уперся взглядом в Иосифа Соломоныча.
— Какая вонь! Помойка! Вы хозяин?
— Яволь, майн хер /Да, мой господин (нем.)/, — задрожал тот.
— Это вы тут жрете чеснок?
— Вам потерэть или нарэзать?
— Молчать! Здесь я буду держать своих лошадей.
— Ой мне, ой мне… — запричитал старик. — Куда мине столько навоза!
— Вы пруссак?
— Яволь, майн хер! По двоюродной прабабке отчима.
Французский капитан огляделся со все тем же гадливым выражением на лице.
— Капрал?! — удивился он, заметив в глубине комнаты Ржевского. — Что вы делаете в этом свинарнике?
— Искал, где бы выпить.
Капитан скривил губы, оглядывая его с головы до ног.
— В каком вы виде?! Не капрал, а чучело! Почему манжеты на локтях?
— Чтоб кулакам не мешали, — ответил Ржевский, не спеша направляясь к нему.
— Молчать! Почему грудь нараспашку?
— Заливал за воротник. Неплохое винцо было, между прочим.
Капитан выпучил глаза.
— Что за тон! Вы говорите с гвардейским офицером!
— Но все же не с парижской примадонной.
— Капрал, вы пьяны!
— Я бы и вам налил, капитан, да, жаль, один уксус остался.
Ржевский краем глаза приметил на своем пути увесистую табуретку.
Щеки француза раздувались от гнева.
— Вы позорите французскую армию!
— Велика важность.
— Я вас разжалую в солдаты!!
— А морда не треснет? — Ржевский взял табуретку в руку. — Господин капитан желает присесть?
И, не дожидаясь ответа, огрел его по лбу.
Не успев даже сказать «ma pauvre mere!» /«моя бедная мама!»/, француз рухнул ничком.
— Кажется, его хватил удар, — сказал Ржевский.
Раздев француза с помощью хозяина лавки, он примерил капитанский мундир.
— Будто на вас сшит, — зацокал языком Иосиф Соломоныч. — Вы на глазах растете в чине, господин поручик.
— От царя сей милости не дождешься, — усмехнулся Ржевский. — Кто смел, тот и съел.
Лавочник озабоченно сверкнул моноклем на бесчувственное тело француза:
— И что мине теперь делать с этим иродом?
— Сделайте ему обрезание. А как очнется, накормите мацой, чтоб не больно ругался. Счастливо оставаться, папаша!
Глава 45. Игра в четыре руки
Ржевский подошел к особняку прокурорши. Ветер катал по пустому двору клочья сена, помятая трава была усеяна конскими яблоками и прочими печальными следами поспешного бегства хозяев.
Когда Ржевский вошел в дом, у него заложило в ушах от тупых деревянно — чугунных звуков, сотрясавших стены.
— Это еще что за какофония?
Он быстро миновал пустую переднюю.
В гостиной незнакомая девушка в пышном белом платье играла на расстроенных клавикордах. Она была столь увлечена, что не услышала, как вошел поручик.
— Имею честь, поручик Ржевский! — сходу выпалил он пароль, неизменно открывавший перед ним все двери и окна столичных спален.
Девушка вскрикнула от неожиданности.
— Пардон, месье, — залепетала она, неловко подбирая платье, чтобы встать. — То есть бонжур, мерси…
— Не робейте, я не француз, — сказал он, остановив ее жестом. — Так, ради смеха вырядился.
Испуг в ее глазах сменился обычным женским любопытством.
— Как вас зовут, сударыня? — спросил Ржевский.
— Дуняша.
— А где госпожа прокурорша?
— Там же, где и прокурор. Они всей семьей подалась в Тульскую губернию.
— А вы, сударыня, кто им будете?
Девушка слегка замялась.
— Я? Так, седьмая вода на киселе.
— У вас неплохо получается, — поручик поиграл в воздухе пальцами. — Будто воробей по клавишам скачет.
— Меня Ольга Игнатьевна выучила.
Разрумянившись от похвалы, она стала наигрывать какой — то менуэт.
