метель.
Не считалось за слабинку
с кошкой, псом дружить в обнимку –
засыпал, и вместе ел.
И ни разу не болел.
И не помнит, был ли грустным.
Говорил по-русски вкусно,
чуть врастяжку, чуть на «а» –
по наследству речь дана:
бабкин тон и склад всей речи,
хоть теперь уж та на печи,
а когда-то ведь была
(божий дар натуры русской?),
нет ли дел иль есть дела,
по порядку вдоль села
ля-ля-ля да ла-ла-ла,
белой лебедью плыла
иль катила чуть впритруску…
5
Время шло, малыш подрос
и, конечно, встал вопрос:
кем же быть? Ну хоть, к примеру,
может, станет инженером
иль останется в селе?
В общем, близко ли, далече,
что он будет, человече,
дальше делать на земле?
Плыл над миром звон Победы!..
И… горьки её последы.
Заслонили свет стеною,
и заходит сердце, ноет.
Где-то жизнь кипит вовсю.
Где-то…
В рост пошёл… овсюг.
Хлеб в полях теснит и глушит.
В быт пророс и тронул души –
цепче глаз, вольней загляд,
руки-спины не болят…
Тяжко было в том краю.
Люди жили «как в раю».
Побросав под плуг картошку,
уходили в лес с лукошком,
(потихонечку, «задами»).
Жили ягодой, грибами.
Пусть лимон иль апельсин
сладко мучает грузин;
где-то пусть из-за наград
люд сажает виноград;
ну их, сласти там, урюки…
То ли дело – руки-в-брюки!
(Раструдись, а всё впустую,
выгребают подчистую…)
А придёт пора картошки –
городские под гармошку
(иной раз под духовой!)
всковыряют – и долой.
В общем, «вольная житуха».
Да пришла на них поруха:
молодые подрастают,
кончат школу – и растают…
Вот и наш меньшой Никита –
ну к чему тут волокита! –
десять классов в десять лет,
а потом сказал: «Привет!»
и прошёлся руки в боки:
что ему теперь уроки,
он себе хозяин сам,
не какой-нибудь пацан,
и пришла ему пора
подаваться со двора.
6
Начинается земля,
как известно, от Кремля.
Счёт ли годам, счёт ли вёрстам,
каждый шаг народа свёрстан,
отпечатан, сброшюрован
и где надо прошнурован.
Север, запад, юг, восток –
это звёзд кремлёвских ток,
и для каждой части света
шлёт лучи страна Советов.
До границ востока, юга
здесь зимой гуляет вьюга,
а до Северной Земли
трассы южные легли.
На полях кому что надо,
от пшениц до винограда.
В недрах матушки-земли
толщи кладов залегли.
На основе братских уз
образован был союз:
прелесть юга, зной пустынь,
синь тайги и тундры стынь.
А всему здесь голова
и была, и есть – Москва.
Эх, Москва! Всему начало.
Ты по-разному встречала:
на руках одних качала,
величала и венчала;
от иных – одни мочала.
Но у всех мечта теплится
побывать в родной столице.
Там-то вот, в начале света,
и решил пытать совета,
и решил искать ответа,
наперёд как надо жить
(как о хлебе не тужить,
решета не зная, сита),
деревенский наш Никита.
7
Как ни прячься, ни тяни,
наступают эти дни,
дни тоски и дни тревог –
внук шагает за порог.
Хороша, легка дорога
из деревни в города.
Возвращается немного,
всё туда, туда, туда.
И чего так люди рвутся?
На асфальт с дворовой лужи?
Чтоб одеться и обуться,
подтянув живот потуже?
Теснота – милей простора,
грохот – лучше тишины…
Гарь машинного затора
пахнет слаще бузины?
Непонятно, непонятно.
Век живи и век учись.
Вот к каким «родимым пятнам»
поворачивает жизнь.
Мыслей, дум, сомнений схватки…
Дед всю злость срывал на бабке,
распалялся старый псих.
Ну потом кой-как затих.
Посчитал в уме, прикинул,
казначея-бабку сдвинул
чуть в сторонку – та кряхтит,
мол, в тряпице не ахти.
Что ж, работал не по найму
всю войну, после войны.
Облигаций всяких займов,
коль оклеить, в полстены.
Были святы те бумажки:
то – война, а то – на ГЭС.
Труд великий, горький, тяжкий…
Ну а тут попутал бес,
дед на всё махнул рукою:
эх ты, с жизнею такою! –
надо внука провожать,
надо парня обряжать.
Сгрёб бумажки – и на трассу,
что в районный центр, в сберкассу…
Сразу всё проверил, чохом.
«Н-да, – сказал себе со вздохом. –
Тут сборкасса, а не кон.
Деньги к деньгам – то закон.
Хм, взять на чём хотел барыш –
на-ка, старый, тебе шиш!
Рот раскрыл, что кот на сало…»
На душе покойней стало,
усмехнулся, не грустя:
«Ишь, куда завёл пустяк!»
Игрока прошёл угар.
