Н и н а. Да… Я ведь знала… Я знала, что так будет. Но мне так хотелось… Да, да, я знала… Только не могла больше… И как я теперь — представить не могу… Идти надо, да, да, идти… Знаете, что я вам скажу? Я вот что вам скажу… Если бы вдруг все, кого я теперь встречу, поступили только подло, я… я не поверю подлости. Я приду домой, я плакать буду… Но я знаю, я теперь навсегда знаю, что мир чист, а человек прекрасен… Мне дышать нечем, но я это знаю! Вы молодец, что молчите… Вот я и ушла… (Ушла.)
Ф е д о р о в один. Телефонный звонок.
Ф е д о р о в. Да… Дежурный слушает…
З а н а в е с
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦААндриан Пыжов.
Степанида, е г о ж е н а.
Константин }
Ольга }
Николай }
Юрка } и х д е т и.
Микола, о т е ц А н д р и а н а.
Наташа, ж е н а К о н с т а н т и н а.
Анна.
Виктор.
Груша, с о с е д к а.
Опенок, в н у к Г р у ш и.
_____
Не очень большой город. Наши дни.
Картина перваяКомната в доме П ы ж о в ы х. По возможности реальная обстановка.
Ю р к а (накинув на себя клетчатую шаль матери).
Быть или не быть — таков вопрос;
Что благородней духом — покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?
Входит Н а т а ш а.
Н а т а ш а. Где мой свитер?
Ю р к а. В твоих молитвах, нимфа, все, чем я грешен, помяни…
Н а т а ш а. И шашку у деда взял — он тебе за это устроит нимфу… Удивительный дом! В нем пропадают только мои вещи!
Ю р к а (снимая шаль). Бедный Шекспир!
Н а т а ш а. Ага, кто ищет, тот находит. Могу выслушать объяснения. Почему ты стянул мой свитер?
Ю р к а. Потому что он черный.
Н а т а ш а. А если бы он был розовым?
Ю р к а. Гамлет не может быть розовым.
Н а т а ш а. Пожалуйста, предупреди меня, какой цвет понадобится для тебя завтра. (Уходит.)
Ю р к а (вешая на стену шашку). Впечатляющая реликвия. Но если сравнить с атомной бомбой — не звучит.
Г о л о с Н а т а ш и (из другой комнаты). А шар земной, а шар земной…
Ю р к а. Все вертится, все вертится… (Открывает дедов сундук, достает полымем полыхающую дедову рубаху.) А шар земной, а шар земной… (Чьи-то руки цепляются за подоконник, сваливается горшок с кактусом, показывается голова Опенка.)
О п е н о к. Ух, ты! Опять шмякнулся!
Ю р к а. А, Опенок! Горшки бьешь?
О п е н о к. Не, он крепкий. Я его с крыши для проверки бросал — все равно цел. А тети Стеши нету еще? Мы с ней сегодня в шашки играем. У нас закон — каждую пятницу играть.
Ю р к а. И охота тебе каждую пятницу проигрывать!
О п е н о к. Зато взаправду… Ух, ты! Откуда рубашка такая?
Ю р к а. Из-за границы.
О п е н о к. Ух, ты! Мне бы… Обменяй, а?
Ю р к а. Не могу. Подарок. Один миллионер на память подкинул. (Танцует нечто современное.) Ну, и как?
О п е н о к. Ноги есть, головы нету.
Ю р к а. Для того и изобрели, чтобы от головы отделаться.
О п е н о к. Вот еще… А ты про что стихи пишешь?
Ю р к а. Какие стихи?
О п е н о к. Про любовь пишешь, про любовь! А никакой любви нету, я у бабки спрашивал!
Ю р к а. Ну, погоди…
О п е н о к скрывается, Ю р к а выскакивает за ним в окно. Входит С т е п а н и д а. Села на стул, бессильно опустились руки. Телефонный звонок. Еще и еще звонок.
С т е п а н и д а (сняла трубку). Да… Да. Ее нет… (Сидит, забыв положить трубку на место. Входит Ольга.)
О л ь г а. Добрый день.
С т е п а н и д а. Добрый…
О л ь г а. Ты чего одетая? Собралась куда?
С т е п а н и д а. Нет… Вернулась.
О л ь г а. Опять что-нибудь с сердцем? Я давно говорю — тебе пора уходить с работы. В твоем возрасте уже необходимо думать о себе.
С т е п а н и д а. Да, возраст… Может, и правда — пора.
О л ь г а. Погода мерзкая, не похоже, что август. А у нас в редакции гром. Литсотрудник сельхозотдела Эм Эн Котлов и замредактора Розочка Евстигнеева завели роман. Потрясающая, в общем, глупость. У обоих семьи. Пришла жена Котлова, била графины. Бегала по всем отделам, искала графины и била. Интеллигентная женщина, директор школы — и такой цирк. Удивительно пошло. Результат — два вакантных места. Меня уже вызывал редактор. Я сказала, что подумаю. Но он прав — таким историям в газете не место.
