взялась эта скверная баба? Не давай воли рукам, знать тебя не знаю! (Бежит.)
Ф э н (удерживает его). Не лезь на вспаханное поле, после дождя в глине увязнешь. Слушайся же, иди по дороге.
П е с. Не трожь меня.
Ф э н. Прошу тебя, не носись где попало, идем домой, лекарство выпьешь.
П е с. Не трожь, говорят, меня…
Ф э н. Болезнь твоя…
П е с. Пойду-ка опростаюсь.
Ф э н. Да прямо здесь и…
П е с. Больно шустра — прямо здесь, расточительство какое! Золото, серебро, все ничто перед навозом, я три всхода мог бы удобрить — как же, где попало-то? «Кошка неба не замарает, пес — земли». Побегу-ка я к себе на Косой угол…
Ф э н. Не твой он больше…
П е с. Тогда на могилу…
Ф э н. Тоже уж нет…
П е с. Аль сбежали? Улетели? Крылья у них выросли, что ли? Уж эти бабы… (Глупо хихикает, разговаривает сам с собой.) Добрая здесь земля! Поле, рядом еще одно… Бог отдал землю плохим людям, вона как посеяли, все на корню гниет! Поля заросли, люди выродились, сорняки забили всходы, сыночки, ох, виноват перед вами ваш батюшка-пахарь! У, придет время, Яньван не простит, не пощадит никого…
Появляется С у Л я н ь ю й с корзиной на спине.
С у. Ну как, Пес, полегчало?
П е с. Как же, полегчало, котел в доме разбили, деревья в саду вырубили, оставили с голым задом — чисто и аккуратно! Ты же сам говорил, окромя жены да трубки, все в одну кучу свалят!
С у. Это Ли Ваньцзян, наш бригадир, говорил.
П е с. А ты кто?
С у (громко). А я — Су Ляньюй, его помощник.
П е с (хихикнув). Продаешь ли еще землю, а? За три даня кунжута — по дешевке! Жирная свинья у ворот была, Бог богатства рядом прошел — за три даня кунжута купил… потерял цветок славы. Продаешь еще землю-то? Подожди-ка, мне срочно по нужде…
С у. Пес, да не вертись ты, послушай, что скажу.
П е с. Ты что, тоже болен, как эта старуха? Наклонись-ка… (Шепчет что-то на ухо Су.)
С у. Ну так беги скорей…
П е с убегает.
Ф э н (печально качает головой). Тебя хоть признал, а меня вовсе не признает. Днем носится как помешанный, ночью лежит как мертвый… ох, житье мое… (Плачет.)
С у (не находя слов утешения). Невестушка, возьми, здесь пятьдесят цзиней гороха. (Достает из корзины мешочек, протягивает ей.)
Ф э н. Спасибо, хоть вы, начальство, нас не забываете.
С у. Только чтоб он ничего не узнал.
Ф э н. Кто он-то?
С у. Ли Ваньцзян.
Ф э н. Это почему же?
С у. Мы тут кое-что припрятали от него и поделили промеж собой.
Ф э н. Тогда забирай, мне не надо.
С у. Скажите, какие у Ли примерные члены коммуны! Он с одного конца уперся как осел, ты — с другого, с бедностью да с честностью. Один я мерзавец мерзавцем, выходит. Ладно уж, считай, что горох я больному брату принес, ну?
Ф э н. Не до чести уж при нашей бедности-то… И все-таки скажу, брат Ли — основательный человек, все хорошо делает, воду поднесет — не расплескает, положи перед ним деньги — не позарится, в чужой карман лапу не запустит. Вам бы всем быть такими, как он!
С у. Да упаси нас Бог! Он первым на себя все взвалит, первым и расхлебывает, ходит с кислой рожей, как осел измочаленный, ютится черт-те в какой соломенной лачуге, ни семьи, ни житья, ему уж за тридцать перевалило, а все бобыль, весь день надрывается, потом еще и дома с кастрюлями да ушатами воюет. Вот-те твой «образцовый страдалец»!
Ф э н. Тебе палец в рот не клади — с потрохами слопаешь! А я как увидела брата Ли после уездного собрания, на нем френч с четырьмя карманами, ну ни дать ни взять большой начальник! Из-под кепки большой лоб виден, глаза горят, так и… (забывшись) вот поди же, хорошему мужику не дало Небо жены, а непутевому досталось сокровище.
С у (взглянул на нее, вдруг смекнув что-то). Да?
Ф э н (покраснев, с болью). Эх, одни заботы у меня! (Показывает на мешочек.) А не возьмешь — как жить-то?
С у. Невестушка, нельзя же в самый-то разгар лета, положив голову на лепешки, подыхать с голоду. Глянь, просо скосили, початки кукурузы налились, кошке лучше осенью помышковать… да и кто из членов коммуны не тащит сейчас с поля охапку-другую? Осенью скотине и той нарыльник снимают, чтоб попаслась по краю поля. Кто ж тебе мешает под вечер с корзиной покружить в поле, собрать кой-чего?
Ф э н. Столько лет живу на свете, чужого еще не брала, а ну как схватят за воровство?
С у. Фу, какое это воровство! У них наверху это называется мелким присвоением, ну застукают, рожу скорчат, да и все. Мы уж все свыклись с этим, в плоть вошло, разве что на железного Ли напорешься, а кто другой, тот зажмурится, мимо пройдет.
Ф э н. Видишь, а он-то небось не пройдет!
С у. Опять за свое! Если бы все начальники такими, как он, гвоздями да заклепками были, крестьянам совсем бы житья не стало!
Ф э н (развеселившись). А если как ты?
С у. Как я? Тогда по бедности без штанов бы остались.
Ф э н. Зато и забот никаких.
С у. Почему же?
Ф э н. Без штанов-то в поле работать не выйдешь.
С у. Ну и язычок у тебя, невестка…
В это время с поля доносится хихиканье. С у бежит туда. Фэн хмурится, вздыхает. Вскоре возвращается С у.
Живо домой! Псу штаны надобно постирать.
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ
Ночь. Прошел дождь. Слышны отдаленные раскаты грома. Пробивается слабый свет луны. Кто-то с треском ломает початки кукурузы. Раздается хруст… Л и В а н ь ц з я н, громко бранясь, за руку выводит из-за кисейного занавеса на освещенную авансцену Ф э н.
Ф э н. Брат Ли, отпусти, это я!
Л и. Ничего не знаю, кроме того что этой ночью ты седьмая, кого я поймал. Прямо с корзиной и пошли в бригаду,
