никогда и никого так не ждала, как Соколовского, но отступить от стола и пойти на его поиски не решалась, а ну как Сирке фордыбачить начнёт и свалится со стола? Нет, она бы попросила Костю его снять, но тому в себя хорошо бы сначала прийти – что-то коллеге и вовсе захужело.
– То, что мы оперировали, я помню… кажется. Но вот где именно, я уже не вижу, – он ткнул пальцем в сторону объекта, посапывающего на столе, Таня повернулась к спящей зверюге и…
– Да уж! Регенерация и правда очень быстрая! – удивилась она. – Аж шов исчезает на глазах!
– Тань… но ты же понимаешь, что это невозможно, да? – страдал Константин.
– Кость, в нашем деле возможность или невозможность – это штука такая… относительная, – осторожно заметила Таня. – И вообще, ты не мог бы мне помочь? Ну, конечно, если не боишься его брать.
– Его? Не боюсь. Я себя что-то сильно стал опасаться! – признался Константин, аккуратно снимая со стола росомаху и укладывая на расстеленное Таней одеяло, специально принесённое из дома.
– Ну, смотри! Смотри! Шов полностью исчез, даже кетгут того… растворился. Это как?
– Ну, он же рассасывающийся шовный материал, – миролюбиво заметила Таня.
– Да, я в курсе! Но не через несколько минут после того, как им зашили, правда?
– Где-то правда, а где-то не очень! – Таня пожала плечами.
– А вон, смотри, тут уже и шерсть вовсю растёт! – Костя уставился на бритый участок живота их пациента, который «заколосился» нежной густой шёрсткой. – Я точно того! – поставил он себе окончательный диагноз.
– И не того, и не этого. Я же вижу то же самое! – Таня честно пыталась его утешить.
– Вот! Вот это меня больше всего и пугает! Ты видишь всё то же, но абсолютно, просто совсем не удивляешься! Тань, скажи мне честно! Что происходит в этой закрытой типа спецклинике Соколовского? Генетические эксперименты над животными? – Костя с волнением ожидал ответа, глядя на Татьяну, не дождался и продолжил: – Понимаешь, мне дела нет до ваших с Соколовским отношений, даже если у вас роман, как наши девушки говорят, то это твоё дело, но ты же должна понимать, что подобные опыты на животных у нас запрещены!
– Вот откуда у тебя такие глупости в голове, а? – возмутилась Татьяна, кое-как пришедшая в себя от потрясения – и роман у неё, оказывается, с мировой кинозвездой, и не пойми чем она занимается!
– Да какие же глупости, если росомаха по-людски говорит и заживает всё на нём, как… как не знаю на ком! А ещё этот металл… он же переваривался, Тань! Какое ещё я должен этому всему найти объяснение?
– Ну уж не такое! – фыркнула Татьяна.
– А какое? Ну, скажи мне? – Константин к Тане всегда относился отлично – она умница, прекрасный специалист, да и так приятная. В болтовню девиц верить не хотелось, по поводу Таниной личной жизни он и думать не думал – ну какое его дело, что неприступный Соколовский именно Таню, причём только одну её, пригласил работать в своём личном здании? Только вот шепотки о том, что там происходит нечто такое… неправильное, его задевали – как-то не верилось, что Таня в совсем уж гадость может ввязаться. Не верилось-то не верилось, а вот сейчас в голову лезло только так!
Нет, правда, а что ещё можно подумать, когда такое происходит прямо на твоих глазах?
– Ну ладно, положим, у меня слуховые галлюцинации, но металл полупереваренный в желудке, но шов, который ты только что сделала, а он уже затянулся, но шерсть эта… Смотри, смотри! У него же уже практически не видно место, где мы оперировали! Таня, что происходит? Если всё не так, как я сказал, то помоги мне понять!
– Памаггги мне, памагги мне, желтоххлахзую ночь пазааави! – вдруг выдал Сирке, невольно вызвав в памяти слушателей образ незабвенной «хищницы"» из фильма «Бриллиантовая рука», и вдохновенно продолжил: – Сердце хххибнет, вот прямо хххибнет в охххнедышащей каше любфффии!
Константин с ужасом уставился на пациента – спетое как-то не увязывалось с генетическими экспериментами…
Фантасмагория в ветклинике шла по нарастающей…
Костя смотрел попеременно то на невозмутимую Таню, то на их крепко спящего, но чрезвычайно озвученного лохматого зверя – тот спал безмятежно, лениво помахивая лапами. Видимо, ему снилось лето, зелёная трава и он сам, валяющийся в этом душистом разнотравье. Он, освобождённый и от металлолома, и от раны на пузе, вообще во сне морально воспрял, что-то проурчал, а потом продолжил концерт без заявок:
– Уй, пачиму, пачиму, пачиму был свитафор зелёный? – уточнял он, а потом сам себе вторил: – На ламбумтени и в омирзззиффтильных фффтанах!
Переходя время от времени на более степенные напевы:
– Уххх, дууубинууушка, фууухнем! Да стоить бярёза в поле у ручяяя. Малиновки заслыша голосок, йййааа как сяду в кабривааалет!
Костя сидел на стуле напротив росомахи, укрытого краем одеяла, и держался за голову, периодически тихо постанывая и покачиваясь – видимо, ему так легче было переносить стресс.
За дверью беззвучно, но весьма активно развлекался весь «гостиничный» коллектив во главе с Соколовским, а Таня стояла в двери и разрывалась между желанием пожалеть несчастного коллегу и посмеяться с остальными.
– Погода в Мурманской области… дубняк страшный! – время от времени Сирке прерывал концерт и выдавал отдельные фразы, заставляя несчастного Костика хвататься то за голову, то за сердце. – А сейчас у нас рекламная пауксса! – сообщал неутомимый зверь.
– Так, ну хватит уже с него! – с трудом разогнулась Крылана, которая сидела в коридоре на стуле, буквально сложившись от смеха. Она появилась тут не просто так – это Соколовский не поленился отлучиться и сходить позвать её на операцию, а остальные сами увязались. – Сейчас пойду помогу бедняге.
– Да, Крыланочка, сходите, – Соколовский вообще-то и самостоятельно запросто мог это сделать, но если есть желающие, чего ему-то трудиться.
Константин не очень-то понял, откуда рядом с ним взялась потрясающе красивая черноволосая и черноглазая женщина.
– А вы… вы кто? – с трудом сфокусировался он на незнакомке.
– А ты хто? Конь в пальто! – отреагировал Сирке. – Паррра-пара-пара-дуимся на своём веку, красафице и будке, счастлифому коньку! Пака-пака-пакачифая перьями на фффляпах, себе не раз шепнём «софффсем куку»!
«Софффсем куку» Крылану и добило.
Со всхлипом она метнулась в коридор и расхохоталась там.
– Пппростите, но пппридётся вам, я не могу! – вытирала она слёзы, выступившие от смеха. – Ой, он дальше пппоёт…
И он пел! Мешанина из когда-то слышанного поражала. Причём у росомахи обнаружился вполне себе неплохой музыкальный вкус. Что-то вроде «Выйду ночью в поле с конём» и «Ой, мороз, мороз» он пел старательно, почти точно запомнив слова, а если и заменяя их, то вполне логично. Лирику, видимо, презирал, почти полностью прохрюкивая её, почему-то ему нравился Шнуров – видимо, тембр голоса и атмосфера общего хулиганства казались родственными.
– И Высоцкого явно уважает! – с живым изумлением констатировал Соколовский, сообразивший записать всё это на смартфонный диктофон. –
