Ефимушкин. Не слыхал.
Ястребов (недоверчиво взглянув на Ефимушкина.) Полюбопытствуй. А я хочу тебе заявить, Александр Егорыч… буду за Илью драться. Как коммунист, я тоже отвечаю за дисциплину на шахте. И дисциплина у нас железная. А этот случай — особый случай… Безуглые под ногами путаются. (Гневно.). Ух, я бы их… Знаешь, Егорыч, если я драться начну… я могу и глаза выклевать!
Ефимушкин. Не даром у тебя фамилия Ястребов.
Ястребов. Почему до сих пор мы терпим Фурегова! Вот обожди, буду в горкоме…
Ефимушкин. Сейчас на твоей шахте находится секретарь горкома. Иди и говори.
Ястребов. И пойду, и скажу!
Ефимушкин. Что же ты ему скажешь?
Ястребов. Уберите, хватит! — вот что я скажу.
Ефимушкин. Эх, Ястреб, Ястреб, злая ты птица. Ну, разве можно так с людьми?
Ястребов. Филантропией увлекаешься, Александр Егорович? Этак мы и с врагами…
Ефимушкин (резко). Стоп. Говори да не заговаривайся. (Злым шопотом.) Ты когда-нибудь слышал, как горло под пальцами хрустит? Нет?.. А я… десантник я. Понятно? (Пауза.) Враги — это враги. А у нас тут люди. Разные, но наши. Советские люди. Проходчики, директора, колхозники, академики… С ними и в коммунизм идем. А ты… Эх, Ястребов…
Ястребов. Так, тридцать же с лишним лет воспитываем!
Ефимушкин. А человек прожил тысячи лет! И все это время ему мешали и сейчас еще мешают быть человеком. А мы за тридцать лет… Да посмотри на себя, ты, старый шахтер. На улице дождь, слякоть, ночь… А ты пришел. Что тебя привело? Шкурный интерес? Нет! За товарища дерешься. За его — значит и за твое — дело. За дело рудника, а, стало быть, и всей страны. Так? Так. Вот они, эти тридцать лет, Павел Тимофеич.
Ястребов (после паузы, покашливая). Как же с Ильею? Крестник он мой: рекомендую.
Ефимушкин. Посмотрим. Мне ведь он тоже не чужой.
Ястребов. Что ж, пока.
Ефимушкин. Пока.
Ястребов (идет к выходу, но останавливается). А с бригадирства снимать — ни-ни! (Уходит.)
Ефимушкин, сумрачно улыбаясь, смотрит вслед Ястребову. Пауза. Звонок телефона.
Ефимушкин (по телефону). Да. Здравствуйте, товарищ Безуглый. План мероприятия? Обращайтесь к директору. Видите ли, товарищ Безуглый, у меня на ваши планы особый взгляд. Да, да, высосаны из пальца. Один забой, которого не хватало Илье Буторину дороже всех ваших планов… (Опускает трубку. Но сразу — новый звонок.) Да, слушаю. Почему сердит? Все те же причины. А тут еще звонок за звонком. По всем производственным и даже хозяйственным вопросам находят необходимым звонить в партком. А мне хотя бы вытянуть главное. Жалуюсь тебе, дорогая жена, как члену ревизионной комиссии горкома… Нет. Аничка, я приду не скоро, прости. Разве он еще не спит? (Неохотно.) Ну, давай, ладно… Ни-ки-тка! (Постучавшись, входит Вера. Ефимушкин не видит.) Это — папа. (Увлекся.) Обожди, Аня, ты нам не мешай… Никитка! А-а, узнал, разбойник! (Замечает Веру.) Ладно, бай. (Опускает трубку.) Правительственный разговор.
Вера. Сколько ему?
Ефимушкин. Почти два года. Требует а́бу. На его языке «абу» — это яблоки, мандарины, виноград и все прочие фрукты.
Вера. Маловато сюда фруктов возят.
Ефимушкин. Ничего, скоро мы свои сады разведем. Персики будут расти.
Вера. Возможная вещь. (Пауза.) Между прочим, как легко мы верим в мечту. Почему это, а?
Ефимушкин. Привыкли мы видеть, как самые высокие наши мечты явью становятся.
Вера. А знаете, Александр Егорович, не всегда… Конечно, большие мечты, когда весь народ мечтает, эти — да, сбываются. Но вот маленькие, личные… Вот я, например, в институте мечтала… Забраться бы далеко-далеко, в тундру куда-нибудь, и открыть месторождение угля, железа или каких-то редких металлов. Богатую залежь! Такую, чтоб новый Донбасс возник бы, или новое Криворожье.