«Музыка дрянь, зато малышка чертовски хороша», — подумал Ржевский.
Подойдя поближе, он склонился над девушкой. Его уха коснулся ее русый локон.
— Вы тоже играете? — спросила она, не поворачивая головы.
— С грехом пополам.
— Это как же?
— Сейчас покажу. Позвольте присоседиться?
— Угу-м.
Взяв стул, он присел рядом.
Некоторое время они играли в четыре руки. А потом в три, потом что одна из рук поручика, отвлекшись от клавиш, отправилась путешествовать по девичьему платью.
— Что вы делаете, поручик?
— Музицирую с грехом пополам…
Вскоре по клавишам бродили лишь тонкие девичьи пальцы.
Девушка млела, путая си — бемоль с до — диезом. Поручику уже было совсем не до музыки.
И тут вошла какая — то древняя старуха.
Ржевский вскинул голову на звук шаркающих шагов и сразу признал в вошедшей — ключницу, которая однажды застала его с прокуроршей, резвящимися на полу.
— Господи Иисусе Христе! — как и тогда всплеснула руками старуха. — Барыню попользовали, теперь за служанок принялись.
Ржевский недовольно крякнул.
— Полно, мамаша! В тяжелую годину о такой чепухе вспомнили.
Старушечий нос злобно заострился.
— Хороша чепуха, от которой дети родятся! Хозяин до сих пор мается, на кого младшенький похож.
— Ну и дурак, что мается! Радоваться должен, что в семье гусар вырастет.
— Грех — то какой, господи! На звериной шкуре блуд сотворяли… — Ключница горестно посмотрела на медведя, расстеленного посередине гостиной. — Ох, спаси и помилуй!
— Хватит причитать, мать. Лучше бы полы помыла в прихожей.
— Они и так чистые.
— Врешь, я только что наследил.
— Отвяжись, окаянный… А ты, Дуняшка, — обратилась старуха к девушке, — как тебе не стыдно, в барыню вырядилась! Откуда платье — то?
Девушка обиженно фыркнула.
— Хозяйка перед отъездом подарила. Угу-м!
— А ты и рада подол задирать. Ох, царица небесная, срамота — то какая…
— Ступай прочь, кликуша! — не стерпел Ржевский, запустив в нее клавиром.
Старуха синкопой [16] прошмыгнула за двери.
— Молодости твоей завидует, — сказал поручик Дуняше. — Мне эти бабки всегда поперек горла… Постой, так ты, стало быть, прокурорам никакая не родственница?
Девушка печально отвела глаза.
— Не похожа я на барыню?
— Да ты краше во сто крат! Давай на медведе покатаемся, а? Барыня это дело очень любила.
— Ой, боюсь…
— Да он же не кусается!
Девушка в сомнении перебирала складки платья. Грудь ее учащенно вздымалась.
— Милая, меня, может, завтра убьют, — проникновенным голосом проговорил Ржевский, приобняв ее за талию. — Война все — таки, а не хихоньки — хахоньки.
— Ах, поручик, бедненький. — Она ласково взглянула на него. — Ну как мне вас не пожалеть! Угу-м?
— Душечка! — умилился Ржевский. — Во славу Отечества!
Подхватив ее на руки, он уложил на медвежью шкуру, которая спустя мгновение оказалась почти единственной их одеждой.
— Эх, прокачусь! — сказал Ржевский, защекотав девушку своими усами.
— Окажите милость, голубчик…
Удобно устроившись, он вдруг чуть не подпрыгнул на Дуняше:
— Что-с?! Да я у тебя не первый!
— Как вы догадались?
— Я в таких делах — прожженный охотник. Меня не проведешь!
— Не кручиньтесь, миленький. Первым у меня не какой — нибудь дворник был, а сам прокурор.
— Прокурор?! Он же параличем разбит!
— Так с тех пор его и скрючило.
— Вот пройдоха! — усмехнулся Ржевский. — Куда ж Ольга Игнатьевна смотрела?
— Известно куда: на сторону. Рогов ему в отместку понаставила