Свёл овечек на базар,
всё, что надо, закупили
и Никиту обрядили.
8
Боль зубная лишь родня
ожиданью того дня.
Вот и этот день настал.
Ночь никто из них не спал.
Отодвинув чуть в сторонку
у печной трубы заслонку,
дед сидел, курил всю ночь,
отгоняя думы прочь.
Бабка, та в углу на печке
засветила богу свечку –
пусть не числит как докуку
и пошлёт чуть счастья внуку.
Нет покою от волненья –
мать скользит неслышной тенью,
вся поникнув от расстройства…
Лишь виновник беспокойства
спит-сопит без задних ног,
как телёнок-сосунок:
уезжать, а он – каков! –
всё до третьих петухов,
заявился на рассвете.
Что тут скажешь… Эх вы, дети!
Спит себе, и нет забот,
хоть семнадцатый идёт.
Сладко чмокает во сне…
Вот и зайчик на стене –
над землёю солнце встало,
на работу люд позвало.
Зайчик прыгнул на кровать.
Что ж, пора, пора вставать!
Долго ль, коротко ль сбираться –
срок в дорогу подаваться.
И Никита – вот он весь:
скромен, тих, посбилась спесь.
Вид немного необычный,
в первый раз одет прилично.
Что и скажет, то негромко.
Просмотрел свою котомку,
сунул мыло, щётку, пасту.
Хомутом неловким галстук.
Жжёт подошвы ног обнова
после беганья ночного.
А! пустяк – пройдёт, притрётся.
Подберём, коль плыть придётся
в Антарктиду на китов.
Ну а тут и так готов!
Первый шаг, он – на всю жизнь.
Время, стой! Чуть задержись,
дай подумать человеку:
можно жить как интересней
и шагать по жизни с песней –
и пройти по ней калекой…
Дай подумать человеку!
«Что ж, готов? Твоя берёт, –
дед тут выступил вперёд. –
Ну, присядь перед дорогой,
я скажу тебе немного…
С точки зренья старины
спать мы нынче не должны.
И чесать лопатки тоже
вроде нам теперь негоже.
Но, скажу тебе, Никитка,
хочешь жить начать ты прытко.
Ладно, съезди, посмотри.
Только всё ж глаза протри:
вон соседский сын Данилы
сеет, пашет любо-мило;
говорит о нём народ –
будет славный хлебороб.
Иль возьми Гаврилы сына:
на завод пошёл детина,
он до техники охочий –
будет стоящий рабочий.
Мог и ты б по их примеру.
Аль ты сразу в инженеры,
в доктора там – как их там?» –
«Д’я ещё не знаю сам…» –
«Мда-а, я вижу – держишь стойко
и науку знаешь бойко,
что есть классы, что прослойка:
пусть те – в дом, а мы – в пристройку?
Ладно, что уж тут тянуть,
коль решил, то – в добрый путь!»
Дед вздохнул, шагнул к порогу,
кукиш тыкнул в угол богу
(а! греши иль не греши…).
«Ты уж нам… того, пиши!..»
9
В тишине звеняще-хрусткой
даль полей равнины русской,
темь лесов, предхолмий синь.
Край родной, куда ни кинь!
Ты потом нам будешь сниться
журавлём, а не синицей.
О тебе, сколь жизнь отпустит,
чувство тёплой сладкой грусти
мы храним как амулет…
Только не в семнадцать лет!
А в семнадцать наш Никита –
ну к чему тут волокита –
прелесть, воздуха дрожанье,
писк цыплят, лошадок ржанье,
охи, вздохи, провожанье –
вскинул за спину мешок,
в дни военных лет рождённый,
у туристов утверждённый,
плеч не режет ремешок,
и – пошёл походкой строгой.
Пыль завесой над дорогой:
мчит машина спозаранку.
Подвезти? – Один момент!
Влез Никита под брезент,
в пыльный кузов.
До свиданья!
Позади все сны-гаданья.
Сел, вздохнул, махнул рукой…
Виснет дымка над рекой.
Пахнет пылью, потом, пашней.
Пахнет… выпечки домашней
пирогами из мешка –
есть так сразу захотелось!
И куда-то делась смелость,
видно, брат, тонка кишка.
И Никита – в эту пору
грузовик вползал на гору,
с перебоями тянул –
пироги все навернул!
Посмотрел – далёкой точкой
всё стоят и дед, и мать.
Пашня, поле, луг, цветочки –
доведётся ль увидать?
И село уходит в даль.
Жаль? А вроде бы не жаль…
Скрылся дом за поворотом.
Распахнула жизнь ворота:
ну, езжай смелей, Никитка!
(Не забудь: назад – калитка…)
Старики одни. Одни…
Боль зубная – та сродни
этой боли расставанья.
Что ж, теперь лишь ожиданье.
Глава II. На учёбу в столицу
10
«…У артиста – сын артист
(в гармониста ж гармонист!)
лет на сто, ну на полста
все-е позаняты места…»
«…Кукарекнул
