Входит Пенфей.
ПенфейУехал из страны я – праздный путь!
Дурные вести слышу отовсюду.
Нежданная постигла нас беда:
Дома, детей фиванки побросали;
В вакхическом безумии они
Скитаются в горах, поросших лесом,
И бога Диониса – что за бог,
Не знаю – буйной почитают пляской.
Среди их роев полные вином
Стоят кратеры, а вакханки наши
Тайком, поодиночке, в чащу леса
Бегут – с мужчиной ложе разделить!
По виду – вдохновенные менады,
Но Афродита им милей, чем Вакх.
Иных я уж поймал: связавши руки,
В тюрьме теперь их люди стерегут.
А тех, что нам покуда не попались,
На Кифероне всех переловлю:
Ино, Агаву, что от Эхиона
Меня родила, Актеона мать[10] —
Я разумею Автоною – крепко
В железо их велю я заковать,
Авось тогда пройдет их беснованье.
Да, говорят, какой-то чародей
Пожаловал из Лидии к нам в Фивы…
Вся в золотистых кудрях голова
И ароматных, сам с лица румяный,
И нега Афродиты у него
В глазах; обманщик этот дни и ночи
С девицами проводит, – учит их
Он оргиям ликующего бога…
Ну, попадись он мне, – тогда стучать
О землю тирсом, встряхивать кудрями
Не долго будет – голову сниму.
Он смеет богом Вакха называть[11]!
Он говорит, что в Зевсовом бедре
Он был зашит – тот жалкий недоносок,
Которого огнем небесным Зевс
Испепелил, а заодно и матерь,
За лживую о браке похвальбу!
Все это знают, и неужто дерзкий,
Кто б ни был он, хулой не заслужил
Позорной петли? Ба! Что вижу! Новость!
Вот диво-то! Тиресий-чудодей
И матери отец, как будто на смех,
В небридах пестрых, с тирсами в руках
Служить собрались Вакху! Дед, могу ли
Я старость чтить, теряющую смысл?
Да сбросишь ли ты плющ? От тирса руку
Освободишь ли наконец, старик?
Все ты, Тиресий? Видно, снова хочешь,
Вводя к фиванцам бога, погадать
По птицам и за жертвы взять деньжонок!
О, если б не седая голова
Тебя спасала, посидел бы ты
Теперь в оковах, там, среди вакханок,
За оргии порочные твои!
Нет, тот обряд, где женам подают
Сок виноградный, чистым не признаю.
Безумец! Ни богов, ни Кадма чтить,
Посеявшего колос земнородный,
Не хочешь ты и только род позоришь!
Когда умен вития и предмет
Искусно выбран им – пусть речью плавной
Сердца пленяет. Ты ж, Пенфей, лишь словом
Легко владеешь, точно умный муж,
Ума ж не видно в лоске слов твоих.
А гражданин тот вреден, коль, речистый
И властью смелый, смысла он лишен.
Смеешься ты над нашим новым богом:
О, если бы внушить тебе я мог,
Как будет славен он по всей Элладе!
Послушай, сын мой: два начала в мире
Суть главные. Одно – Деметра-матерь
(Она ж Земля; как хочешь, называй).
Она сухой лишь пищею нас кормит;
Ее дары дополнил сын Семелы:
Он влажную нам пищу изобрел, —
Тот винный сок, усладу всех скорбей.
В нем он и сон нам даровал, забвенье
Дневных забот – иного ж не найти
Им исцеленья. Он, вдобавок, людям
Сам бог, себя дозволил в возлиянье
Другим богам преподносить[12] – и этим
Всех благ он стал источником для них.
Тебе смешно, затем что Вакх зашит
В бедре[13] у Зевса был. Вот смысл преданья:
Когда его из горнего огня
Исхитил Зевс и дивного младенца
Возвел в богов обитель, на Олимп, —
Его согнать с него хотела Гера;
Но Зевс ей воспротивился и мерой,
Достойной бога, Диониса спас.
Эфира надземельного частицу
Он оторвал и дал ей образ сына;
Тот призрак он “заложником” супруге
Ревнивой выдал. Люди же потом —
Сказанье извратив, что бог богине
“Заложником” младенца передал,
И таинства слова переиначив,
Слух распустили, будто Дионис
Взаправду вскормлен был в бедре Зевеса.
Он – и вещатель: в исступленье Вакха
Пророческого духа скрыта мощь:
Своим наитьем необорным бог наш
Завесу тайн с грядущего срывает.
Он – и воитель: сколько раз в строю
Доспехами сверкающее войско,
Еще копья не зная супостата,
Рассеялось! От Вакха этот страх.
И ты увидишь: на горе двуглавой,
Что высится над Дельфами, наш бог
Под пляски шум в дружине тирсоносной
Огнем лучин дубравы озарит
И будет всей Элладой возвеличен.
И ты, Пенфей, послушайся меня:
Не царь один повелевает людям, —
И если ум твой поврежден, покинь
Уверенность, что непреложно судишь.
