слух.
На рентген успеть до двух…» –
«Хорошо. Но я ж…» –
«Постой-ка –
в общежитие вот, койка.
По тэ/бэ на инструктаж,
с двух до трёх, второй этаж.
(Во даёт! Какой этаж?)
Расписанье техучёбы…
(Тут учиться? – Это чтобы…)
…Культпоход в кино и в ТЮЗ.
Комсомол и профсоюз –
тут, направо сразу дверь.
Да, забыла: вы теперь –
Единица государства!..
Что, вам плохо? Дать лекарства?»
15
Детства, юности пора!
Всё для нас тогда игра:
ешь, да спи, да бегай вволю.
В лес, на речку (мимо Поля,
мимо Дела ноги носят!).
Поиграться – «в школу» просят,
тянут, тянут, как бычка,
ну разок дадут тычка.
Поиграть – помочь по дому:
повкуснее взять батоны,
ну ещё там что послаще,
да побольше, да почаще.
А потом в руках «игрушки» –
мамы, бабушки-старушки.
На экзаменах играют –
вольной тему выбирают:
«Дядя Стёпа мне примером,
буду милиционером!»
Что ж, свободная ведь тема.
Ну а тут, изволь, С и с т е м а:
делать так-то, делать то-то,
называется – Р а б о т а!
«Та-ак, – сказал себе Никита, –
где собака-то зарыта», –
вспомнил деда приговорку.
Что ж, захлопни страхов створку
да уйми дрожанье ног.
Где, который твой станок?
Мастер буркнул: «Вот, токарный.
Подожди…» Исчез из глаз.
Что, уж кончился показ?
М-да, станочек не шикарный,
и хозяин он станка
в званье му-ученика…
«…Хм, вид пощипанного гуся!
Здравствуй, парень. Тётя Дуся».
Перед ним, усмешно глядя,
встала… тётя, а не дядя.
Крепко сбита, как отлита.
Поморгал. «А я – Никита». –
«…Не хватало мне заботы –
вот тебя препоручили.
Как ты думаешь работать:
на кино ли, на харчи ли?
Ладно, вот он, револьверный.
Будет друг тебе он верный,
если ты к нему с душой.
Ну а так… Прок небольшой.
В общем, этот механизм
строит базу в коммунизм.
Ясно?» –
«Ясно».
«Ну и ладно.
Я сама к работе жадна,
и мне некогда с тобой,
тут у нас за планы бой.
А тебе вот в руки ветошь.
В рукавичках? Что ты, лето ж!
Так протри, чтоб был игрушка.
Убери вокруг всю стружку.
Дела тут часа на три.
Ну, валяй, коль нет вопросов.
Да!.. Ты нос-то подотри!»
Машинально тряпку к носу…
Тётя Дуся вся хохочет:
«Во-от, теперь ты – наш, рабочий…»
16
Полетели дни, недели,
по погоде стал им счёт.
Осень листьями метелит,
отдаётся дрожью в теле.
Мысли вдаль, как птиц, влечёт.
Жар морозца грудь вбирает,
чуть дохни – клубит парок.
Молодая кровь играет,
до утра не замирает,
скор девичий говорок.
Вся природа – ожиданье.
Так невеста ждёт наряд…
Той поре – ты отдал дань ей?
Пил морозное свиданье,
миг, когда глаза искрят?
Лишь Никита наш невесел,
ходит голову повесив.
Так, плывёт, лишь бы несло
календарное число,
чёрным дни, а красным – даты…
Мастер знай беги туда-то,
подсоби вон там, вот тут.
А! Какой там институт!
Тряпки, масло, стружка, грязь.
Духом пал, со всем смирясь.
В скоростях станок рычит,
тётя Дуся всё ворчит,
мастер походя кричит.
Острой шпагой лезет стружка,
за резцом летит резец.
Нет ни друга, ни подружки.
Сгиб Никита-молодец.
Как старался! Всё с придиркой:
всё-то им плоха обдирка,
не такой оставлен припуск…
На губах солёный привкус,
скулы сводит напряженье,
от окурков в горле жженье.
Вот проклятая работка,
поотбила всю охотку!
И тоска, хоть волком вой.
«…Да-а, видок не боевой.
Что ж ты так, герой, сомлел,
или каши мало ел?» –
Тётя Дуся-Дульцинея
(той родня, из «Дон-Кихота»?),
до всего вот ей охота,
вся в работе пламенеет.
«Тяжелы ученья кочки?
Подтяни-ка, друг, порточки –
вишь, кругом снуют девчата,
дел-то, дел – край непочатый!
А ты тут развесил нюни:
помоги-ите, тёти Дуни!..
Ты кто – парень? Так не трусь.
Обойдись без тётек Дусь.
Во все дырки суйся, суйся,
всем про всё интересуйся.
Эх вы, временные люди,
подавай вам всё на блюде.
Вас ведь тут десятка по три…
Мать-то, чай, поди-ка ждёт,
вот сыночек в вуз пройдёт.
И куда отец твой смотрит!» –
«На войне он». –
«На войне-е…
Ну прости, коль в чём обида.
Я ведь так, шучу для вида,
прикипел ты к сердцу мне,
вижу – маешься, угрюм.
