Действие второе
Несколько веков спустя. Утро. Оазис в Месопотамии. На переднем плане бревенчатая хижина с прилегающим к ней огородом. Посреди огорода Адам вскапывает землю. Справа от него, в тени дерева, растущего у дверей хижины, сидит на табурете Ева и прядет лен. Прялка ее — большой тяжелый деревянный диск, отдаленно напоминающий колесо. Ева вращает его рукой. С противоположной стороны огород обнесен живой изгородью из терновника; в изгороди сделан проход, заставленный плетнем. На Адаме и Еве бедная, убогая одежда из грубого полотна и листьев. Оба утратили молодость и грацию. Борода у Адама нечесана, волосы подстрижены неровно. Однако супруги еще полны здоровья и сил. Вид у Адама озабоченный, как у всякого земледельца. Ева выглядит повеселей (она ко всему относится легко), но по временам, продолжая прясть, погружается в раздумье.
Мужской голос. Эй, мать!
Ева (глядя через огород, в сторону плетня). Это Каин.
Адам недовольно ворчит, но не поднимает головы и продолжает копать.
В огород, отбросив плетень ногою, входит Каин. Вид, осанка и голос его подчеркнуто воинственны. При нем огромное копье и широкий кожаный щит с медными скрепами. Шлем ему заменяет голова тигра с бычьими рогами. На плечах у него львиная шкура со свисающими когтистыми лапами, поверх нее ярко-красный плащ с золотой застежкой; на ногах — отделанные медью сандалии, на голенях — медные поножи. Воинственно торчащие усы лоснятся от масла. С родителями он высокомерен и в то же время чувствует себя при них несколько неловко, как взбунтовавшийся мальчик, который знает, что он не прощен и что относятся к нему неодобрительно.
Каин (Адаму). Все копаешь? Всегда одно и то же — копай, копай, копай. Далось же тебе это занятие! Вечное топтание на месте, ни новых мыслей, ни приключений. Чем стал бы я, если бы держался за то ремесло, которому ты меня выучил?
Адам. А чем стал ты теперь со своим копьем и щитом, теперь, когда братняя кровь, пролитая тобой, вопиет от земли о возмездии?{136}
Каин. Ты всего лишь первый человек на земле, а я — первый убийца на ней. Первым человеком мог стать кто угодно: это не трудней, чем стать первым кочаном капусты. А вот стать первым убийцей — для этого нужна решимость.
Адам. Вон отсюда! Оставь меня в покое. В мире довольно места, и нам лучше жить врозь.
Ева. Зачем ты гонишь его? Он — мой. Я сотворила его из своего собственного тела и желаю хоть изредка видеть свое творение.
Адам. Ты сотворила и Авеля, а Каин убил его. Как ты можешь смотреть на братоубийцу?
Каин. А кто виноват, что я убил Авеля? Кто изобрел убийство? Я? Нет, сам Авель. Я делал то, чему ты учил меня. Копал, копал и копал. Выпалывал чертополох и терновник. Питался плодами земными. Жил в поте лица своего, как и ты. Я был дурак. Авель же был изобретатель, человек мыслящий и мужественный, настоящий двигатель прогресса. Он узнал, что существует кровь. Он изобрел убийство. Он открыл, что росинка может низвести пламя солнца на землю. Он изобрел жертвенник, чтобы поддерживать огонь. На огне он превращал убитых им животных в мясную пищу и поддерживал ею свою жизнь. Чтобы приготовить обед, ему достаточно было посвятить день веселой и полезной для здоровья охоте да час-другой поиграть с огнем. Ты ничему у него не научился: ты лишь надрывался и копал, копал и надрывался, принуждая меня к тому же. Я завидовал Авелю, его благоденствию и свободе. Я презирал себя за то, что подражаю не ему, а тебе. Он так благоденствовал, что начал делить свою пищу с голосом, который подсказал ему все его изобретения. Авель уверял, что этот голос принадлежит огню, который жарит для него пищу; что если огонь может жарить, он может и есть. Авель говорил правду: я сам видел, как огонь пожирает пищу на его жертвеннике. Тогда я тоже воздвиг жертвенник и положил на него свою пищу: зерно, коренья, плоды. И напрасно: у меня ничего не получилось. Брат посмеялся надо мной, и тут мне пришла великая мысль: почему бы не убить его, как он убивает животных? Я нанес удар, и Авель умер, как умирали животные. Тогда я бросил нескончаемый труд, которому, как дурак, предавался ты, и стал жить, как жил Авель: охотясь, убивая, поддерживая огонь. Разве теперь я не лучше, чем ты? Не сильней, не счастливей, не свободней?
Адам. Вовсе ты не сильней: ты одышлив и не можешь долго работать. Ты внушил зверям страх перед нами, ты вынудил змею изобрести яд, чтобы защищаться от тебя. Я сам тебя боюсь. Если ты подойдешь к матери еще хотя бы на шаг, я не посмотрю на твое копье и ударю тебя заступом, как ты ударил Авеля.
Ева. Он не ударит меня. Он меня любит.