С т е п а н и д а. Виктор звонил.
О л ь г а. А-а…
С т е п а н и д а. Чего отвернулась?
О л ь г а. Звонил и звонил, ничего особенного.
С т е п а н и д а. Женились бы… Чего тянете? У нас жить не хотите — у Гринева четыре комнаты.
О л ь г а. Ах, мама, какое это имеет значение — сколько комнат у родственников Виктора? Я в состоянии позаботиться о себе сама.
С т е п а н и д а. Не грех бы и о детях подумать.
О л ь г а. Какие дети, мама!
С т е п а н и д а. А такие, что детей в молодости заводят! Жизнь на взлете передавать надо, пока и сила, и здоровье, и радость. Ты, миленькая, в ответе перед тем, кого родишь. Чего ерзаешь, будто на ежа села? Не нравится? А мне не нравится, как живешь. Толку не вижу.
О л ь г а. Как будто толк в том, чтобы люльку качать.
С т е п а н и д а. Смотри-ка, как вы люльки стали бояться… Ну, а если глянуть в себя, если по-честному? Ни разу не хотелось — без оглядки, без ордера на квартиру?
О л ь г а. Ну, мама…
С т е п а н и д а. Вот вошла ты сейчас — без мягкости, без доброты. На лице маска, да и тело — как в мундире, зажато. Не платьем, нет! Хоть в купальнике явись — все равно мундир… Видела — давно, поняла — сейчас, когда ты про Розочку Евстигнееву говорила… Не говорила — перечеркивала! Оля, ведь твоя работа — люди, тебе понять нужно каждого, проникнуть в каждого, а как, чем ты их понимаешь?
О л ь г а. Да что ты сегодня?
С т е п а н и д а. Ты вошла, а я поняла, что я тебе не верю… А? Подойди сюда… Посмотри на меня… Ты — кто?
О л ь г а. Извини, мамочка, у меня дела.
Уходит. С т е п а н и д а опять замирает на стуле, как будто в ней мгновенно прервалась жизнь. Входит Г р у ш а.
Г р у ш а. Ох, Степанидушка, прямо житья нет, опять спекулянткой обозвали. А все почему? А все потому, что в три обхвата. Ох, смерть моя!
С т е п а н и д а (в ней снова включилось внимание к другому). Проходи, Груша, подруженька. Садись, чайку попьем.
Г р у ш а. За тем и пришла. Сколько ни бьюсь, такого чая делать не научилась. Соскучилась по тебе, давненько не виделись, со вчерашнего дня. Как живешь-можешь?
С т е п а н и д а. Квартиры в новом доме распределяли. Груша. Сорочкиным-то дали? А то баба десять лет на заводе, семьищи целый батальон, а все по баракам мается.
С т е п а н и д а. Из того барака всех переселили, в лом пойдет.
Г р у ш а. Давно пора… Душисто пахнет. Ты молочного сахарку не варила? Люблю с ним чай вприхлебочку. (Молчит, вздыхает.) Уже знаешь, что ли?
С т е п а н и д а. О чем?
Г р у ш а. Не угадать тебя. То ли знаешь, то ли нет. То ли говорить, то ли промолчать?
С т е п а н и д а. Ты с вареньем попробуй. Сама варила, сама ягоду в лесу брала.
Г р у ш а. И когда успела? Вроде и работы у тебя сверх головы, а и за ягодой сбегала.
С т е п а н и д а. Пуще неволи охота. Пошли-ка утречком за грибами?
Г р у ш а (вдруг слезы брызнули). Ох, Степанида! Я бы мужиков этих — плетьми, плетьми!
С т е п а н и д а (улыбаясь). Не хорошо, подруга, не хорошо…
Г р у ш а. Пойдем за грибами, ладно, да ведь нагибаться не смогу, придется на карачках ползать.
С т е п а н и д а. Зато рыжики-то, в сметане-то — самой себе спасибо скажешь!
Г р у ш а. Степушка… Прости ты меня за весть дурную… Грешен перед тобой Андриан. С другой любовь играет…
С т е п а н и д а. Да ну? И кого только ни приписывали моему Андриану… Пальцев не хватит, чтоб всех перечесть.
Г р у ш а. Правду я тебе сказала, Степанида. Черную правду. Вместе их видела.
С т е п а н и д а. Ну и я нынче не меньше как с десятком мужиков разговаривала, даже по нашему Бродвею под ручку ходила, а что из того?
Г р у ш а. Защищаешь?
