тот ус погладят.
Видят молодости дали…
Тёти Дуси, дяди Вали!
Людям вы себя отдали
без остатка, бескорыстно.
И да пусть: отныне, присно… –
сердца доброго веленье,
поколенью – поколенье!
Кепка сбита на макушку,
бьёт в лицо порыв метельный.
До чего ж сладка подушка!
Как хорош обед артельный!
Как вокруг всё интересно!
Как чудесен день воскресный!
Встать попозже крепким, сильным,
приодеться так, чуть стильно
да пройтись – ведь не монах,
ощутить всю прелесть… Ах –
стуки сердца – как вы звонки,
каблучки шальной девчонки!
19
Стёрлись боя рубежи.
Время знай себе бежит.
То уймётся, не торопит,
то сгустится, как в сиропе.
Цех, завод – родные стены.
Колобродье после смены.
Всё, что было необычным,
стало будничным, привычным.
Шире стал под лампой круг.
Всё порядком.
Только вдруг…
Всплыли, вспухли разом слухи,
липнут слухи, словно мухи,
бьют как пули, цель одна:
где-то, что-то… це-ли-на?!
И – крутнулось время шало.
Разом сникло, обветшало,
что сверкало, украшало.
Даль – когда нас устрашала?
Неизвестность, новизну –
дай попробую, лизну!
«…Здравствуй, дед! Пишу в вагоне…»
Вот те на, как просто ноне!
Долго дед шуршит открыткой,
водит стёклышком очков.
«Ну Никитка, ну ж Никитка,
посвистел – и был таков?
Ишь, «с учёбой не удалось» –
мимоходом, как про малость.
Поработал уж в заводе –
«не удалось» тоже вроде.
Всем поклоны, всем приветы.
И – «следите по газетам…»
Вот так жизнь, пошли порядки –
так себе, играют в прятки!..»
Глава IV. Целина
20
Минет время, сто лет, двести,
что там! – пусть полста сполна –
спросит внук (кто станет тестем,
кто и свёкром сразу вместе):
что такое – ц е л и н а?
Что?
Невспаханное поле?
Молодых мужанье, воля?
Битва, что войне равна?
Сердца памятные боли:
первых мирных лет страна;
поле в шрамах, иссечёно…
Распахнув глаза, галчонок
ждёт пытливо: ну же, деда!
Как ему, о чём поведать?
Про войну сказать, Победу?
Заострить о роли тыла?
(Эх, слова… Душа остыла.)
А… ведь вот как это было.
И в газетах, и в народе
то-то подняли волну!
Ну, раз так, то надо вроде
ехать всем на целину.
Что же, надо – значит, надо!
Молодые без обряда,
но с правами уж «законных»
виснут в будках телефонных:
"…Где? Когда? У них путёвка?!
А тебе? Эх, недотёпка!..»
И мелькают туфли-шпильки
(словно в очередь за килькой…).
Бьёт волна о стенки мола –
в зданье штаба комсомола.
Комсомолец? Комсомолец.
Не беда и если нет.
Важно то, что доброволец
городов и сёл-околиц.
И неважно, сколько лет –
молодой, с усами, старше.
Слесарь, повар, медик, сварщик.
Холостой, семьёй, с невестой
(разбирать о том не место).
Флегматичный, непоседа.
Чья жена – своя, соседа.
От детей сбежал, от тёщи ль.
В шик одет иль так, попроще.
Чистый глаз иль катаракта.
Знаешь, нет ли плуг и трактор,
поле, севообороты.
Рядовым был иль комроты.
Всё прошёл иль только школа.
В потолок иль рост от пола.
Всей душой иль так, с оглядкой.
Всё ли там с тобой в порядке.
Русский ты, грузин, еврей,
(хочешь – «брой», а хочешь – «брей»),
в выходной, в субботу, в среду,
утром, вечером, к обеду –
всё идут, идут и едут…
Всколыхнулось люда море!
Взбилось пеной, с ветром споря
(пена не играет роли),
и – как ртуть, сорвалась в пролив,
понесся лихой поток
по дорогам на восток!
21
Наш Никита – не отстать бы
от такой бурливой «свадьбы» –
шустро сбегал «в комсомол»,
доказал, что тоже, мол,
там он может пригодиться,
и не станет он рядиться,
(в деле ведь не так уж лют) –
будет там, куда пошлют.
Комсомольский комитет –
как отлаженный квартет:
сверху чуть труба построже –
снизу мигом вторят то же.
В комитете все согласны:
он – целинник первоклассный,
дать решенье в штаб, повыше.
На средину зала вышел,
Вроде б все свои вокруг.
Заробел, смешался вдруг:
в ряд за бархатом столов
сколько ж их сидит, «голов»,
комсомольцев руководства!
(Правда, часть от производства.)
И средь них… одна «головка».
Нет, совсем не как золовка –
как цветок, как вздох, нежна
комсомольская княжна.
То – сама хозяйка бала.
Вот легко плывёт по залу,
мило так кивнёт головкой
и вручит путёвку ловко.
Шёл по улице хмельной,
небо в красках, мир иной:
вот она, в руках путёвка!
Слышит, вслед ему с издёвкой
гоготнул, ругнулся смачно
паренёк на вид невзрачный:
"Х’рад, батрачить нанялся!..»
