хлипок –
будет парк тенистых липок.
В жар – студёная вода.
Живность, тучные стада.
Здесь в садах утонут хаты.
Будут люди все богаты…»
Тут «княжна», зевнув устало,
улыбнулась: «Славный малый!»
Не обиделся Никита,
только крепче спора злость
(«Всё скажу, и будем квиты,
раз поспорить довелось!»):
«Станет жизнь богаче, краше, –
и решив их ошарашить. –
Дети жить тут будут ваши!
Если вы их в нашей вере…
То, что есть, – то в завтра двери!»
Как чудесен взгляд Наташи
в снисходительной улыбке.
Словно мать у детской зыбки.
Чуть обиделись, унылы
сын Гаврилы, сын Данилы.
29
Дело делом, дружба дружбой,
но и чти страны законы:
с целиной парней знакомых
провожать пора на службу.
Ну, раз надо – значит, надо!
И какой тут разговор.
Почесть Родины – награда,
это ясно с давних пор.
Шум зелёный, бред весенний –
с плеч долой следы забот:
эх вы, сени мои, сени!..
Как на праздник все.
И вот…
Клуб битком, прощальный вечер
новгородским шумным вече.
Говорились долго речи,
а потом… взвилась Весна!
Захлестнула, понесла.
Жёг баян, и данью музе
хрипло гнал пластинки «узел».
Пол скрипел (рассохся, новый).
Жар девчат горел обновой.
Ух, девчата, «дуже гарни», –
выбирайте, что ж вы, парни!
И сквозь пыл всей суматохи
вдруг иной волны сполохи
зазвучали. Тишина.
За роялем… да, о н а,
комсомольская княжна.
Долго ждал рояль артистов.
Нежен звук – и вдруг неистов.
Страсти жар, томленье неги –
кто-то Ленский, кто – Онегин.
И любовь, и вольный ветер –
кто-то ждёт, а кто-то встретил.
Плеск волны, и зов марала…
Как играла… Как играла!
Словно бес в неё вселился.
И поток всё лился, лился…
Степь! Прими, паруй и вдовь
ошалевшую любовь.
Полнолуньем степь залита,
всё забылось, всё забыто.
Чист надежды светлой рок,
веет нежный ветерок.
«Обними меня, Никитка,
мой шатёр, моя кибитка!»
Ждёт целинная девчонка,
что сестры ему родней.
Вызывающе и громко:
«Знаю, думаешь о н е й !»
И поникла вся, пугая.
Сердце заняла другая.
«Ну, служить вам верно, честно!
Трогай, с богом. В добрый путь!»
Провожание, известно –
то да это не забудь.
(Трубность! Звание поры той,
далека ты, тяжесть плит…)
Новобранцы – на «открытой»
(дед в директорской пылит).
Жжёт внутри разноголосье –
до свиданья иль прощай?
Шорох чудится колосьев,
тех, осенних: навещай!
Лент-борозд спираль витая
круто лезет на отвал…
Зримо память всё вплетает,
чтоб вовек не забывал!
Целина! Судьбы подружка…
(Под рубашкой что-то трёт –
чёртик! Дедова игрушка.
Хм, к счастью… Задом наперёд?..)
Где и в чём ты, птица-счастье?
Жизнь в великом соучастье,
смерть ли разом, в одночасье –
кто поймёт, кто разберёт?
Как дорога под колёса,
всё – мельканье, всё – летит.
И ненастьями исхлёстан
человек всегда в пути.
Дух степной, дух знойнотравья!
Чутка трепетность ноздрей.
Грудь, полней вбирай во здравье,
человек, шагай бодрей!
Вдруг…
пахнул волной сторожкой
дух гниенья, затхлый дух.
Песни стихли молодух.
Морща нос, к глазам ладошку –
рассмотреть хоть что во мгле б –
дед спросил: «Гниёт картошка?»
Помолчал директор. «Хлеб…»
Дед не понял… «Подъезжаем.
Вон и станция. Весна-а!
Как-то нынче с урожаем?..»
Трёт глаза дед, как со сна:
что такое? Хлеба… горы!
Хлеб в буртах парил и мок.
Тормошит плечо шофёра:
«Подожди-ка, стой, сынок!»
Вылез торопко – и к кучам.
На колени… Взгляд измучен,
руки судорожно-крепко…
Остальным дал знак директор –
не сбавляйте, мол, машин ход,
мол, догоним – проезжай.
Тихо, вежливо, корректно:
«Элеватор завершим вот…»
Дед с тоскою: «Урожа-ай!..»
Весь угас, с понурым видом
в стороне стоит старик.
Горечь, личная обида,
ком внутри, себя корит.
А в глазах застыла мука.
Тих, виновен голос внука:
«Ты прости нас всё же, деда.
Каждый сделал всё, что мог.
Так важна была победа…»
(Отпустил, исчез комок.)
«…Прорастёт земля домами,
степь уставят закромами,
чтоб вольготно людям жилось…»
Сколько ж люду тут прижилось!
Видеть деду это странно.
Вот лезгина речь гортанна.
Вот бочком снуют татары.
Прибалтийцы… (Как гитары?)
Немцы тихие, с Поволжья…
Да, на то всё воля божья –
чем и как судьба поманит?
Поезд!
«…Вот подарок маме.
И тебе – нашёл у выжиг.
Оренбургский!.. Шапка-пыжик!..»
Мигом всё переменилось,
дед свой гнев сменил на милость,
мнёт, ласкает пух и мех –
как дитё, и смех, и грех…
Подкатил к перрону скорый.