Ефимушкин. Дельная мечта… и совсем не маленькая.
Вера. А вот не сбывается. Стала я, как видите, геологом-эксплоатационником. Вместо походной палатки — квартира с электричеством и ванной. И пища, которую я каждый день готовлю, не пахнет дымом костра…
Ефимушкин (с улыбкой). А главное — новый Донбасс откроет кто-то другой.
Вера. Да, кто-то другой. Конечно, этому другому я желаю удачи, но вы же понимаете… (Пауза.) Выучилась, время идет, а что я для Родины сделала? Почему, вы думаете, я так настаиваю на своем проекте? Если хотите, это моя не сбывшаяся тундра, это мой новый Донбасс. Пусть маленький, даже очень маленький, но — мой. Я его для страны своей, для коммунизма открываю. Ведь если ничего не открывать, то лучше уж совсем не жить.
Ефимушкин. Да, все мы — первооткрыватели и первопроходчики… Вот и Илья такой же. (Вера хмурится.) Разве вам это не кажется?
Вера. Казалось.
Ефимушкин. А сейчас?
Вера. Если он первопроходчик, он не должен терять голову. И подводить товарищей. (С обидой.) Он ведь знал, что я запретила работу в обводненном забое. Почему же бурил? Мне не поверил… Какой из девчонки геолог!
Ефимушкин. А вы, я вижу, всерьез расстроились. Даже в тундру собрались перекочевать.
Вера (удивленно). Откуда вы знаете?
Ефимушкин. Земля слухами полнится. А ведь правда, собираетесь уходить?
Вера. Да. Пойду в какую-нибудь поисковую партию. В тундру или тайгу, поближе к моему Донбассу.
Ефимушкин. А здешний квершлаг?
Вера. Об этом, Александр Егорыч, вам лучше знать.
Ефимушкин (твердо). И я знаю.
Вера. Что?
Ефимушкин. Проходку вашу мы начнем весной. Мы начнем ее в апреле-мае, когда создадим необходимые условия. А рычаг, которым к весне мы перевернем все — это буровой агрегат. Как говорил здесь один проходчик, без такой машины мы не останемся. Сама жизнь требует. Так, что ваш новый Донбасс, правда не в тундре, создается не только вами. (С улыбкой.) И если вы настоящий первооткрыватель, вы не должны терять голову и… подводить товарищей.
Вера. Товарищи подводят.
Ефимушкин. Мелкая обида. Надо быть выше. (Задушевно, неожиданно перейдя на «ты».) Ты же комсомолка, Верочка. А обижаешься, как обычная Вера Ивановна. (Пауза.) Ты же любишь его? (Вера смущенная молчит.) Любишь, несмотря ни на что. Так помоги же ему! Стань выше — и поддержи его. Вместе с тобою он открывает и новый Донбасс, и новое Криворожье.
Звонит телефон.
Ефимушкин (слушает). Да… Что у тебя такое срочное? Хорошо. (Опускает трубку.)
Входит Илья. За шесть дней, прошедших после аварии на шахте, он осунулся, побледнел. Небритый и как-будто на несколько лет постаревший, смотрит мрачновато, изподлобья.
Ефимушкин. О, не ждали… Солдат уж на ногах.
Илья. Нет, еще в медсанбате. В строй не пускают. (Здоровается с Верой и Ефимушкиным и по молчаливому приглашению последнего садится.) А мне все расчеты надо в мастерских да в забое вместе с Никоновым проверять.
Ефимушкин. Извините, товарищи, я на минутку к хозяину. (Выходит.)
Оставшись одни, Илья и Вера чувствуют себя неловко.
Илья (прерывая затянувшееся молчание). Есть такой обычай: навещать больных.
Вера. Да, если они приятны.
Илья. Больные всегда неприятны. Хотя бы тем, что болеют.
Вера. Хороши они разве лишь тем, что почти не имеют возможность делать глупости. Во всяком случае, они не лезут в обводненный забой. Не посчитавшись с указаниями специалистов горного дела, они вынуждены считаться с предписаниями врачей.
Илья. Видно, мне придется зайти попозже… (Идет к выходу.)
Вера. Постойте! (Илья останавливается.) Куда же вы бежите? Мы ведь не виделись почти целую неделю.
Илья. И вы так соскучились, что сразу взялись меня отчитывать.
Вера. Ладно, я согласна перенести это мероприятие на более удобное время.
Илья. И место.
Вера. Ладно. Как вы себя чувствуете?
Илья. Очень плохо.
Вера (с тревогой). Так зачем же вы встали?!
Илья. Чортовски плохо себя чувствую: ничего с машиной не получается.
