дед когда-то
внукам, правнукам – зарплата;
чужаку наверх пробиться –
надо заново родиться…»
«… Хлопотно житейско море!..»
Эти мысли в разговоре
наш Никита уловил.
Собеседник мил, не мил,
коль попутчик ты дорожный,
говорить тебе всё можно.
Не о солнышке, о счастье –
разговоры про ненастье,
всё про слякоть, непогоду,
про всеобщие невзгоды.
До чего же люди падки
всласть мусолить недостатки!
Плохо – в радость… Непонятно.
После них хоть на попятный:
вот тебе, мол, по лбу, в лоб ли –
поворачивай оглобли…
Ну уж шиш! Не тут-то было
(руки б только вымыть с мылом).
Если есть и впрямь преграды,
самому пощупать надо,
пусть на лбу набьётся шишка,
не девчонка же, мальчишка.
Перестук вагона мерный
успокаивает нервы…
Вспомнил страхи на вокзале.
«Нет билетов», – так сказали.
По перрону вдоль вагонов
сколько заячьих дал гонов!
«Нету мест», – ответ девиц
в строгой форме проводниц.
Быстрый взгляд на весь твой вид:
«Нет», – и в сторону глядит.
Седоусый проводник
в положенье разом вник.
«Хм… ехать надо – нет билета.
Если б дело только в этом!
Раз уж едешь ты учиться,
дай-ка бог тебе пробиться,
одолеть все льды-торосы –
вдруг ты новый Ломоносов!..»
Чуть прилёг на верхней полке –
где там спать, как на иголках!
Глаз коли, никак не спится –
как-то там Москва-столица,
встретит как?
И вот она
замелькала из окна.
Чинны прибранные дачи,
сини луковки церквей.
О житье народ судачит
и, конечно, о Москве.
Вон над трубами завода
лёгкой тенью виснет хмарь.
Как подпорка небосводу,
телебашня-пономарь.
А дома! Друг друга краше.
(Вот бы их в деревню нашу!)
Сколько ж их, ну прямо туча!
Блещут в мареве текучем,
всё один другого круче,
те вразброс, те сбились в кучу,
эти вытянулись вкось.
Хорошо тут жить небось!
Во-от какая ты, столица…
К окнам вытянулись лица,
как бы что не прозевать,
чтоб потом порассказать, –
всё хоть съездил не напрасно
(кто ж в Москве побыть не чает!).
Где ж Москва гостей встречает –
не на площади же Красной?
Или красное крыльцо
здесь Садовое кольцо?
(Это ж знается с азов…)
Вдруг
шипенье тормозов.
Переборы буферов.
Всё. Столица.
Будь здоров!
11
Все в Москву ведут дороги,
все в Москву, со всех концов.
Обивают ей пороги
тыщи резвых молодцов.
В сто дорог и сто ворот
день и ночь снуёт народ,
на ходу и спит, и ест.
Но у каждого присест –
свой вокзал и свой подъезд.
Ленинградцы, те на свой,
едут с опытом-обменом,
выверяют по безмену,
соревнуются с Москвой.
Моды шик везут из Риги:
женский пол, долой вериги!
Платья, юбки – без подола,
всем курить, орать спидолам!
С соловьиной стороны
прёт торговый люд страны.
Фруктов полные корзины
круглый год везут грузины.
Как свои в базарной Мекке,
развернули торг узбеки.
У ларьков с вином, что няни,
рассыпаются армяне.
Украинцы валят валом
с вишней, семечками, салом.
У кого ж дары попроще,
ну картошка там, ну, в общем,
кто от плуга-бороны –
с Ярославской стороны.
Наш Никита – с той, попроще…
Что ж, Никита, не у тёщи,
коль приехал – вылезай,
подтянись, смелей, дерзай!
Подхватил мешок свой тощий,
вмиг поддался общей спешке,
(тут бегом ходи, не мешкай),
Очутился на метро
и – нырнул Москве в нутро.
Ну, пока там озирался,
восхищался, разбирался,
поезд дважды постарался
пробежать весь свой маршрут.
Наконец-то вроде тут.
А потом ещё трамваем.
Сам кондуктор, позевая,
объяснил ему всё толком.
Дом-то что же, не иголка –
адрес верен, дом, он вот,
тётка где-то здесь живёт.
«Проходи, – сказала тётка, –
нынче родич – кто с мошной!..»
Будто вытянула плёткой,
станешь тут себе смешной.
Молча взял он раскладушку,
вещмешок свой за подушку
молча сунул в дровяник,
ну и… тут немного сник:
«Да-а… Родство – обычай древний,
только здесь не как в деревне».
Дума думой, дело – делом:
чёрный пёс не станет белым,
что при тётке – то при ней.
Утро ночи мудреней.
Потому давай-ка, братец,
времени не будем тратить –
зададим-ка храпака!
(Сон всё лечит, юн пока…)
12
Просыпается столица –
муравейник шевелится.
Шум и гул со всех сторон.
Всё очнулось.
Только сон
ещё реет и теплится
на домах, машинах, лицах.
Сон в испарине бетона,
в тёмных струйках росной крыши.
Льётся в уши тихим звоном.
Тёплым сном вокруг всё дышит.