Молодым посадка спора:
вспрыгнул…
Колокол, свисток.
Поезд тронул на восток.
Торопливо руки жали,
за вагонами бежали.
Помахал рукой Никита,
всплыло песенкой забытой –
не из тех, что были петы,
в плясках что подошвы жгли,
а: «…Х’посылай домой приветы,
посадили – повезли!..»
А на встречный час спустя
сел и дед,
кряхтя, грустя.
Шутки, смех
парней, девчонок…
. . .
…Распахнув глаза,
галчонок
ждёт ответа: «Ну же, деда!
Ты не знаешь целины?»
«…Как не знать!
Хлебнул, отведал.
Как у тёщи ел блины.
Ц е л и н а…
Это – Победа!
(И… немножко – белены?…)»
Глава V. Служба
30
Над землёю ветры веют,
грузность туч дождями сеют.
Солнце-радость нежит-греет.
Что Природы есть мудрее?
Вечен жизни славный пир!
Но не дремлет меч-вампир.
Пыль истории… Порой
всё нам кажется игрой:
как правитель, так – герой,
сгусток разума и дел,
жизнь вершить – его удел.
Величавость душу гложет,
всё бы сделал, да не может
и – ломает, мнёт, корёжит.
Мы учебник полистаем:
это помним, это знаем.
Что не знаем, то подучим…
Одуванчиком летучим
нам парить бы по-над тучей.
Но… цепляет парашютик.
«Дядя шутит?»
Жизнь не шутит.
Солона селёдка в море,
а в лесу солёный груздь.
У тебя сегодня горе,
завтра – лишь печаль и грусть.
Всё пройдёт неповторимо.
Но одно непримиримо
на родной земле-планете:
люди-звери – люди-дети.
Сколько лет как нет войны?
На земле, войной прожжённой,
бродит дух насторожённой,
в чём-то зыбкой тишины.
Не в ночи зловещий вскрик,
не предсмертья тяжкий хрип –
жутью веет Чёрный Гриб!
И с верхушек до низовья
в напряжённом предгрозовье:
что и где пробьёт искрой –
пушки лей иль школы строй?
Выстрел, что он, эхо гулко:
ахнул люд, как на прогулку,
одолев все перегрузки,
взвился в космос парень русский.
Оглядел приволье Мира –
пой, звени, Победы лира:
мир просторен! мир чудесен!
Мир борьбы суров и тесен.
Шёл к концу двадцатый век.
Полосато-эстафетный,
гонкой ядерно-ракетной
завершал он ярый бег.
Брал разгон, был полон веры
в бытовые полимеры.
Первый век рабочей эры.
Всё делилось: мы – они.
Словно в сутках дни и ночи.
Мир светлей – длиннее дни,
и мрачней, когда короче.
Был тот мир солдатом прочен.
Наш Никита – тот солдат.
Много в жизни всяких дат.
Жизнь плетёт узлы стыковок
(крепче в струйных сквозняках
сталь булатного покова):
сколько? – возраст паренька;
сколь тебе уж? – стариково;
ты с какого? ты – с какого? –
то солдат наверняка.
Тяжело в костях до хруста
было старое рекрутство.
Молодёжь теперь «поёт» –
поскорей отбыть своё.
Не служить – сейчас уж, братцы,
если в схеме разобраться,
как бы фаз не занулить.
Быть мальчишкой – не подраться.
Воду пить – и не пролить.
И мужчины до кончины
вспоминают службы соль:
есть ли, нет тому причины,
дан приказ – бегом изволь!..
31
Где-то там, в степи, сайгак!..
И пошла – тайга, тайга.
Мчится поезд, рвётся скорый,
встреч под стуки колеса,
перелески, косогоры,
реки, всхолмья, вдаль – леса.
Смолкли споры-разговоры:
так пахнуло давним, прежним!
Здравствуй, русское безбрежье,
сердцу милая краса!
Вьётся змейкой путь-дорога
по долинам между гор.
Красотой картинно-строгой
провожает чистый бор…
Мимо – сопки с парусами
(колорит сибирских сцен),
тараканьими усами
ходят прутики антенн…
Поезд нудно, без умолку
всё стукочет день и ночь.
Чуть потряхивает полку,
вязко, тягостно, ну в точь
мух сгоняет лошадь с холки…
На байкальском перегоне
омуль вяленый, с душком.
Наважденье слюнки гонит,
чуден омуль с «посошком»!..
По лесистой вдаль низине
пни просеки, дробный ряд,
неба полог серо-синий.
Там потомки Соломона
со времён не так уж оно
жизнь колхозную творят?
(Может, всё же их «призванье»
сохранилось лишь в названьях?)
Песен памятные были
(образ в сердце омедни!) –
просто сопка – а тут были
Волочаевские дни!..
Юность строго брови хмурит
(сгинь, усишек золотцо!) –
Комсомольский-на-Амуре!
Славный подвиг – зов отцов…
Здесь отцы и деды бились!
Поколений судьбы свились,
словно лес в клубке лиан.
Виснет в небе грузный «Ан»,
тучки бродят к непогоде.
Перевал…
Остановились.
К р а й Р о с с и и.
О к е а н!
Вот откуда солнце всходит!..
Поезд к станции подходит,
паровоз в клубах паров.
Сыпанули, как горох.
И от дождичка – под тент.
Офицер-интеллигент
(странно как-то даже видеть,
чтоб военных не обидеть:
без погон