Адам. Брата он тоже любил. Однако он убил его.
Каин. Я не хочу убивать женщин. Я не хочу убивать свою мать. Ради нее я пощажу и тебя, хотя могу пронзить тебя копьем с такого расстояния, на каком твой заступ не достанет меня. Если бы не мать, я бы наверняка поддался искушению и убил тебя, хоть и побаиваюсь, как бы ты сам меня не убил. Я схватывался насмерть с вепрем и львом. Я бился и с человеком — копье к копью, щит к щиту. Это страшно, но это наслаждение, которому нет равного. Я называю это боем. Кто не бился, тот не жил. Вот почему я пришел сегодня к своей матери.
Адам. Что между вами осталось общего? Она творит, ты разрушаешь.
Каин. Разве мог бы я разрушать, если бы она не творила? Я хочу, чтобы она создала побольше мужчин. И, конечно, побольше женщин, чтобы те, в свою очередь, создали побольше мужчин. Я сочинил блистательную поэму, где действует множество мужчин. Их больше, чем листьев на тысяче деревьев. Я разделю их на два больших войска. Одно поведу я сам, другое — тот, кого я сильнее всего боюсь, с кем сильнее всего жажду схватиться, кого сильнее всего хочу убить. Оба войска стараются перебить друг друга. Представляешь себе? Толпы людей сходятся, сражаются, убивают, убивают. Все четыре реки красны от крови.{137} Торжествующие клики, исступленный рев, отчаянные проклятия, мучительные стоны! Вот настоящая жизнь! Жизнь, волнующая до мозга костей, кипучая, хмельная! Кто не видел, не слышал, не чувствовал, не пережил этого, тот жалкий глупец в сравнении с тем, кто изведал это.
Ева. А как же я? Неужели я всего-навсего орудие для создания людей, которые будут убиты тобой?
Адам. Или убьют тебя, дурак.
Каин. Мать, ты создаешь людей. Это твое право, твой риск, твоя мука, твоя слава. Ради этого ты превратила моего отца в свое, как ты выражаешься, орудие, в простое орудие. Ради тебя он копает, потеет, надрывается, как вол, помогающий ему пахать, или осел, носящий для него тяжести. Но никакая женщина не заставит меня жить так, как живет отец. Я буду охотиться, сражаться, биться, пока мои мышцы не лопнут. Если, рискуя жизнью, я убью вепря, я швырну тушу своей жене и, когда она изжарит мясо, дам ей кусок за труды. Иной пищи у нее не будет, поэтому она станет моей рабыней. А если другой мужчина убьет меня, она достанется ему в добычу. Мужчина должен быть господином женщины, а не ее ребенком или работником.
Адам бросает заступ и угрюмо смотрит на Еву.
Ева. Уж не соблазняет ли тебя такая участь, Адам? Быть может, это лучше, чем наша любовь?
Каин. Что он понимает в любви? Лишь тот, кто сражался, глядел в лицо опасности и смерти, напрягал в схватке последние силы, — лишь тот знает, как сладостен отдых в объятиях любимой женщины. Спроси ту, кого ты произвела на свет и кто стала моей женой, хочет ли она, чтобы я вновь сделался таким, каким был в дни, когда, подражая Адаму, пахал и трудился.
Ева (сердито отталкивая пряжу). Что? Ты смеешь расхваливать при мне негодницу Луа, худшую из дочерей и жен? Ты ее господин? Да ты у нее в гораздо большем рабстве, чем вол у Адама или твоя овчарка у тебя самого. Скажите на милость! Он рискует жизнью, убивает вепрей и бросает жене за труды кусок мяса. Как бы не так! Ты думаешь, я не знаю, что такое она и что такое ты, жалкий глупец? Да разве ты рискуешь жизнью, когда ставишь капканы на горностаев, соболей и черно-бурых лис, мехом которых прикрываешь своей лентяйке плечи, так что она походит скорее на зверя, чем на женщину? Разве ты мнишь себя великим воином, когда ловишь в силки безобидных птичек лишь потому, что ей невмоготу жевать честно заработанную пищу? Да, убивая тигра, ты рискуешь собой, но кому достается полосатая шкура, ради которой ты идешь на риск? Твоя жена забирает ее себе и валяется на ней, а тебе бросает вонючую несъедобную тушу. Ты сражаешься, воображая, что Луа восхищается твоими подвигами и вожделеет к тебе. Глупец! Она гонит тебя в бой для того, чтобы ты отдавал ей украшения и драгоценности тех, кого ты убиваешь, чтобы те, кто боится тебя, заискивали перед ней и задабривали ее золотом. Ты коришь меня тем, что я превратила Адама в простое орудие, но я пряду, веду хозяйство, рожаю и ращу детей, ибо я женщина, а не избалованная кошка, которая ластится к мужчинам и вырывает у них добычу. Что ты такое, как не раб размалеванного лица и связки скунсовых шкурок? Когда я родила тебя, ты был мальчик как мальчик; когда я родила Луа, она была девочка как девочка. А чем вы стали теперь?