Весь Никита затрясся:
«Т-ты… – умнее? Порося!
Хрюкай, спи, чеши свой бок!»
И взглянул как только мог.
И пошёл своей дорогой.
Успокоился немного:
«Такова, видать, природа,
что в семье не без урода».
22
Взбудоражил всё окрест
тех целинников отъезд.
И, как водится (обычай,
вразумляй, не вразумляй), –
начинается с приличий,
а конец – одно: гуляй!
Сборы что, они коротки:
застегнуть косоворотку,
подтянуть ремень потуже,
и – желаем тебе, друже,
многи лета, многи годы!..
Собираться у завода.
А уж там, у проходной,
как в весенний выходной,
словно в праздник демонстранты:
и флажки, и транспаранты.
И оркестр играет тут же,
молодёжь асфальт утюжит.
Толкотня, веселье, шутки!
Вот плывёт начальство уткой,
все по случаю в парадном,
(как и все – «того» изрядно,
человеки ж, хоть и в свите).
Вот парторг готовит митинг,
люд вобрала круг-воронка.
Встал Никита чуть в сторонку.
«Жаль, не сбегал к Кузьмичу.
Надо будет извиниться…
Что б сейчас? Чего хочу?
Дом, село, родные лица…
И – Москва, страны столица.
Иль… покрепче похмелиться?»
«Хочешь, сходим поклониться?
Мавзолею, Ильичу?»
Тётя Дуся!..
Мысли комом –
так пахнуло родным домом!
Как она смогла понять?
Захотелось так обнять,
как несказанного друга!
Чуть земля поплыла кругом.
«…Встретим наших на вокзале.
А начальству мы сказали.
Вон Кузьмич там, у ворот».
Вот же люди! Эх, народ!..
Сердца лопнула пружинка,
бьётся мухой в паутинке.
«Я сейчас… вот… жмут ботинки».
«Эх ты, дитятко-детинка!..»
23
Кремль седой, седая даль.
Старина, святая Русь…
Так светла моя печаль,
так легка на сердце грусть.
Будет всё благословенно!
Площадь, древностью согбенна.
«Ленин» – как бы на стене.
Кремль. Москва. Страна Советов.
Русью всё зовётся это.
Ленин – всё зовётся это.
Разве жизнь дороже мне?
Счастье – ветер, переменно,
иногда не тем концом.
Но уж если не бойцом –
в главном, самом сокровенном,
никогда! – быть подлецом…
…На ветру стоят, молчат,
думой, как один, пронизан.
Поколенье Ильича.
Идеалов коммунизма.
24
Где билет? Какой вагон?
Звякнул колокол, как гонг.
Паровоз, коняка сытый,
в нетерпенье бьёт копытом,
из ноздрей парами пышет…
(Пой, кричи – никто не слышит,
всё вокруг гудит, как улей:
там смеются, тут всплакнули.
Обнимают внуков деды,
брата брат, сосед соседа.
Что их ждёт – приволье? беды?
И над всем: Даёшь Победу!)
…Сдал назад, как для разгона, –
переборный лязг вагонов
скрежетнул по сотням душ.
И оркестр тут грянул туш!
Целовались, руки жали,
за вагонами бежали.
Долго взглядами следили.
Провожали…
Проводили.
Паровоз бежит ретиво,
развевает искры в ночь.
Бьёт частушкою игривой,
сыплет маменькина дочь:
«Эх, я уеду на край света,
меня только разозли!
Посылай домой приветы –
посадили, повезли!..»
Удивительное время!
Ни наград не ждали, премий.
Как конфетой без фольги,
были общностью богаты:
копанём канал лопатой!
По вагончикам (из хаты)!
Двинем рельсы в глубь тайги!
Парням – в вуз, девчат – на трактор,
все – на стройки, все – на ГЭС…
И прокладывались тракты,
и стонал таёжный лес.
И не надо было КЗоТа:
хлеб, металл, тайга, забой –
это общая забота!
Как на бой, шли на работу,
шли, горды своей судьбой…
25
Ночь, казахский полустанок.
Где-то там, за Карталы.
Свет машин усталых рваный
гасят снежные валы.
В спешке сонной, молчаливой
слово стынет на лету.
Сердце бьётся сиротливо,
руки шарят – всё ли тут…
В тишине, нависшей звоном,
человек…
На ящик встал,
и совсем домашним тоном
доверительно сказал:
«Ну, скучает по жаре кто?
Там – тепло, и там наш дом.
Мы вас ждём. А я – директор,
познакомимся потом.
А сейчас – прошу в машины».
Взвилось криком петушиным:
«По машинам!
…По маши-на-ам!.».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Мужание
Глава IV. Целина (продолжение)
26
Соком радости и жизни
тронь! весной живое брызнет.
Вновь весна звенит капелью.
Синь и солнце в вышине!
Резко пахнет талой прелью.
Дед в дремоте-полусне –
ух, как знатно припекает!
Кошка, лапки отряхая,
не спешит укрыться в дом.
Воробьиный гвалт-содом,
то-то чествуют весну!
Паучок спустился с крыши,
не иначе как к письму.
Не сейчас, так, верно, пишет…
Ох, Никита! Вот стервец,
изождались ведь вконец.
Что-то думает же он?…
Ба! А вот и почтальон!
Дед с письмом к окну на свет.
И