Он в дремотной позе-муке.
В глубь карманов тянет руки.
В складке рта, слезинке глаза,
в желваках сведённых скул.
Под глазами тушь размазал,
ногу за ногу запнул.
На щеке (с… подушки складкой).
В щёлках глаз (с пирушки сладкой).
Заставляет в зябком вздроге
греть ладонью грудь в дороге.
Губы кривит позевотой…
Ох, доспать-то как охота
всем гулякам молодым!
Но уж солнце выше, выше,
сняло пятна все на крышах –
сон развеялся, как дым.
И тревожит люд забота,
как поспеть бы на работу…
Блещут стёклами витрины,
зазывая на смотрины.
Буквы вывесок аршинны,
шум, движенье, визг машинный.
Всё снуёт, спешит, торопит
как в Америке-Европе, –
знал такое по кино,
вот и здесь заведено.
Не спешить – удел немногих,
большинство ж – смотри под ноги,
неба высь лови на луже,
(правда, лужи здесь похуже).
Ну а вот и институт.
Тут экзамен? Будто тут.
Зданье с виду что коробка.
Внутрь вошёл Никита робко.
У дверей по коридору
Люду-у! Шёпотом все споры,
о проблемах мать-ученья,
всё – кому дать предпочтенье:
трудолюбьем наделённым
иль способным дать «зелёный».
И, решив поставить точку
(брать, так гениев – в рассрочку!),
липнут к окнам, словно птицы,
в книгу нос, долбят страницы,
раздувают уголёчек:
ох, ещё б один денёчек!
Сердце тук-тук, так тревожно.
Дверь открыл. «Войдите. Можно».
Взял билет, присел за парту…
Вот тебе и в руки карты:
на, владей своей судьбой.
Только… в чём-то сразу сбой.
Что-то будто туговато,
пот на лбу, и ноги – вата.
Чувство, будто ждёшь укола.
То-то! Здесь тебе не школа.
А ещё всё шамкал дед:
«Прямо дуй в ниверситет!..»
Кой-как справился с волненьем.
Взял «четвёрку» сочиненьем.
Как-то будут остальные?
Сдали нервы, не стальные.
Остальные хуже, хуже.
Дверь в ученье уже, уже –
дальше в лес и больше дров…
Наломал.
Бывай здоров!
Глава III. Завод
13
Школа, вуз, аспирантура –
пожелать бы всем удач!
Деревенская натура,
деревенская культура
не дают нестись так вскачь.
И напрасны сожаленья
много лет потом спустя,
мол, подвёл тогда в ученье
на экзаменах пустяк.
Может быть, потом когда-то,
доживём мы или нет,
будет в званье кандидатов
ребятня в шестнадцать лет.
Всё возможно, вряд ли скоро.
Впрочем, что о том гадать:
наше дело – кратко, споро
про парнишку всё подать.
Словно бусинки на нитку,
так в строку, что про Никитку.
Ну так как дела Никиты?
Ходит, что щенок побитый,
(нынче это уж не в моде).
Виноват, глаза отводит.
Повилять бы, нет хвоста.
Голова совсем пуста.
Вид – пришиблен, весь пригнут,
словно впряженный в хомут.
Ни еда, ни сон за сутки.
Что ж, домой?
Ну нет уж, дудки!
Надо как-то перебиться,
а потом уж как-нибудь…
На завод пошёл проситься.
(Многих в наше время путь!)
14
На деревне б охи, ахи,
что, да как, да почему?..
Бабки, тётки, няньки, свахи –
хоть на шею бечеву.
Ну а тут усталый дядька
показал рукой: присядь-ка.
Молча пристально взглянул,
пропуск-листик протянул,
пожелал добра-удачи…
Что же, путь рабочий начат?
Как забавную игрушку,
в проходной крутнул вертушку.
Двор что площадь, вот и цех.
На воротах крупно: «МЕХ».
Что-то вроде темновато,
низковато, душновато.
Ветерок бы хоть подул.
Пахнет… а-а, машинным маслом!
Пол плитой чугунной застлан
(вот в деревню б, на дорогу!).
И людей не очень много,
каждый занят своим делом,
не отходят от станков.
Видно, тут закон таков.
Ну а… этот, в чистом, в белом,
с карандашиком и мелом
ходит у Доски Почёта –
что, и это здесь – работа?
(Чепуха!..)
Так где же мастер?
Вроде вон бежит он.
«Здрассьте!..»
Три минуты разговору.
«Оформляйся, выходи.
А сейчас – валяй в контору…»
Как-то будет впереди?
Оформляйся! Как всё просто:
выбрал сам х/б по росту,
в руки – мыло, рукавицы…
Нет, так всё же не годится,
надо честно объясниться,
что, мол, временно в завод,
ну с полгода, ну – на год.
Объяснить…
В отделе кадров,
вся витая, как параграф,
за барьерчиком девица.
Ух, длиннющие ресницы!
«Я…» – входя, он начал сразу.
«Вы оформлены приказом». –
«Я хочу…» –
«Один момент:
вот возьмите документ.
Та-ак. Оформите прописку.
Завтра утром – на приписку.
Это справка медицины:
вам сначала «на вакцину»,
ну, потом там – зренье,
