами и улыбками. Аннушка, как её все зовут за глаза (а кое-кто, например, наша старшая медсестра Надежда Константиновна, — и в глаза тоже), замужем за главным хирургом — заведующим отделением, так что она действительно в курсе дела. Я немного выдыхаю. Уже полгода как прошла повышение квалификации и теперь операционная медсестра, но пока ещё нервничаю, особенно когда приходится работать с такими светилами хирургии.
— Я, кстати, в ожоговом была пару часов назад, тебя Леонид Львович просил зайти к нему, если успеешь.
Киваю, на плечи опять наваливается усталость. Я сегодня на сутках, так что можно сейчас дойти до ожогового, пока в хирургии относительная тишина.
Спустя пятнадцать минут, закончив с протоколами, стучусь в знакомую дверь.
— А, Надюша, заходи-заходи, — немного постаревший за последние годы, но до сих пор вполне себе крепкий Леонид Львович кивает и опять углубляется в документы. — Присядь, я сейчас закончу.
Устраиваюсь на стуле и рассеянно вожу глазами по кабинету, всё так же заваленному бумагами. Надо же, сколько всего произошло с того дня, как я очутилась здесь в первый раз. Поморщившись, прогоняю неприятные воспоминания.
— Как мама? — Леонид Львович наконец поднимает голову от бумаг.
— Как всегда, — вздыхаю.
— Ты бы передала ей, что я жду её… на приём, — мужчина смотрит тоскливо, и я его понимаю.
Мама у меня — товарищ с характером. Что решила — с дороги не свернёт. Вся больница ставки делала после её выздоровления, все уже были в курсе, что