Нет, бога нового в страну приняв,
Почти его священным возлияньем
И таинств ты смиренно приобщись,
Венком зеленым голову украсив.
Конечно, женщин скромности учить
Не Диониса дело: это дар
Самой природы. Чистая душою
И в Вакховой не развратится пляске.
Когда народ толпится у дворца
И граждане Пенфея величают,
Тебе приятно, да? И Дионис
Неравнодушен к уваженью смертных.
Итак, покрывши голову плющом,
На смех тебе, плясать мы с Кадмом будем:
В честь бога пляска и седым идет.
И не склонишь меня ты спорить с богом:
Безумец ты, и никакое зелье
Не исцелит недуга твоего, —
Скорее, мнится, зельем ты отравлен.
Приносят Фебу честь твои слова,
И, славя Вакха, старец, ты разумен.
Дитя мое, Тиресий дал совет
Тебе благой: о, не чуждайся веры[14]!
Будь наш. Теперь не здраво судишь ты, —
Ум затемнен в тебе пустым мечтаньем.
Ну, хорошо, пусть он не бог, все ж богом
Признай его, Пенфей: ведь в этой лжи
Семеле честь, в ней слава роду Кадма!
Перед тобой – несчастный Актеон:
Псы хищные, ты помнишь, растерзали
Его в лесу, когда он утверждал,
Что в ловле он искусней Артемиды.
Пока ты цел еще, Пенфей, плющом
Дай увенчать тебя, восславим Вакха!
Прочь руки, дед! Сам бражничать ступай,
Меня ж безумьем заражать не думай!
А за болезнь твою мне даст ответ
Наставник твой.
Эй, кто там, люди! Живо
Ступай на вышку старого, где птиц
Он поджидает. Все разбей там ломом,
Вверх дном поставь! Его повязки все
На жертву кинь ветрам и вихрям буйным.
Злей кары он не выдумал бы сам!
А вы, другие, выследите в Фивах
Лидийца женственного, что принес
Недуг тот новый и пятнает браки;
А изловив, сюда его в цепях
Ведите: пусть он, камнями побитый,
Умрет, на горьком опыте узнав,
Как здесь справляют праздники в честь Вакха.
Несчастный! Сам не знаешь, что творишь:
Твое безумье бешенством сменилось!
Пойдем, мой Кадм; умолим Диониса
И за него, хоть и жестоким стал он,
И за наш город, чтобы бог беды
Нам не наслал. За мной, с плющом на тирсе
Скорее в путь! А чтоб вам не упасть,
Поддерживать мы, Кадм, друг друга будем:
Два старика упавших – вид печальный…
Но будь что будет, а должны служить
Мы Дионису-богу сыну Зевса.
Да, Кадм, смотри, как бы Пенфей твой мрачный[15]
Твой славный дом не омрачил бедой:
Не по гаданьям так я говорю,
А по речам, что слышал от безумца.
Уходят. Пенфей удаляется во дворец.
ХорСтрофа IО богиня из богинь,
Правда, весь ты мир крылом
Обвеваешь золотым!
Неужели же Пенфей
От очей твоих ушел
И безбожный гнев укрыл,
Гнев свой на Бромия-бога,
Средь венчанного пира
Первого в сонме блаженных?
Сладки дары Диониса:
В хороводы вакханок вплетать,
Да под музыку флейты смеяться,
Да из сердца гнать думы, когда
Подают за трапезой богов
Виноградную влагу,
Или на плющом венчанных пирах
Чаша на вежды людские дремоту наводит.
Необузданным речам
И безверья слепоте
Злой конец определен;
А рассудок и покой
Человека берегут:
С ними жизнь его прочна,
Держатся миром и дóмы.
С хладной выси эфирной
Видят разумного боги,
Видят они нечестивца.
Да и мудрость не в мудрость, когда
Человек выше смертного смотрит:
Век проходит, и время не ждет,
А ты счастье роняешь из рук,
За мечтою гоняясь!
Разума нет у таких мудрецов,
Жизнь расточают они без отрады, без пользы.
Зовет
Сердце Киприйский брег:
Там царит Афродита;
Там Эроты летают под сенью рощ,
Разум у смертных чаруют.
В Фарос,
Где без дождей полны
Воды реки стоустой[16],
Я за тобой бы умчалась, Вакх…
Иль ты открой мне обитель муз,
Где красотою цветут живой
Славные склоны Олимпа:
Туда уведи меня, Бромий,
Там первый запой “эвоэ”:
Хариты живут там, летает там Нега,
И для плясок вакханкам – свобода.
Пиры,
Вакху угодны вы,
Милы Зевсову сыну!
Но Ирина[17] милей благодатная,
Всей молодежи пестунья.
Вина
Влагу усладную,
Всех печалей забвение,
Дал богачу он и бедному.
И ненавистен ему гордец,
Кто без заботы не хочет жить
Утром и милою ночью.
От тех мудрецов горделивых
Я ум свой подальше держу,
Душою свободной всегда принимаю
От толпы и обряд я и веру.