Ладно, я поговорю…»
Тут же сразу, по привычке –
что ей вывески-таблички,
указатели пути –
как и с чем к кому идти
(всё ей ясно, что почём!),
пошепталась с Кузьмичём,
старым мастером-провидцем.
За себя не так бы рада:
«Всё. Берёт. Старик с ехидцей,
только делай всё как надо.
Завтра выйдешь к нему в смену,
во-он на тот станок подменным.
Ну, счастливый путь-дорога!»
Голос дрогнул так, немного,
и глаза на мокром месте –
всё уж порознь, хоть и вместе.
17
«…Вот станок тебе, ДИП-двести, –
ввёл в права его Кузьмич. –
Это должен бы ты знать:
ДИП – «Догнать и перегнать!»
Лозунг был. Не лозунг – клич!» –
И остро взглянул на парня –
понял-нет, юнец-напарник?
Было ж, о-о!.. А вот старик.
Эх, пора – счастливый миг!
Замер, глядя отрешённо.
«М-да, – прокашлялся смущённо. –
Мда, ну ладно, это – было.
Но… что было – не уплыло:
нету в нас того уж пыла,
этот клич теперь – для вас!
Понял?» –
«Понял». –
«В добрый час!»
Знал Кузьмич: лишь на доверье
отрастают крыльев перья
и когда ясны все дали.
«…Изучи станок в деталях.
Обучи резец заточке.
Присмотрись к делам соседа,
что не так – спроси, разведай.
Как готов – поставим точки».
Что ж Никита – рад безмерно?
Как сказать…
Не суеверный,
всё ж «тьфу-тьфу» через плечо,
вдруг работа увлечёт?
Потихонечку, с оглядкой
чутко тронул рукоятки,
нежно так повёл резечек –
и станок завёл с ним речи,
существо совсем живое:
вот ворчит, натужно воя, –
тяжело, убавь подачу,
обороты скинь чуть-чуть,
да не так, не наудачу,
а точней узнай, в чём суть;
вот поёт, звенит! – в охотку
чистовая обработка.
Скорость вдруг на миг угасла –
в кулачках поджал деталь,
и – с шипеньем, как по маслу,
синевой струится сталь;
вот резец алмазным жалом
вьёт металла лёгкий пух;
вот державка задрожала –
эй, смотри, наловишь мух!
Для порядка (для натаски),
как и все, начал он с фаски.
Робко так сперва, сторожко,
ну потом – что в ужин ложкой!
А Кузьмич – старик-хитрец:
мельком глянет на резец,
будто так чертёж подсунет,
мельком острым взглядом клюнет –
и весь вид: мол, хата с краю.
А Никита пот стирает,
мастерство в себя вбирает.
Всё сложней, сложней детали.
Ноги словно гири стали,
и спина… не сразу прямо.
Ничего, и он упрямый,
одолеть надо резьбу!
Вспомнил деда, луг, косьбу:
как потел! Косу заносит,
нет уж сил… – коса вдруг косит! –
И резьба того же просит?..
Хо, уж смена! Вот же, чёрт,
в деле время как течёт!
«Можно, я ещё немножко?..»
И Кузьмич блуждает взглядом:
«Мне… там тоже кой-что надо».
Сел в конторке у окошка,
трёт щетину подбородка.
"Мда-а… Как сало в сковородке:
чуть прижги – пахнёт приятно.
Только – чуть прижечь, понятно…»
18
Мы потом не помним строго,
что мелькнёт на всех дорогах,
но уж юности пора –
как зарубка топора.
В память всё врезает юность:
взгляд, улыбку, смех, угрюмость.
Юность всё берёт на веру
и ни в чём не знает меры.
Молодому – молодое:
работнуть, так норму вдвое,
погулять, так уж запоем,
спать, так хоть пали над ухом –
ни пера им и ни пуха,
молодцам и молодухам!
«Вот, – сказал себе Никита, –
где собака та зарыта!»
Захватило, понесло
чудо-юдо ремесло.
Словно коней под уздцы,
взял станок свой за резцы,
показал-провёл по кругу,
подтянул ремень-подпругу,
молча гикнул: ну-ка, черти!
И – забылся в круговерти.
Ночь ли, день, число какое,
холод-жар, остро-тупое –
гей! – несётся колесница.
Колеса мелькают спицы,
всё быстрей, быстрей разгон.
Цех, станки кружатся, лица,
и душа поёт-резвится,
и в ушах весенний звон.
И сверкает круг под лампой,
слились спицы в светлый диск.
Брызжет искрами таланта
разудалый русский риск.
Круто вьёт спирали стружка,
стынет грани чёткий рез.
А вокруг друзья, подружки,
взгляды, шутки, интерес.
Жжёт печёною картошкой –
перебрось! – в руках деталь.
И пахнёт дымком немножко,
горьковатым маслом сталь.
Вдоль тугой точёной глади
чуть дрожит дорожка-блеск…
Вот со лба откинул пряди,
и в глазах зарницы всплеск.
Вот он брови свёл упрямо,
молоточки бьют в висок…
В жизни к цели – только прямо.
Прямо! Не наискосок.
У конторки, в отдаленье,
как в строю, плечо в плечо,
в тихом счастливом волненье
тётя Дуся с Кузьмичом.
Так, стоят, любовно глядя.
Эта глаз,
